— Не смей! — снова вскричала Анифа, распластанная под ним и бесполезно дергающаяся. — Не смей! Пожалуйста! Не надо!

Но ее трепыхания только больше раззадоривали северянина, заставляя его кровь бежать быстрее и толкаться в сердце с удвоенной силой. Он мял округлые бедра рабыни, ее мягкие ягодицы, кусал тонкие плечи и твердую грудь и, как зверь, рычал от похоти и страсти.

На секунду девушка вдруг замерла, и лишь какое-то внутреннее чутье позволило Риксу не пропустить момент, когда рабыня неожиданно выхватила из-за его пояса нож. Но нет, не вонзила его в мужской бок в стремлении освободиться, а почти перерезала себе горло.

— Сучье вымя! — ошарашенно выругался северянина, успев перехватить ладонь с зажатым в нем лезвием, — Ты что творишь?!

Металл все-таки оставил на нежной коже короткую и тонкую линию, из которой мгновенно выступили капельки крови.

— Ненавижу! — выпалила Анифа, у которой на глазах снова выступили слезы — на этот раз злые и яростные, — Как же я вас всех ненавижу! Лучше сдохнуть, перерезать собственное горло, лишь бы больше никогда не видеть никого из вас! Варвары! Убийцы!

Рикс с потрясенным недоумением уставился в тонкое и изящное женское лицо, сейчас искаженное от наполнивших маленькую танцовщицу чувств. Она тряслась и дрожала. широко и некрасиво распахнув рот, а ее грудь высоко вздымалась. Казалось, прислушавшись, можно было услышать, как неистово бьется о грудную клетку ее смелое и отчаянное сердечко.

Продолжая держать ее руки в своих, северянин выпрямился. Анифа вела себя не как рабыня, а как женщина в захваченном селении или городе. Ее слова были знакомы и понятны. Одно неясно — почему именно сейчас? И почему именно так?

— Интересно, — прищурившись, проговорил мужчина, — И что же это значит, Огонек?

Рикс впервые произнес вслух прозвище, которое он когда-то про себя дал танцовщице. Но Анифа, естественно, не обратила на это никакого внимания. Хотя явно удивилась неожиданно успокоившемуся северянину и поджала губы.

— Вы, как саранча, налетаете на мирных жителей, неся с собой только смерть и разрушение, — яростно и обиженно выплюнула она, — Убиваете наших отцов и братьев, уводите в плен детей, насилуете наших матерей и сестер. И считаете себя в праве творить бесчинства и разбой, порабощать людей, словно те — бездушные вещи! Но когда-нибудь — я верю в это! — боги накажут вас! И сотрут с лица земли, будто вас и не было!

Северянин неверяще поглядел на рабыню перед ним. Но в то же время почувствовал странное и болезненное удовлетворение — девушка снова пылала, как яркое пламя, а ее глаза блестели уже не только от слез, но и вспыхнувшей в ней ярости.

А еще он впервые слышал от нее за раз столько слов — очень знакомых ему и не раз слышанных. Но это не обеспокоило его. И не взволновало. Он вообще ничего не почувствовал по этому поводу.

— Если ты так ненавидишь степной народ, — оскалившись, медленно проговорил северянин, — То почему ты на протяжении двух лун, Огонек, безропотно позволяла Шах-Рану трахать себя? И… мне? Более того, не надо врать, что не получала от этого удовольствия.

Рикс резко выдернул из ее ладони кинжал и откинул далеко в сторону. Как и некоторое время назад, он перехватил подбородок девушки и крепко зафиксировал, не позволяя ей ни повернуться, ни опустить голову. Приблизив свое лицо к ее, он горячо выдохнул:

— Ты течешь и стонешь, когда Шах-Ран берет тебя. Ты рвешь свою глотку, когда кричишь от наслаждения, которое он тебе дарит. И подо мной ты тоже кричала, Огонек. И не от боли.

— Поэтому я и ненавижу тебя! — вскричала Анифа, — И себя! Из-за этого себя я тоже ненавижу!

Что-то, похожее на жалость, укололо северянина в сердце. И вместо того, чтобы вспыхнуть от противоборства, которое оказала девушка, он мягко огладил ее лицо и на секунду прижалась ртом к ее губам. Очень непривычный для него жест, но получившийся само собой и естественно.

