Взревев что-то нечленораздельное, Лёвка яростно бросился на Кольку, и завязалась та жестокая и бескомпромиссная драка, в которой побеждает не умение, а готовность идти до конца.

Колька бьёт наотмашь, редко, но со всей своей немалой дури, и если уж попадает, то аж звон идёт!

Леван бьёт часто, и, что вызвало у нас неприятие, много ударов открытой ладонью.

— Да что ж он… — возмущается Ванька, стискивая кулаки, — говорили же!

Киваю согласно, не глядя на дружка — Леван сейчас нарушает все неписанные правила честной пацанской драки, переводя её из в общем-то банальной разборки между своими, во что-то много большее.

Ему, когда они десять месяцев назад приехали в посёлок с отцом, дядей Вазгеном, и матерью, тётей Ануш, после первой же драки объяснили, что все эти удары открытой ладонью, они может и эффективны, но если он не хочет сделать всех поселковых пацанов своими врагами, то пусть лучше не пользуется!

Какие там на Кавказе традиции, мы не знаем, и будем выяснять, когда и если поедем туда. А здесь, на Северах, удар открытой ладонью по лицу — это оскорбление! И если он, Леван, не хочет заводить себе врагов на ровном месте, то пусть лучше не применяет!

Шатаясь от собственных размашистых ударов и попаданий в морду, цепляясь за одежду противника и пинаясь по голеням, они тяжело дышали, рычали, но находили в себе силы говорить, обещая друг дружке всякое нехорошее. Из окровавленных ртов летит слюна вперемешку с кровью, и вытоптанный, заплёванный пятачок, чем дальше, чем больше покрывается пятнами крови.

— Урою… — выдыхает Колька, принимая разбитым лицом очередной удар, — я тебя, суку…

Второв пытается изображать какое-то подобие бокса, по крайней мере, стойка похожа, да и попытки принимать удары на предплечья имеются. Не то чтобы это особо помогает…

Леван лупит открытыми ладонями по морде, хватает за одежду, чаще лупит по ногам подсечками, но тоже неудачно. Хотя ноги у Кольки потом синие будут… это пока он, в запале драки, не чувствует боли.

Бойцы они скорее злые, чем умелые, но духовитые, этого не отнять! У Левана явно сломан нос, да и ударов в голову он пропустил достаточно. У Кольки вся морда опухшая, в сечках, губы как оладьи… А кровищи у обоих!

Наконец, Леван исхитрился и подбил подсечкой ноги Кольки, опрокидывая парня на землю и падая следом. Но тот, извернувшись по-кошачьи, вцепился в застиранную фланелевую рубаху противника, в последний момент оказался наверху!

— Н-на… — начал вбивать Колька тяжёлые кулаки в лицо противника, — получи, сука!

Упавшего у нас добивать не принято, но в этот раз мы слегка помедлили, да и разнимать начали без особой охоты. Нет, а чего Леван хотел после пощёчин-то?! Как говорится — какой мерой мерите[ii]…

Растащили… а сердобольный Ванька сбегал в бараки сперва за вёдрами, а потом к колонке, набрав два ведра студёной воды. Умывались и оттирались парни поодаль, старательно не глядя друг на друга, но ясно — ничего ещё не закончилось!

Они и так-то неровно друг к другу дышали, а уже теперь и подавно. Колька, он такой… сложно у него с дружбой народов складывается. Да и Леван не без греха — на всё через губу смотрит, да «У нас в Армении» норовит вставить, куда льзя и нельзя. С разных полей ягодки, но одинаково подпорченные…

Дальнейшие посиделки как-то не заладились, и мы, посидев и перекурив, обсудив драку и поведение каждого из её участников, разошлись с подпорченным настроением. Колька, кажется, что-то там изображал… но вот честно — надоел!

Вечно у него так — сперва руками размахивает и гадости говорит, а потом, нет бы подойти и извиниться, а он просто сопит издали, да посматривает, и вроде как само собой склеивается. А сейчас что-то и не клеится. Подойдёт, так и хорошо, а нет… да и чёрт с ним!

— Пришёл наконец, гулёна? — констатировал мать, высунувшись из общей барачной кухни в чаду прогорклого пара, — Когда ещё школа закончилась, а ты всё с дружками своими…

— А… — не договорив, она безнадёжно махнула рукой и вытерла её о передник, — да что с тобой говорить-то, неслухом?! Ладно, давай бросай портфель и дуй в магазин, я тебе список набросала. Да смотри, не задерживайся!

