Спортсмены нарисованы с гипертрофированной, анатомически неправильной мускулатурой и рожами жизнерадостных олигофренов. Они вздымали над головой штанги, метали вдаль разнообразное железо, и стояли на пьедесталах с вовсе уж придурковатым видом. Всё это в обрамлении лозунгов, обещаний и цитат, тентаклями раскинувшихся по всей поверхности стен.

Народу во Дворце Спорта немного, наверное, из-за летнего времени, а может быть из-за того, что сейчас разгар рабочего дня, так что душ оказался полностью свободным. Лишь какой-то лысеватый, плотный мужик, похожий на тренера по борьбе, одевался в углу. Но он, бросив на нас короткий взгляд, перебросился парой слов с дядей Борей, и вышел, ничуть не заинтересовавшись новыми лицами.

— Потом во дворе подождите, — попросил дядя Боря, покидая нас, — я сильно долго не буду.

Сложив вещи в раздевалке, мы прошли в душ, где с удовольствием отмывались после дороги, с мочалками, натиранием спин друг другу и тому подобным груммингом. Лёва ещё всё лез с просьбами показать приёмчики, в силу возраста явно не понимая уместность просьбы, так что пришлось пообещать ему провести мастер-класс, но дома.

После, сидя перед Дворцом спорта на лавочках, чистые и благостные, мы ждали дядю Борю. Лёва успел поведать нам о городе, и о том, что Давид в лагере, зачем-то решив уточнить, что в пионерском. Видимо, навеяло…

Ждали довольно долго, и наконец, показался дядя Боря, деловитый и распаренный.

— Тоже в душ пришлось, — поведал он нам, сбегая по лестнице, — извозился, как свинья…

— Ну что, — почти без перехода предложил он, — по пиву?

— Можно, — с сомнением отозвался я, и отец с дядей Борей восприняли это как удачную шутку, изрядно, до слёз посмеявшись.

Пивная оказалась неподалёку, буквально в полусотне метров, и хотя пиво там наличествовало всего одного сорта, но главное, что оно — было! Несмотря на разгар рабочего дня, пивная не пустует, и работяги, в свой законный перерыв, выпивают, нисколько не таясь.

Взрослые взяли пиво и раков (!), мы с Лёвой обошлись без пива, насев на закуску. Раков я люблю, и они, крупные и отборные, свежие, сваренные по всем правилам, отчасти примирили меня с советской действительностью.

[i] Бабушка с дедом в Липецке, как и большинство соседей по улице, строили именно так — по вечерам и в выходные. Единственное, что им выделили, так это участок. Всё!

Первый дом (ставший потом времянкой) был построен из собственноручно сделанных шлакоблоков (отвалы металлургического производства) и старых шпал, обломков кирпича. Строительные материалы частным лицам (я про Липецк) практически не отпускали, и, к примеру, кровельное железо доставали, дойдя аж до дирекции завода, и его выписывали (иногда бесплатно, но чаще — давая возможность купить), подавая это как акт немыслимой милости.

Времянку они построили в конце 40-х, а к постройке дома приступили только в начале 60-х, и принципиально не изменилось НИЧЕГО, Единственное, поскольку им уже было где жить, они более ответственно подошли к накоплению строительного материала, и дом был построен из более экологичных материалов.

[ii] В 1975 г. Сессия Генеральной Ассамблее ООН усилиями СССР (при поддержке арабских и «неприсоединившихся» стран) приняла Резолюцию 3379 (72 голосами при 35 против и 32 воздержавшихся), которая квалифицировала сионизм как «форму расизма и расовой дискриминации». Эту резолюцию поддержали социалистические и арабские страны.

В 1991 году она была отменена Резолюцией 46/86 Генеральной Ассамблеи ООН. За принятие резолюции проголосовало 111 государств, против — 25, воздержалось — 13.

В описываемое время ГГ несколько торопит события, но отношение к евреям в СССР, особенно к тем, кто не забывал о национальном самосознании, было, при всём декларируемом равенстве и дружбе народов, достаточно негативным.

ПЫ. СЫ. Я понимаю, что тема острая и многим захочется высказаться, но ОЧЕНЬ прошу всех соблюдать нормы цивилизованной дискуссии. Буду БАНИТЬ!

[iii] Назойливый бедняк, неблагодарный и нечестный попрошайка, плут.

