— Люда! — тётя Фая повернула голову к маме и заговорила, будто боясь, что её перебьют, — Запиши для Фиры рецепт той рыбы, ладно?

— Ваня, Миша… пойдёмте в гостиную, — громко сказала она, — а то Фатих там совсем заскучал!

« — Ага…» — озадаченно отмечаю я, не зная даже, как реагировать на такое.

В коробке оказался торт, и нам всем досталось по маленькому, я бы даже сказал — символическому кусочку.

— Ещё много гостей будет, — пояснила хозяйка дома, пока я размазывал ложечкой по блюдцу свой кусок, пытаясь уловить тот самый, знаменитый советский вкус, и не находя решительно ничего[ii].

Дверь так и осталась открытой, и вскоре квартира стала напоминать площадку перед лифтом в многоквартирном доме. Люди приходят, уходят, интересуются, задают одни и те же вопросы…

Мужчины все, без исключения, закуривают, и курят одну за другой, так что табачный дым не успевает выветриваться. Некоторые, причастившись и сходив домой, поужинать как следует и переодеться в домашнее, возвращаются за компанией и настроением.

Не могу даже понять, сколько же их?! Кто-то заходит, кто-то выходит… один из гостей неизменно донимает вопросами меня, интересуясь учёбой, и не хулиган ли я?

Мужчины то и дело выходят на улицу — покурить. Не вполне понимаю этот момент, потому как они и в квартире курят, ничуть не стесняясь. Ну да наверное, это что-то из местных особенностей, которые нужно принимать, а не понимать.

Женщины, забежав на минуточку, щебечут с тётей Фаей и «Людочкой», сообщают мне, что я «Совсем жених», и что Лёва «стал совсем большой» и убегают, обещая принести что-то особенное.

« — Терпи» — шепчет мама одними губами, поймав мой выразительный взгляд. А, ну да… местный этикет! Меня необходимо представить всему здешнему бомонду, не пропустив никого.

Нам это ничуть не нужно, а вот для Горовицев важно. Они здесь живут и пока не намерены никуда переезжать.

Соответственно, это важно и для мамы, поэтому мы с отцом улыбаемся, жмём руки и говорим, что нам очень… очень приятно!

— … для Верочки, возьми для Верочки! — тётя Фая пихает судок в руки очередной гостье, — Специально для неё делала! Я ж помню, как она мою курочку любит!

Сколько в этом игры, а сколько искренности, сказать, наверное, не возьмётся и она сама…

— … ну-ка, малой, подь сюды! — подзывает меня один из гостей, оседлавший стул совершенно по-ковбойски, — Как ты там этих… покажь давай!

Я, уже ничуть не удивляясь, показываю, как именно и кого…

— А… — дилетантски, но ничего, сойдёт! — резюмирует тот, продемонстрировав оттопыренной нижней губой с налипшей на неё папиросой своё экспертное мнение, — Но ты в другой раз вот так…

Зацепив меня за ворот рубашки и дыша в лицо сложной, очень невкусной смесью запахов, он показывает, как именно мне надо действовать, если вдруг что.

— Да, — киваю я, следя за папиросой, летающей иногда в опасной близости от моего лица, — понял, а как же!

Высвободившись, спешно смываюсь — это не первый тренер за сегодня, и как они меня достали…

Женщины хлопочут, успевая принимать гостей, возиться с едой, мыть посуду, делиться рецептами и сплетничать. Никакого идиша, боже упаси! И уже тем более никаких лишних разговоров… они даже будто протрезвели…

— Ведро надо вынести, — негромко сообщает мама.

— Ага! — тут же подхватывается Боря, и я провожаю его с завистью.

— Не хулиганишь? — интересуется очередная тётушка.

— Шалопай… — вздохнув, отвечает за меня мама, — весь в отца! Но учится отлично, этого не отнять!

— Ну это понятно… — кивает тетушка с химической завивкой и перхотью, снегом лежащей на полных плечах, — когда ж у вас, евреев, иначе было!

Застолье начало выплёскиваться на улицу, и уже вытаскиваются из сараев козлы, доски и старые двери, а женщины, напоминая цепочку муравьёв с добычей, снуют с кастрюльками, тарелками, судками и авоськами. Знакомо…

— Витька-а… — слышится пронзительный, надорванный женский голос, — да чёрт полосатый, где же ты?! Уже нажрался? Нет? Ну смотри у меня! Возьми авоську и сходи в хлебный, там…

… и это знакомо.

