— Народ, двиньте жопами! — проникновенно попросил мужиков мой сосед, — Сейчас по малому слегонца веничком пройдусь! Ему много не надо!

— Да уж поняли, — проворчал кто-то, — Ильич и в самом деле… Не видит, что ли, хрыч старый, что парнишка и на полу еле дышит?

Растянувшись на лавке жопой кверху, и стараясь не думать, какие именно части тела только что касались горячих досок, пытаюсь расслабиться. Естественно, никаких простыней здесь и в помине нет…

… но уже через несколько секунд я перестал думать о чём либо, дыша через раз и растекаясь горячей лужицей по скамье.

Потом, распаренный, лёгкий и необыкновенно чистый, я сидел в мыльне, ожидая дядю Витю, и не думая ни о чём. В голове — звенящая пустота и вялые, будто не мои мысли о том, что хорошо бы сейчас пивка. С рыбой!

[i] В принципе, биохагингом можно назвать шахматы, занятия иностранными языками и всё, что хоть как-нибудь развивает мозг. Но есть и «продвинутый» уровень, состоящий из разработанных специалистами упражнений.

[ii] Автор, если что, не нагнетает. Во-первых, я застал ещё поколение фронтовиков и видел это в бане своими глазами. Во-вторых, судя по тому, что читал я в книгах советских писателей, было именно так, и это воспринималось как норма. Да, в медсанбатах спасали жизни, но были это, де-факто, конвейеры, с соответствующим качеством. А после войны долечиванием ветеранов власти не заморачивались.

На небе ни облачка, но цвет у него какой-то серый, графитный, будто карандашный набросок, отчего, стоит только поглядеть наверх, всё происходящее кажется каким-то не настоящим, рисованным. Хотя облаков и нет, но солнца, тем не менее, за этой нарисованной пеленой не видно.

Дует холодный, порывистый ветер, треплющий волосы и полы одежды, и пиджаки на мужчинах, неизменный атрибут таких застолий, в кои-то веки к месту. Ветер сдувает мошку и папиросный дым, забирается за пазуху, холодя тело.

Отвальная во дворе барака идёт полным ходом, и у меня — острейшее чувство дежавю! Всё те же столы из положенных на козлы досок и снятых с петель дверей. Всё те же лавки, положенные на табуреты и играющие под задами самым причудливым образом. Всё те же скатерти из старых газет, заставленных разнокалиберной посудой с непритязательной снедью.

Ничего удивительного в этом нет, ибо такое вот застолье — неизменный атрибут любого значимого события, отголосок тех голодных времён, когда богато накрытый стол символизировал изобилие, праздник, надежду на новую жизнь, сытое будущее. Живы ещё те, кто пережил голод начала двадцатых, голодомор[i] тридцатых, и страшный голод первых послевоенных лет…

… да собственно, нынешнее время сложно назвать сытым! Кто бы что ни говорил о том, что в магазинах полно еды, но тотальный дефицит всего и вся[ii] давит на психику.

Уже без удивления смотрю на пожелтевшую газетную фотографию, иллюстрирующую статью о «Деле врачей», под своей тарелкой. Привык уже, что в СССР ничего не выкидывают, и даже в нашем бараке сталкивался с таким — причём, что характерно, местные особо не понимают разницы между откровенным хламом и тем, что через десятилетия будет стоить больших денег.

Одно из лиц на фотографии кажется смутно знакомым. Наверное, это светило науки, физиономию которого я видел потом в учебниках, или может быть, на портрете, висящем в одной из аудиторий.

Вялое любопытство заставляет меня читать доступный кусок. Наверное, историки отдали бы на выбор любую конечность, чтобы оказаться на моём месте. Прекрасный, интереснейший материал, живые свидетели эпохи! А какие интереснейшие пласты можно поднять, задавая, с высот послезнания, правильные вопросы… Ведь правильно заданный вопрос, это половина ответа!

Но я не историк, и не уверен насчёт конечностей, но… чёрт, как бы я хотел оказаться вдруг в своём времени, в своём теле!

Пусть даже на койке после аварии, со сломанными ногами, под капельницей… но дома.

Что я выиграл от перемещения? Помолодел на двадцать лет, счастье-то какое! С учётом медицины этого времени, и современной мне, достижение более чем сомнительное.