[iv] Здесь имеется в виду Русско-турецкая война 1877-1878 гг.

[v] Исправительно-трудовой лагерь.

Подходя к дому, Лёва потянул носом воздух, и, уловив, по-видимому, нужные нотки, расплылся в предвкушающей улыбке. Подмигнув мне, а несколько секунд спустя, не удовлетворившись этим, пхнув слегка кулаком в бок, он наклонился к моему уху и зашептал что-то возбуждённо, мешая идиш с русским.

Из всего этого я разобрал только слово «мама», и по собранным воедино обрывкам фраз и контексту, понял, что нас, наверное, ждёт что-то вкусное на обед. Здесь, в этом времени, удовольствий мало, и хороший стол относится к числу первейших, так что я, хотя и ожидал чего-то подобного, приободрился.

Ополоснув руки в уличном рукомойнике и подсушив их мотанием в воздухе с обтиранием о чистые штаны, мы поспешили в дом, а дядя Боря как-то очень ловко отбился от назойливых и бестолковых вопросов старушек, перезагрузив их ещё раз.

Лёва, первый забежавший наверх, остановился перед дверью, и, повернувшись ко мне с довольной улыбкой, приоткрыл её, выпуская на лестничную площадку всю палитру запахов. Богатую!

— Давай, заходи быстрее, — отвлёкшись от разговора с отцом, весело поторопил его поднимающийся по лестнице дядя Боря, — а то всё самое вкусное из дома выпустишь!

Лёвка, сделав гротескно-встревоженный вид, тут же ввинтился внутрь, потянув меня за рукав, а я с удовольствием поддался ему. Навстречу запахам!

— Мальчики? — зачем-то спросила высунувшаяся из гостиной тётя Фая, имеющая вид донельзя довольный и деловитый одновременно, — Пройдёмте на кухню, я вам на руки солью!

— Да мы уже помыли! — отозвался я, выставляя перед собой чистые руки.

— Это другое, — не вполне понятно отозвался Лев, пропуская меня вперёд. А запахи… не знаю, что там булькает в кастрюле и томится в большой чугунной сковородке, но пахнет так, что я чуть не захлебнулся слюной!

А на подоконнике, кухонной столешнице и небольшом столе, притулившимся в углу у окошка, ждут своей очереди советско-еврейские деликатесы — в мисочках, кастрюльках, вазочках и баночках, создавая то самое, нужное, праздничное настроение. Мозг, впечатлившись увиденным и унюханным, передал телу соответствующие сигналы, и внутри меня начало просыпаться вечно голодное хтоническое чудовище, по какому-то недоразумению называющееся «желудок подростка».

На кухне, отвлекая от стоящего на печке, мне полили на руки из ковша, по два раза на каждую, сопровождая это словами на иврите.

— Ага… — озадачился я, понимая, что вот это — что-то очень еврейское, и кажется, теперь моё…

— Тебя что, Ханна совсем традициям не учила? — мягко поинтересовалась женщина, подав мне полотенце.

— Да я, собственно, и не знал, что она — Ханна, — рассеянно отозвался я, и почти тут же спохватился, но как-то отговариваться уже поздно, ибо ситуация может стать ещё более запутанной.

« — Чёрт… а если она говорила?» — запереживал я, но вспомнив виноватое лицо отца, когда оказалось, что он не Иван, а вовсе даже Шимон — понял, что таки нет!

Тётя Фая завздыхала, мешая идиш русским, и кажется, польским, пробормотала что-то, что я для себя (с некоторым опозданием) перевёл как «Плен Египетский».

— Вы идите пока в комнату мальчиков, хорошо? — полив на руки сыну, мягко сказала она, — Мы сейчас на стол накроем, и позовём вас, а пока не путайтесь под ногами.

Угукнув понимающе, я бросил на выходе из кухни непроизвольный взгляд в гостиную, где вовсю идут приготовления к торжественному обеду. Мама, поймав мой взгляд, поставила на стол хрустальную салатницу, и, прищурив один глаз, упёрла руку в бок, уставившись на меня.

« — Знает, — тут же подсказал мне чуйка, — уже донесли о драке!»

Но тушеваться я не стал, и, прищурившись в ответ ничуть не хуже (семейное!), одними губами прошептал «Ханна»