— В шахматы, эт хорошо, — уцепившись за мою рубаху, глубокомысленно замечает один из гостей, неказистый мужичонка в клетчатой рубахе, крепко пахнущий потом и табаком, — я тож в школе играл, когда эт… в октябрятах… Эндшпиль знаешь?

Признавшись ему, что знаю эндшпиль, и что почти никогда не ошибаюсь, когда хожу конём, вывернулся и удрал, оставив его с отцом и дядей Борей.

— Чёрт…

— Не ругайся! — мама для острастки шлёпнула меня полотенцем, — А то что люди о тебе подумают!?

В последний момент перекрыл частоколом плотно стиснутых зубов своё мнение о людях вообще и этих конкретных в частности, но мама, по-видимому, уловила что-то этакое…

— Нехорошо? — беспокойно спросила она.

— Ну… так, — неопределённо пожимаю плечами, — курят же все беспрерывно, и вопросы эти…

« — А ещё запахи» — додумываю я, но об этом не могу, да наверное, и не буду, говорить даже с родителями. Бессмысленно…

Ежедневное мытьё большинством воспринимается как странная блажь, и, с учётом бытовых условий, я не могу их за это осуждать. Да собственно, это самое большинство просто не знает, что может быть — иначе!

Баня раз в неделю, вечером ноги помыть, иногда, если жарко или на танцы собрался, подмышками сполоснуться. Многие, даже молодые, и зубы-то чистят не каждый день, не считая это за грех!

Здесь, в маленькой, плохо проветривающейся квартире, это ощущается куда как явственней, чем во дворе барака…

— Мы же ещё и с дороги, — пробормотала мама, кусая губу и с некоторой тревогой поглядывая на меня, — Устал?

Пожимаю плечами, не зная даже, как ответить на такой вопрос.

— Пусть мальчики погуляют, — влезла тётя Фая, — они не цирковые пуделя, чтобы пьяных развлекать! Хватит! Всем соседям представлены, и довольно!

— Я с Мишей? — просунулся в кухню кузен, горящий желанием вырваться на волю. Свободолюбивая еврейская кровь кипит в нём, призывая к чему-нибудь р-революционному, или хотя бы — к разучиванию приёмчиков!

А ещё ведь надо похвастаться перед приятелями двоюродным братом, который (я, то бишь) ух какой! Чтоб знали, и вообще!

Лёвка всё это уже многажды озвучил, и честно говоря, даже утомил немного, а ему — ничего, как только что проснулся! Свеж и бодр! Он аж подпрыгивает от нетерпения и распирающей его энергии, а меня, натурально, немножечко мутит.

— Погодите, — остановила его тётя Фая, — вы же к мальчишкам пойдёте?

— Ну… да, — осторожно отозвался Лёвка, напомнив мне стоящего у норы сурка, почуявшего вдруг опасность, — к своим!

— Сейчас тогда я немного соберу… — она засуетилась, и буквально через минуту, всучив сыну большой бумажный пакет, в котором навалом были пряники, печенья и карамельки без обёртки, а мне — несколько липких бутылок ситро, выставила на улицу.

— Далеко не уходите! — прокричала тётя Фая нам вслед, — Узнаю, уши надеру!

— Она может, — констатировал кузен, уже засунувший в рот несколько карамелек разом, — Она в школе работает, гардеробщицей и уборщицей, так знаешь, любого старшеклассника, если что — за ухо! Да что старшеклассника! Один там пришёл… на родительское собрание, пьяный. Так она знаешь что? За ухо его! Как-то хитро, что и вырвешься! Этот поц маму то ли толкнуть, то ли ударить хотел, а не вышло! Цап, и за ухо!

— Держала так… — захихикал он, вспоминая приятное, — пока милиция не приехала. На весь города слава!

— Ну а потом, — хищно усмехнулся он, — папа с ним поговорил…

— Зато сейчас, наверное, в школу пьяными не приходят, — предположил я.

— Ну ты вообще… — искренне удивился кузен, — как это не приходят? Приходят, конечно! Но так… по струнке! Дышат через раз!

— Ну что, пошли? — перескочил он, забегая вперёд и останавливаясь передо мной, — У нас хорошая компания! Даже девчонки не задаваки!

— Пошли, — соглашаюсь без особой охоты. Мне бы сейчас вздремнуть… в самом деле, устал я с дороги.