— И не думай никуда ходить! Макуанг печально ответил:

— Я не хотел идти. А они говорят: «Если не пойдешь — сядешь в тюрьму, жену тоже арестуем, дом сожжем, имущество отберем».

— Ну и пусть арестовывают! — Но тут Тизу поняла, что хватила через край. — Значит, мы должны быть еще и проводниками у этих мерзавцев? Ходить с ними в деревни, ловить коммунистов?

Макуанг покачал головой.

— Все коммунисты и бывшие бойцы Сопротивления, по Женевским соглашениям, давно уехали на Север. Чего же ты боишься? Остался только Фыонг, но и он уже два или три года, как куда-то исчез. — И Макуанг добавил нерешительно: — Я поведу их большой дорогой, лесную тропу не покажу, не бойся.

Тизу нахмурилась.

— А если встретите партизан и начнется перестрелка, вдруг и ты попадешь под огонь? — спросила она и, видя, что Макуанг молчит, добавила: — Может, тебе лучше пока спрятаться в лесу?

Макуанг тяжело вздохнул.

— Если я и спрячусь, то ведь здесь останетесь вы — мать, ты, Any.

Бабушка заворочалась на постели. Оба сразу замолчали, взглянув в ее сторону. Слышала или нет?

Макуанг зашептал:

— Приготовь мне факел, поем и сразу пойду.

— Что ты! Куда же сейчас идти? Пойдешь утром.

— Утром не успею. Они уже начали готовить завтрак для солдат и выходят затемно.

Тизу в испуге схватила мужа за руку.

— Нет, нет, не ходи! Тебя убьют! Пожалей мать, пожалей меня, пожалей Ану!

— Я всех вас жалею. Потому и иду. Я не хочу, чтобы они убили тебя, убили мать, сына. А пойду — они еще соли дадут…

— Ну и бери эту соль! И ешь сам на здоровье! А я не буду. Видно, ты забыл, о чем говорил Хо Ши Мин?! — запротестовала Тизу.

Подождав, пока горящий факел Макуанга скрылся в темноте леса, Тизу вошла в дом.

Мать сидела у огня на кухне. Она слышала все, но не умела так говорить, как Тизу. Она тоже не хотела, чтобы Макуанг шел, но боялась американо-дьемовских властей. И теперь она молила бога, чтобы карательному отряду не удалось никого поймать.

Тизу подсела к матери. Женщины молча смотрели на огонь. Долго сидели не шевелясь. Наконец Тизу сказала:

— Иди спать, мама. Чего волноваться? Как ушел, так и придет, что с ним случится!

— Да не спится мне. А вот ты бы легла, ведь намаялась за день на поле-то.

Из печки с треском вылетела искра и упала на плечо Тизу. Она поспешно стряхнула ее и взяла мать за руку. Мать подняла лицо и встретилась с тревожным взглядом дочери. Старушка поняла, что Тизу о чем-то умалчивает.

— Мама, ты побудь с Ану, а мне надо ненадолго уйти.

Мать удивилась. А дочь продолжала:

— Ты не бойся. Только запрись покрепче.

— Куда это ты собралась ночью? К начальнику волости? И не думай. Смотри, как темно…

Тизу покачала головой:

— Зачем я к нему пойду? Я пойду в Шонг Чанг.

— Ты с ума сошла? В Шонг Чанг?!

Но Тизу уже все обдумала. Она сказала как отрезала:

— Да, я туда пойду. Пойду в Шонг Чанг, прямо сейчас. Нельзя не идти. — И Тизу заплакала. Мать не поняла, отчего она плачет.

— Муж делает глупости, меня не слушает. Как это можно так оставить: перед людьми потом стыдно будет!

— Ну что ж. Хочешь идти — иди, но подожди хоть до утра. Неужели ты пойдешь сейчас, ночью, одна через горы? У тебя сердце железное, что ли? Подумай о ребенке, не жалко его оставлять сиротой?

Тизу покачала головой:

— У меня есть нож, есть факел, и я ничего не боюсь. Мать знала упрямство дочери, но настаивала:

— В чем хоть дело, скажи. Тизу взяла мать за руку:

— Не спрашивай ни о чем, пожалуйста! Пока я не могу сказать. Лучше приготовь мне риса в дорогу, а я пойду займусь факелом. Только побыстрее.

…Тизу подняла на спину небольшую бамбуковую корзину. В ней было несколько чашек риса, немного соли и с десяток початков кукурузы. Сверху Тизу осторожно прикрепила пучок сухого трута. Проснулся Ану и теперь стоял, спрятавшись за бабушку, и удивленно смотрел на происходящее. Никогда он не видел, чтобы мать уходила работать в поле ночью. Он не решался попроситься на руки или заплакать. Кха, стоя на пороге, протягивала факел дочери. На боку у Тизу висел нож.

