Ванька и Лёха искренне за меня заступились, без малого до драчки не дошло. Леван очень много говорил в мою пользу, но так, что лучше бы промолчал, ну да за ним такое водится… Вовка осуждающе качал головой, но все было ясно, что в общем-то, с Колькой он не согласен только в формулировках. А Севка открыто ухмылялся и пару раз явственно гоготнул.

Компания не распалась тотчас только потому, что, собственно, водиться особо и не с кем! Посёлок наш не такой уж и маленький, но большая часть работяг приезжает сюда на заработки, оставляя на «Большой Земле» детей на попечение стариков или, что реже, жён.

— А казалось бы, взрослый человек… — криво усмехнулся я упавшему ниже ноля настроению, закидывая руки за голову. Хотя… да, похоже на то, что гормоны подросткового тела рулят! Ну и остаточная память тела влияет, не без этого…

— Чёрт его знает… — говорю почти беззвучно, — я слышал, что в СССР к тем, кто не служил, относились брезгливо, и что в каком-нибудь селе или маленьком городке не служивший парень не мог найти себе нормальную девушку, но чтобы так…

А у меня эпилепсия, которая в СССР проходит через психо-неврологический диспансер, ставя клеймо «психа», «припадочного» и далее по списку — на всю жизнь. Её сейчас ни лечить толком не умеют, ни последствий купировать, так что… весело будет!

Грудь спазматично сдавило, и я не сразу понял, что это, мать их, рыдания… Я, блядь, плачу! Грёбаное подростковое тело с его гормонами! Разом всё навалилось — попаданчество это сраное, затерянный в тайге северный посёлок, полное отсутствие внятных перспектив на ближайшие годы…

— Я, суки, не хотел сюда… — зло шепчу в мокрую от слёз подушку, — не хотел!

— Опять всё сначала… — отрыдавшись, шепчу я, прерывисто выдыхая, — опять…

— Вот же… — вытерев лицо о простыню, я сел на топчане, скрестив ноги.

Попытавшись придумать плюсы от своего попаданства, скривился. Нет, они есть, как не быть!

Просто одно дело — попадание в собственное детство, где всё знакомо, привычно, и не то чтобы уютно, а скорее — психологически комфортно. Это твоё время, твоё детство и… твоё тело.

Все ошибки давно известно и пережёваны, а вариантов другой, более вкусной и интересной жизни, за минувшие года продумано множество, и иные — до деталей! Просто бери, и делай…

А сейчас у меня периодически всплывают какие-то странные, не мои привычки и реакции, и честное слово, это нешуточный удар по психике! Чёрт… да я даже когда в туалет иду, преодолеваю какое-то внутреннее сопротивление, просто доставая из штанов собственный член.

А время? Для меня дискомфортен сам факт того, что я оказался в СССР! Это чужой, незнакомый мне мир, очень душный и внезапно тесный.

Нет интернета, нормального телевидения… а книги? Чёрт, да есть, наверное, в СССР хорошие, прекрасные писатели! Вот только и конъюнктура — тоже есть, как и идеологическая составляющая.

А самиздат есть, но вот к интернету он не имеет ни малейшего отношения! Самиздат в это время — про политику и диссидентов, и я их прекрасно понимаю…

Железный Занавес, чуждая мне идеология, отсутствие привычного комфорта, продуктов, информации, проблемы со здоровьем. Мало?! Мне вот — хватило, задыхаюсь…

— С другой стороны… — кусаю губу, — я ветеринар, без пяти минут кандидат, и фармацевт, интересовавшийся наукой. А это что-нибудь да значит… Не знаю пока, что именно, но…

Встав пружинисто, я потянулся, похрустел шеей и задумался.

— Для начала нужно выбраться из Посёлка и переехать в нормальный город, — мрачно постановил я, — а там по ситуации… А пока — слишком мало данных!

[i] Начётничество — догматические знания, основанные на механическом, некритическом усвоении прочитанного.

[ii] Напоминаю, автор не обязан ассоциировать себя с ГГ! Если вам что есть возразить по существу, адресуйте комменты не автору, а Герою.

