— Пойдём, сына, — позвала она меня, заканчивая приглаживать перед зеркалом кудри, — я завтрак соберу. Столько вчера наготовили, что теперь три дня есть будем, и то, выкинуть часть придётся!

На кухне, несмотря на раннее воскресное утро, ужё толчётся народ, а на печке стоят огромные кастрюли, наполняя помещение удушливым влажным паром. Татьяна, Светкина мать, худая женщина с кислым лицом, вислым задом и маленьким, задорно торчащим животиком, поздоровалась сквозь зубы.

— Сейчас разогрею… сказала мне мама, — ты садись! Садись, садись! Да не надо помогать… Вы, мужики, на кухне только мешаетесь.

Угукнув, сел за длинный, порядком покоцанный самодельный стол, испещрённый ожогами от сковородок и вмятинами. Местами на нём газёты, где-то относительно свежие, а где-то — засаленные до невозможности, и кажется, не менявшиеся неделями.

« — Однако… — вскидываю бровь, с изумлением разглядывая пожелтевшую от времени газету с портретом Сталина, — Раритет!»

Потом спохватываюсь, вспоминая, сколько раз натыкался при переездах с квартиры на квартиру на стопки газет, сложенные то ли для сдачи в макулатуру, то ли в кошачьи лотки. Всякое встречалось… в том числе и времён недоразвитого социализма.

— Вот, кушай… — мама начала ставить передо мной кастрюли и тазики пирожками, — или может, подогреть?

— Да не надо, так съём… — мотаю головой, щелчком сбрасывая со стола таракана.

Н-да… если бы не жизнь в общагах, где домашних животных такого рода полным-полно, аппетит бы у меня сильно испортился. Хотя и так… не добавилось! Отвык я от пролетарского быта.

— … а рыбка, рыбка? — не унималась мама, продолжая ставить на стол всё новые блюда, — Холодец постоит, а рыбу до вечера надо бы съесть!

Несмотря на открытые оконца, на кухне изрядно парит, чадит, и стоит не выветривающийся запах протухшей капусты, прогорклого масла, золы и всего того, что у меня ассоциируется со скверным общепитом.

— Может, всё-таки подогреть? — не унимается мама.

— Ну… — кошусь на печку, заставленную кастрюлями, — не надо! Это ж Свету отмывать, верно?

Её мать, кинув на меня бешеный взгляд, процедила что-то невнятное сквозь зубы, и, подхватив самую большую кастрюлю, потащила её во двор, прижав к животу.

— Да уж… — невнятно сказала зашедшая на кухню тётя Зина, заводя разговор, — вот подфартило девке, так подфартило!

— Богатой будет, — прошамкала баба Дуня, едко пахнущая немытым старческим телом, — это к счастью!

— Ну… — протянула мама, силясь не засмеяться, — в деревнях, считай, каждый первый в этом золоте купался, а богачей среди наших колхозников немного!

— Ничего ты не понимаешь, девка, — после короткой паузы сказала бабка, взяв пирожок и положив его на треснутое, засаленное фаянсовое блюдце со штампом такой-то столовой. Помедлив, она взяла ещё кусок рыбы, привередливо перещупав и переложив с полдюжины, от чего меня слегка замутило.

— Ничего, — ещё раз повторила она, и, взяв тарелку, зашаркала к себе в комнату, что-то бурча себе под нос.

Кстати… только сейчас обратил внимание, что кухня вся поделена по секторам. У каждого своя посуда, вплоть до сковородок и кастрюль, и всё это добро висит на стенах, громоздится немытыми пизанскими башнями или же хранится в комнате.

Даже стол… хотя казалось бы! Но даже стол поделен на участки, закреплённые за каждой хозяйкой. Смотрится это, конечно странно, особенно с учётом декларируемого обществом коллективизма, но по крайней мере, теперь стали понятны старые газеты, даже не прилипшие к столу, а наверное, уже отпечатавшиеся на нём.

— Да ты ешь! Ешь, Мишенька! — прервала мои раздумья тётя Зина, — Мужик должен быть сильным и здоровым, как медведь. А у тебя, вон… одни кости!

— Да с утра аппетит перебили, — подхватилась мама, — Он как раз в туалет шёл, когда у Светы оказия случилась. Ну и…

Она развела руками, быстро глянув на меня, и я подхватил партию.

— Да ну, мам… напоминать о таком! Стоит, всё стекает… ну, это самое! А по ноге — глисты откормленная.