— Иди, сыночек, спи с бабушкой, а мама пойдет в ноле, принесет себе сладкого тростника, — сказала Тизу, расставаясь с сыном.

Она сделала несколько шагов, мать ее окликнула. Она подала дочери свой старый платок, чтобы повязать голову, и наказала:

— Осторожнее переходи ручьи, не поскользнись! — И добавила тихо: — Передай от меня привет Фыонгу и его товарищам.

Тизу поразилась, как это мать обо всем догадалась, но ничего не сказала, только кивнула головой.

Тизу почти бежала по высокой, в рост человека, траве, в зарослях которой вилась тропа. Трава хлестала по ногам, по телу, даже по щекам. И вдруг тропинка совсем скрылась в траве. Тизу взяла нож и продолжала двигаться на ощупь, раздвигая стебли ножом. Юбка, а потом и кофта промокли насквозь, как под проливным дождем. Одолевали пиявки. То и дело приходилось останавливаться, освещать факелом ноги и соскабливать ножом присосавшихся паразитов, по три-четыре сразу.

Тизу перебралась уже через несколько ручьев. Теперь она и не смотрела на дорогу, а шла по памяти.

До Шонг Чанга было еще далеко. Обязательно надо успеть туда до рассвета. Тизу все время думала: «Только не останавливаться, идти и идти без отдыха».

Тропинка повернула в гору. Это была Ти-Лэй, так назвали ее партизны в годы Сопротивления, раньше местные жители называли эту гору Бо. Громада Ти-Лэй, мрачная и, казалось, неприступная, возвышалась перед Тизу. В лесах, покрывавших гору, водились слоны и тигры. Даже днем окрестные жители, поднимаясь на гору, часто слышали крики слонов, треск ломаемых ими деревьев. Если людей собиралось много, все начинали кричать, стучать, шуметь, чтобы напугать животных. Если же их было мало, особенно если были женщины, приходилось поспешно убегать и бежать долго, до тех пор, пока хватало сил. А за горой находилась уже соседняя с Шонг Чангом деревня. От нее дорога легкая, по ней можно идти и без факела.

Тизу очутилась под сплошным куполом листьев. Не было видно ни одной звезды, деревья смыкались все плотнее, их черные ветви преграждали путь. А женщина от страха не смела даже взглянуть по сторонам, в окружавшую ее тьму, напряженно смотрела только вперед. Вдруг ветки затрещали, и какой-то зверь промчался через дорогу — большой и всего в нескольких шагах от Тизу. Она замерла, моментально выставив вперед нож для защиты. Ноги дрожали. «Бен!» — послышался крик животного, и Тизу, опустив нож, облегченно вздохнула: олень, а не тигр!

Тизу не чувствовала холода. По-прежнему очень хотелось присесть и отдохнуть хотя бы минутку, но она боялась не успеть до рассвета и, задыхаясь от усталости, продолжала взбираться на гору.

Поднявшись на перевал, Тизу не смогла заставить себя идти дальше. Она плюхнулась на землю, не сняв даже корзины со спины, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Она стряхнула обгоревший конец факела и, опершись спиной о корзину, закрыла глаза, хотя в голову настойчиво лезла мысль: «Только не спать, не сидеть долго, а то скоро рассветет…»

Что-то брызнуло ей на лицо. Тизу вздрогнула и открыла глаза. Все пропало! Факел почти погас — едва-едва тлел. Она поспешно схватила трут и принялась разжигать огонь, но трут сильно намок и не горел. Факел гаснул. Тизу начала раздувать его, но безуспешно. Погасли последние искорки. Значит, все! Дальше идти невозможно!

Тизу похолодела, бросила в траву ненужный теперь факел. Как она могла заснуть! Вот и сиди в лесу, в кромешной тьме, и ни назад, ни вперед ходу нет. Придется ждать рассвета. А к тому времени солдаты, конечно же, придут в Шонг Чанг. У них есть фонари, да и идут они хорошей, ровной дорогой.

Нет, так нельзя! Глаза не видят дорогу — ноги должны ее нащупывать! Надо спуститься вниз, к подножию горы. Тизу встала. Теперь она уже не боялась ни тигров, ни слонов. Она боялась лишь заблудиться. Вырезала себе палку, взяла ее в руки, а нож сунула в чехол. Глаза пристально всматривались во тьму. Тизу двинулась вперед на ощупь.