Едва войдя в дом, Хюйен начинал браниться прямо с порога, и Тхюи боялась его, ни разу не осмелилась ему перечить. Она боялась, как бы он не причинил зла тетушке Зьеу и братишке Ты. Она жила в постоянном страхе, она боялась Хюйена до той самой минуты, когда ей не осталось ничего другого, как защищаться, и тут страх неожиданно исчез. Начиная с этой самой минуты, она поняла, что способна дать ему отпор.

Вслушиваясь в разговор односельчан, Тхюи поняла, что их опасения не лишены основания, и не сегодня-завтра ее — да и всех остальных, вероятно, — ждет расправа. Она слушала монотонную речь тетушки Ти и вспоминала слова дядюшки Хая, который советовал односельчанам быть поосторожнее и держать язык за зубами. А тетушка Нам непрерывно твердила о том, что останется теперь без куска хлеба с оравой несмышленых детишек на руках. Тхюи внимательно прислушивалась к каждому их слову, а потом вдруг наступил момент, когда она перестала слышать, как бы потеряла слух… Тхюи зажмурилась, и вновь перед ней появились налившиеся кровью глаза капитана, его мускулистые цепкие руки, лицо с резкими чертами. Вспомнила, как, спасаясь от капитана, бросилась бежать по длинной-предлинной дамбе, которой, казалось, не было конца… Вода в реке бурлила и пенилась… Тхюи бежала, отчаянно крича, но в ответ раздавалось лишь эхо да шум волн. Надвигались сумерки, солнце почти совсем зашло, а Тхюи все бежала и бежала, пока не поскользнулась как раз там, где начинаются пороги. Тогда Хюйен нагнал ее, схватил за длинные волосы и погрузил в темную пенящуюся воду, которая мгновенно сомкнулась у нее над головой, потом вытащил ее из воды и снова окунул… И так несколько раз подряд… Тхюи ушла под воду, быстрое течение подхватило ее, она хотела выбраться на поверхность, но вода вдруг показалась ей горячей, волосы и одежду словно охватило пламя — будто она барахтается не в воде, а мечется в море пламени. Тхюи пытается спастись бегством, но огонь охватывает ее со всех сторон, Тхюи в ужасе чувствует, как огонь пожирает ее тело, она пытается кричать…

Тхюи открыла глаза, чувствуя, что обливается холодным потом.

Она увидела подле себя братишку Ты и односельчан, которые с беспокойством смотрели на нее.

— Тебе очень больно? — спросил братишка Ты. — Ты все время кричала и вздрагивала.

Пытаясь скрыть свое смятение, Тхюи ласково взяла братишку за руку.

— Нет, совсем не больно, я просто прилегла на минутку, вздремнула, сейчас встану. Пойди приготовь чаю, угости соседей.

Братишка тут же кинулся заваривать чай.

Но зеленый чай так и остался стыть в белых чашечках…

Кхиет вышел из аудитории с тяжелой головой. Ему не хотелось возвращаться в свою комнатушку, и он решил пройтись вдоль Ароматной реки. На воде еще играли отсветы уходящего дня. С момента прихода к власти Нго Динь Ню, когда антиправительственные выступления уже вылились в мощное движение, охватившее все слои населения, возникло много проблем.

Все началось в день буддийского праздника восьмого мая шестьдесят третьего года, когда безоружные люди вышли на улицу, чтобы открыто заявить о том, что они не позволят попирать свободу мысли — священное и неотъемлемое право каждого человека. Фашиствующая военщина явно вела наступление на свободу вероисповедания, настало время задать вопрос, кто отдал приказ, запрещающий вывешивать буддийские флаги в городах и деревнях, кто приказал убрать трибуну и громкоговоритель в пагоде Ты Дам, лишив буддистов возможности слушать в день буддийского праздника своих проповедников. На головы вице-губернатора и майора службы госбезопасности Данг Ши, прибывшего в Хюэ для подавления демонстрации, обрушился град камней. В тот день на улицах Хюэ пролилась кровь мирных жителей — совсем юных школьников и буддийских монахов. Эта расправа положила начало новым выступлениям. Участники демонстрации протеста как бы преподали остальным урок открытой схватки с врагом, их выступление вошло в историю.