— Ух ты… — тётя Зина замаха у себя под носом, но судя по заблестившим глазам, подробности она оценила.

Выдавив из меня всё, как это умеют женщины, они начали обсуждать ситуацию, вовлекая в неё всё новых собеседников. Ну а я, залпом допив чай, поспешил убраться прочь.

Ну не толстовец я, не толстовец… и вот даже не стыдно! Ребёнок, говорите? Так и я тоже… и взрослым дядькой, что характерно, себя не ощущаю, ну вот ни на йоту!

Знания — да, жизненный опыт — снова да! Но мне — снова четырнадцать, и все реакции у меня, все эмоции и отчасти даже мышления, соответствуют физиологическому возрасту.

Так что… в жопу императивы ханжеской праведности! Мораль у меня вполне себе серая, и меняться я не собираюсь!

— Мы с Колей вместе работаем, — пытаясь завязать перед зеркалом узкий галстук, поясняет отец, отчаянно кося в мою строну одним глазом, — нормальный мужик!

— У тебя все нормальные, — привычно пробурчала мать, оттесняя его от зеркала и пытаясь накрасить ресницы, забавно округляя рот, — только пьют как не в себя. В каждой канаве твой Коля уже как родной.

— Люд? Ты чего? — расстроено повернулся к ней отец, собирая на лбу морщины, — Ну хочешь, не пойдём? Чёрт с ней, с этой свадьбой, придумаю что-нибудь! Не каждый день человек дочку замуж выдаёт, ну да и ладно…

— Да теперь чего уж, — непонятно вздохнула мама, наводя последние штрихи, — Пойдём, чего не пойти! Ой, горе ты моё… иди сюда, завяжу галстук!

— Да как же это… — начав было завязывать, почти тотчас останавливается она, силясь вспомнить дальнейший порядок действий.

« — Нечастое событие» — наблюдая за происходящим, констатирую я.

Делаю было шаг вперёд, отлепляясь от дверного косяка, но снова приваливаюсь спиной к двери. Мочь-то я могу… и галстук завязать, и аксессуары должным образом подобрать, и с вилками на приёме не растеряюсь.

Вот только как объяснять? В поселковой библиотеке учебников по этикету точно нет, ну а если есть, то такому… советскому.

Разочек-другой это может проскочить, а дальше всё, звоночек! Повод обратить пристальное внимание на поведение единственного отпрыска, и может быть, визит к психиатру — из лучших побуждений, разумеется.

После переезда, особенно в хоть сколько-нибудь большой город, это будет проще объяснять, ссылаясь то на приятеля, который дал посмотреть заграничный журнал, то на какую-нибудь дореволюционную старушку в магазине или парке, давшую пару советов. А пока так…

Завязав отцу галстук, мама, покопавшись в шкатулке с бижутерией, вдела в уши серьги, которые без труда налезли бы на её запястье. Повертевшись перед зеркалом и наведя на нас последний лоск, отряхивая пылинки, она наконец-то осталась довольной.

— Ну вот… теперь и на людей похожи, — удовлетворённо сказала мама.

Отец хмыкнул, но ничего не сказал, молча надев хрустящий и шуршащий плащ из болоньи, и подав аналогичный супруге.

— Свой не забудь, — приказала мне мама, и, подавив вздох, я взял его и перекинул через руку.

Местная мода мне решительно не нравится… Дело даже не эстетике, а, чёрт бы её побрал, в синтетике! Сейчас она на пике популярности, и эта не та дышащая, тянущаяся и гипоаллергенная синтетика, привычная мне, а нечто шуршащее, собирающее статическое электричество и воняющее химическим заводом. Но…

… мода! Положено потеть и вонять, вот советские люди, строители социализма, потеют и воняют! А уж если в чём-то заграничном, в фирме́, то советские комсомольцы, коммунисты и примыкающие к ним беспартийные, делают это с особенным удовольствием!

— Ой, Люд… — всплеснула руками тётя Зина, ждущая нас во дворе, — ну ты картинка!

— А сама-то, сама… — начала было отзеркаливать мама.

« — Кукушка хвалит петуха, за то, хвалит он кукушку!» — ёрнически подумал я, стараясь держать лицо кирпичём. Получается так себе… После того, как нашлёпки с моей физиономии сняли, а отёки и синяки сошли, оказалось, что она оч-чень выразительная и пластичная! Притом контролировать мимику получается через раз, и чую, мне это не раз аукнется…