[iii] Увы, но это реалии, с которыми автор знаком лично. В СССР был серьёзный дефицит лекарственных препаратов, и даже отечественные нередко приходилось «доставать». А поставки фармакологии из-за рубежа, нередко контрабандные, были настолько привычным явлением, что даже в больнице врачи выписывали какие-то препараты, но говорили тут же, что «Есть западные аналоги, и если вы можете…

[iv] До 1967 году в армии служили 3 года, на флоте 4 лет, но с 1967 сроки службы снизили на год.

— Люд… ну Люд… — не хочу, но слышу горячечный шёпот отца, как ни накрываю потную голову подушкой, — ну давай, а? Две недели…

— Вань, что ты… ну Вань… — скрипнув зубами, я плотнее вжимаю подушку в уши, но помогает слабо. Озлившись, вцепляюсь пальцами в матрас… чёрт бы подрал это попаданчество, жизнь в одной комнатушке с молодыми родителями и весь этот СССР!

Пальцы нашли прореху в матрасе, и я, добыв ваты, забил тугими шариками уши — до боли! Немного помогло, но подростковые гормоны вместе со взрослым знанием сексуальной жизни дали о себе знать, подкидывая уголька в топку разбушевавшейся фантазии.

Чуть погодя начался ритмичный скрип, а затем — слабые, но вполне явственные стоны, пробившиеся даже через импровизированные беруши! Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Отпустило меня не сразу, пришлось прибегать к полузабытому, и единственно доступному в этом теле методу сбросу напряжения. А с учётом того, что это тело я до сих не принимаю до конца своим, то ощущения были… сложные.

Я начал было засыпать, но у родителей снова пошла возня. Стиснув зубами так, что без малого не раскрошил эмаль, я глухо и (надеюсь!) беззвучно, застонал в подушку.

Чёрт… с одной стороны, я должен быть рад, что сексуальная жизнь у них есть, и что судя по всему, удовольствие она приносит обоим. С другой… ну вот мне-то это зачем знать?!

Заснул в итоге хорошо после часа ночи, и снилось мне такое, что и вспоминать не хочется. Встал, тем не менее, рано, и сна — ну вот ни в одном глазу!

Вялый и разбитый, потихонечку оделся, постаравшись не разбудить родителей, и вышел на улицу, где уже давно рассвело. Бледное северное солнце, повисшее невысоко над землёй, будто до сих пор дремлет, на три четверти спрятавшись за белыми пушистыми облаками. В посёлке тишина, лишь изредка перебрёхиваются сонные собаки, да со стороны Леспромхоза иногда доносятся звуки работающей техники.

Сбросив телогрейку и оставшись в заштопанной майке-алкоголичке, поёжился зябко и размялся, как могу. А могу пока, увы, плохо… Мало того, что тело не чувствую до конца своим, так оно у меня ещё и деревянное, ну и последствия того паскудного дня дают о себе знать.

Пока разминался, припекло в туалет, и, радуясь отсутствию очередей и свидетелей, я посетил деревянную будочку, умывшись потом в рукомойнике, стоящем чуть в стороне. Отмахнувшись брезгливо от огромной зелёной мухи, вытерся подолом майки, запоздало вспомнив об отсутствующем полотенце.

— А, Миша… — зевая, поприветствовал меня дядя Витя, вышедший из барака с папиросами и похмельной физиономией, — Не спится?

— Да вот… — неопределённо отозвался я, пожимая плечами и накидывая телогрейку на зазябшую спину.

— Я вот тоже что-то ранёхонько встал, — пожаловался мне сосед, снова зевая и показывая редкие зубы, — Та-ак… пойду-ка я отбомблюсь, а то ещё чуть, и собственный фюзеляж разворотит!

Есть пока не хочется, так что я присел на лавочку к столу, облокотившись локтями о столешницу и подперев ладонями тяжёлую голову. Мысли, ещё с ночи толпящиеся в голове, самые не восторженные.

Не хочу вот, но поедом грызёт жалость к себе и обида на весь мир… Не так, не так всё должно быть!

Жизнь моя, несмотря на не самый хороший старт, сложилась вполне удачно, иным на зависть. Хотя… не буду врать, думалось иногда — что вот дескать, вернулся бы я в класс этак в восьмой, то прожил бы её совершенно иначе!

Если бы я вернулся в своё тело, в своё прошлое… Чёрта с два бы я снова поддался на уговоры родни о «верном куске хлеба», и пошёл бы не на ветеринарию, а, пожалуй, на биохимию, куда, собственно, и хотел поступать!