Теперь, после всех этих событий, ни один диктатор, ни один изменник родины не мог быть достаточно уверен в том, что он крепко удержится на своем троне. И чем сильнее был ужас, охватывавший предателей, тем больше усиливались репрессии. После выступлений студентов города Хюэ невозможно было предугадать, каков будет размах движения.

Раньше Кхиет нечасто задумывался над этим. Раньше все его стремления сводились к тому, чтобы лучше учиться, добиться расположения друзей и наставников, порадовать материнское сердце. Звуки выстрелов, раздававшиеся на родной земле, не проникали сквозь плотно закрытые двери классов, и траур в чьей-то семье не омрачал его радужных надежд. Он считал непреходящими и вечными ценностями лишь науку и добрые человеческие чувства — ведь согласно конфуцианской морали, добродетельного мужа не должна касаться мирская суета.

В пятьдесят третьем году Кхиет закончил пятый класс школы Нгуен Ти Зьеу в Фоунгтионге. Одиннадцатилетний мальчик прилежно учился, был воспитан в духе преданности друзьям, почитания учителей и родителей, и когда пришло время расставаться со школой, он горько заплакал — в его детской душе образовалась пустота. Но через год в помещении общинной постройки на хуторе Ба открылась другая школа, в которой был и шестой и седьмой классы. И Кхиет вновь принялся за учебу. Вскоре потребовалось расширить школу, и в бывшем уездном центре Фаунгдьене на средства монахинь Ордена Фусуан было выстроено новое здание. На работу в школу были приглашены новые педагоги. Эти уже были не из числа монахов.

Школа оказалась рядом с амбулаторией — их разделял лишь забор. Вначале амбулаторией заведовал пожилой мужчина, северянин, имя которого Кхиет не успел запомнить, потому что вскоре его сменил другой заведующий, житель Хюэ, тучный и грузный мужчина. Обычно он с утра запирал дверь амбулатории и отправлялся по деревням и хуторам разыскивать торговок всякой снедью — он торопился скупить у них товар раньше других. Дверь амбулатории открывалась только тогда, когда хозяин зажигал спиртовые лампы, освещавшие изобилие яств, расставленных на столе, — здесь было все что угодно. Свинина, куры, голуби, утки, рыба, клейкий рис, бобы и прочие деликатесы. И начиналось шумное застолье. Заведующий амбулаторией приглашал полицаев из близлежащих провинций и прочее отребье. Пьяная компания не скупилась на непристойности, которые сопровождались взрывами циничного хохота.

Никто не знал, куда исчезали лекарства из амбулатории. Если кто-нибудь приходил к заведующему со своими недугами, он в лучшем случае получал немного марганцовки, клок ваты или кусок бинта, и его тут же выпроваживали. Заведующий отмахивался от больных, как торговка фруктами, что сидела напротив амбулатории, отмахивалась от назойливых мух. Если кто-нибудь серьезно заболевал и умолял о помощи, заведующий бросал безразличным тоном:

— Поезжайте в Хюэ на такси и обратитесь к частному врачу!

Ребятишки придумали забавную сценку и часто разыгрывали ее — непонятно, кто их подбил на это. Несколько мальчишек, делая вид, что с трудом волокут вконец обессилевшего парнишку, вопили: «У него холера, нужна срочная помощь!» Другой парнишка, изображавший заведующего амбулаторией, красными чернилами мазал голый пуп «больного» и громко кричал: «Все в порядке, сходу поправился! А если кто боится умереть, пусть раскошеливается, возьмет такси и обратится в Хюэ к частному врачу!»

Только в очень редких случаях заведующий оказывал помощь больным. Это случалось лишь тогда, когда к нему обращались девицы, за которыми он волочился и благосклонностью которых пользовался, или смазливые, но чересчур простодушные деревенские девчонки, к которым давно присматривался либо сам заведующий, либо его дружки. Они попадались на крючок, надеясь, что им не придется тратиться на лечение.

Наблюдая все это изо дня в день, слыша сетования односельчан, Кхиет не раз ловил себя на мысли, что хорошо бы раскроить башку этому мерзкому типу, затесавшемуся в фельдшерское сословие.

Вот тогда-то у Кхиета и появилась мечта стать врачом.