— Мишенька? — высунулась из своей комнаты подслеповатая баба Дуня, густо пахнущая нечистым старушечьим телом и лекарствами, — Ты в магазин, соколик? Купи мне, пожалуйста, хлебушка…

— Хлеб завтра завезут, баба Дуня, — рассеянно отозвалась мать, — вот завтра он его вам и купит! А сегодня я пироги затеяла, поделюсь с вами по-соседски!

— Пироги… — задумалась соседка, комкая морщинистые губы и обнажая дёсны с несколькими пеньками оставшихся зубов.

— С рыбой, — уточнила мать, краем передника утирая потный лоб.

Закивав мелко, баба Дуня втянулась в свою комнату, как черепаха в панцирь. Собственно, этого результата она и добивалась, ничего нового.

Обтерев ещё раз ноги о половик перед дверью, я зашёл в нашу комнату, кинул кепку в кучу грязного белья, и, зайдя в свой закуток, отгороженный самодельным шкафом и ширмой, взял шапку-петушок. А чуть погодя, подумав, и пару таблеток анальгина, вдруг да и поможет от разболевшейся головы…

— Авоську! Авоську небось опять забыл! — крикнула вслед мать, не выглядывая из открытой двери кухни.

— В кармане! — кричу в ответ, выскакивая из барака, на всякий случай хлопая себя по карману ватника. Авоська на месте, да и пачка сигарет там же… надо, кстати, вытащить. Не то чтобы мать не в курсе, что я курю, но и дразнить лишний раз не стоит.

Но сперва в сортир… Он у нас сбоку, с подветренной стороны стоит, аккурат за дровяником, так что и не пахнет почти.

Путь к нему лежит через небольшую утоптанную площадку, с песочницей и качелями для малышни, и лавочками со столом под навесом для всех остальных. Там почти всегда хоть кто-то, да есть. А вечером, когда собирается с работы народ, так непременно хоть один, да прокомментирует!

Сейчас на лавочке сидит укутанная в сто одёжек баба Валя, якобы присматривающая за соседской девчонкой, грызущей угол песочницы. На деле баба Валя просто дремлет на солнце, положив натруженные руки на костыль, но вроде как она при деле.

— А, малой, — показав железные зубы, приветливо улыбнулся дядя Витя, выходя из деревянной будочки и направляясь к стоящему чуть поодаль рукомойнику, — ты вечером зайди, если время будем — в шахматы поиграем!

— Обязательно! — серьёзно киваю я. Прошлое у дяди Вити непростое, как у многих на Северах. Но шахматист он сильный, и говорят, был как бы не чемпионом Москвы в своё время!

А потом… все по-разному говорят, но сложно у него всё было, это точно! Ну да и время такое было, непростое…

Задержав дыхание, прикрываю за собой дверь и отливаю, тугой струёй сбивая наглую зелёную муху. Закончив дела, выскакиваю прочь. Кивнув мнущейся неподалёку соседской девчонке, наскоро споласкиваю руки под рукомойником, и, проверив украдкой ширинку, выскакиваю со двора.

Проскочив кусок дороги, постоянно разбитый гусеничной техникой, и едва не потеряв в грязи сапог, выбрался на нормальную грунтовку, почистил сапоги подобранной щепкой, после чего пошёл побыстрее, на ходу здороваясь со всеми встречными, всем своим видом показывая, что вот прям спешу со всех ног и уже опаздываю! Магазин у нас один из центров цивилизации, и здесь, да около Клуба, все развлечения и светская жизнь.

— Здрасьте, тёть Наташ! — скороговоркой выпаливаю, проскакивая мимо женщин, визгливо смеющихся чему-то, — Мать вот в магазин послала, велела быстро быть!

Делаю вид, что не слышу уточняющих вопросов в спину, и проскакиваю, переводя дух уже в магазине. Этим только волю дай…

Посёлок маленький, все друг с другом знакомы, а любимое, да наверное, и единственное развлечение здешних женщин — сплетни! Да ещё, если поддаёшься и слабину даёшь, так языками обдерут, обсмеют, что надолго запомнишь!

В магазине неизменный полумрак, у прилавка две женщины зацепились языками с рыхлой и дебелой продавщицей Дуськой, раскабаневшей не по возрасту. Пара старушек изучает скудный ассортимент, будто желая обнаружить что-то новое.