Нет, если б я был пенсионером, доживающим свой век на мизерную пенсию, то, наверное, порадовался. Молодость, друзья детства, возможность набить морды старым недругам, задрать подол симпатичной однокласснице, и, по желанию, прожить жить заново, но лучше, не повторяя совершённых ошибок.

А может быть, сделать карьеру певца и композитора, подвинув на пьедестале Пахмутову с Антоновым? Ещё футбол… ведь всем известно, что футбольный болельщик со стажем, если дать ему шанс, переиграет Пеле. Это тогда не сложилось, а сейчас, с его-то, футбольного болельщика, опытом просмотра матчей и молодостью, он всем покажет!

Заодно, разумеется, можно спасти страну. Ведь любой пенсионер, не пропускающий передач на Первом канале, может заткнуть за пояс рядового политолога, историка и экономиста. В деталях он может и запутаться… но суть-то он знает крепко!

А я…

— Напилася я пьяна-а… — внезапно завыла какая-то баба, подперев голову рукой, — не дойду я до дому…

— Довела меня тропка дальняя до вишнёвого сада, — охотно подхватила ещё одна.

Какой-то мужик, прервав разговор с соседом, спешно жахнул рюмку и прикусил зубами рукав, шумно втягивая воздух широкими ноздрями, затем вытащил гармонь, пхнул локтями соседей, чтоб подвинулись, и растянул меха. Над бараками поплыла незатейливая мелодия, и песню подхватили десятки голосов.

— Подпевай! — пихнул меня локтем Ванька, тут же вливаясь в хор. Ну… чёрт с вами! Щас спою!

« — Странно, — мелькнула в голове мысль, — мне это начинает нравится… Вжился в образ? А может, в этом всём действительно что-то есть?»

Спев вместе со всеми несколько песен и натрудив связки, подвинул к себе кувшин с морсом и налил полстакана. Потом, почувствовав прорезавшийся после вокальных упражнений аппетит, пригляделся к стоящим на столе блюдам, и, после коротких раздумий, притянул к себе крохотные, на один укус, пирожки с какой-то солёной травой, название которой у меня вылетело из головы, и несколько ломтей копчёной рыбы.

Собственно, выбор небогат, и если бы не помощь соседей и знакомых, натащивших всякой всячины от широт души, то был бы и того скуднее. В основном уже знакомые и привычные пироги, пирожки и рыба.

Для дичи не сезон, а мясо, кур и яйца в наш магазин завозят крайне, и я бы даже сказал — исчезающе редко.

Мясное на столе представлено жилистыми котлетами, да разного рода тушёнкой в пирогах. Есть ещё колбаса — покупная, и домашняя. Покупная (вообще всё покупное) ценится почему-то заметно больше, хотя, как по мне какого-то необыкновенного вкуса и качества, постоянно поминаемых адептами СССР в моём времени, я не заметил.

Копчений и сала тоже немного, но есть и они. Правда, я лично брать не рискую — холодильников в посёлке мало, и «душок» считается вполне приемлемым риском. Собственно, я уже успел так нарваться, а понос и так-то удовольствие сомнительное, а уж когда приходится бегать в сортир на улице, да притом общественный, и подтираться газеткой…

— Дай-ка… — Лёха бесцеремонно цапнул пирожок с моей тарелки, и, блаженно принюхавшись, вцепился в него крепкими зубами. Зажевал медленно, закатывая от наслаждения глаза и довольно сопя.

— Ворованный слаще? — поддразнил его Ванька, вяло ковыряющий котлету.

— Угум, — не смутился тот, цапая второй и подмигивая мне. Сердце чуть сжалось… вот наверное, о них я буду жалеть, уезжая из посёлка. Несмотря на разницу в возрасте, образовании и прочем…

Впрочем, особой разницы в возрасте я не ощущаю. Знания, жизненный опыт… это сколько угодно. Но вот именно возраст… нет, ровесник или чуть старше. Да оно, впрочем, и к лучшему.

« — А может, и удастся сохранить дружбу, — подумал я, глядя Бориса, ненавязчиво ухаживающего за смущающейся избранницей, — Пусть хоть по переписке, и то…»

— Да что ж вы не едите-то, ребятня… — подошла к нам немолодая женщина, — мужик должен хорошо есть, иначе откуда силы! Вон… мяско кушайте…