Но Анифа, как ужаленная, снова дернулась, избегая прикосновения. И брезгливо поморщилась.

И тогда Рикс, разъяренный этой реакцией, поцелуй углубил. Он стал жадно вгрызаться в девичий рот, до крови царапая свои зубами нежные губы. Не в силах бороться с таким напором, девушка обмякла и абстрагировалась.

И в итоге безропотно позволила северянину сделать всё, что тот хотел. Ненавидя себя, ненавидя мир, в котором родилась и в котором оказалась вынуждена не жить, а выживать, ненавидя свою слабость и неумение дать достойный отпор.

Как Рикс и ожидал, отсутствие рабыни Шах-Ран, занятый своими делами, не заметил.

И даже Анифа самым неожиданным образом умело сделала вид, что ничего не было — ни ее побега, ни ее поимки, ни даже поспешного и грубого насилия, который тот совершил над ней. Этот факт раздосадовал его, так как он, несмотря на поведение девушки, не хотел был жесток с ней.

И хотя ее тело, привыкшее к мужчине внутри себя, не сразу, но отозвалось, наполнившись влагой и желанием, рабыня ни словом, ни действием не позволила отпустить себя и поддаться жаркой и грубой страсти. И тихонько лежала, пока Рикс не кончил, щедро орошая ее нутро своим семенем.

Жизнь в Дариорше вновь потекла своим чередом. Шах-Ран каждый день проводил смотры и тренировки, а по вечерам заседал с командирами отрядов и подразделений. Уменьшилось количество алкоголя, а вот потребляемого мяса, наоборот, увеличилось. Дариорш все больше и больше наполнялся кочевниками, и совсем скоро нельзя было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на степняка, вместо палатки обустроившегося прямо на земле. И это осенью, промозглой и холодной в этих краях.

Без дела не сидели и женщины. Им не только приходилось бесконечно готовить походные запасы для мужчин — коптить и сушить специальным образом мясо, печь лепешки и сухари, зашивать в специальные мешочки крупы, но и много шить — рубахи, жилеты, штаны, ремни и обувь.

И только наложницы вождя по-прежнему проводили все свое время в праздности и лености, наслаждаясь каким-то бесконечным отдыхом и заботой приставленных к ним служанок.

Особого внимания, конечно, заслужила Зарна — миниатюрная и гибкая, как тростник, девушка, немного напоминающая Анифу. Тоже светлокожая и темноволосая, она, может, и не обладала столь тонкими и изящными чертами лица, зато была улыбчивой и милой.

После одной из ночей с повелителем племен она понесла и теперь, радуясь этому и страшно гордясь, глядела на своих товарок с легким пренебрежением. Хотя, на взгляд Анифы, совершенно не обоснованным. У Шах-Рана были дети. Малыши жили со своими матерями, а ребята постарше уже вовсю постигали военную науку. А старшая дочь вождя, несмотря на юность, так и вовсе уже была замужем и тоже на сносях.

Но факт беременной Зарны, хоть и косвенно, но доставил танцовщице проблемы. Несмотря на то, что она продолжала регулярно согревать постель вождя, однажды у нее снова пошло кровотечение. И если Шах-Ран к этому отнесся равнодушно, то из-за проболтавшейся Лиши, которая по приказу мужчины по-прежнему служила девушке, другие наложницы с радостной мстительностью называли ее “бесплодной” и “пустой”.

Анифу эти оскорбления не трогали. Ведь она сама делала все, чтобы не допустить беременности от Шах-Рана — в своем время мать научила ее, как готовить препятствующий зачатию отвар.

Однако день, предшествующей отъезду степной армии, заставил ее серьезно задуматься над более насущной проблемой.

Конечно, отправившись в поход, Шах-Ран не оставит Дариорш без защиты. Хотя вряд ли кто-то захочет напасть на столицу степного народа. Но опасность поджидала Анифы внутри городища, от тех самых наложниц, который относились к ней не самым лучшим образом, ревнуя к своему господину и страшно завидуя тому вниманию, которое тот оказывал маленькой танцовщице.

Именно поэтому, впервые за много дней после своего побега, девушка сама отправилась к северянину — аккуратно и тайком, подгадав момент, когда этого никто не увидел.