Кратковременная радость возвращения в камеру сменилась чувством досады и возмущения методами ведения следствия. Меня, Витьку Жохова, орденоносца, пытали, по-другому и не скажешь, пытаясь принудить к заведомо ложным показаниям. Попросив у профессора лист бумаги, я сел и написал жалобу в районную прокуратуру.

На следующий день меня выдернули казалось на очередной допрос, но не тут-то было. Меня отвели в тюремную канцелярию, из нее — в пустую комнату. Туда же вошел мужчина лет тридцати.

— Что контра, жаловаться захотел? — он вплотную приблизился ко мне, замахнувшись кулаками. Я решил не реагировать на его действия, но стоял в напряжении и готовности прикрыться. Надо было избежать соблазна дать сдачу.

— Я тебя переведу к уркам. Там побудешь.

Угроза была выполнена. В небольшой камере, куда меня перевели, было размещено десятка два людей разного возраста. Четверо из них, играли в карты, сидя по-турецки прямо на деревянном полу. Около них располагалось несколько болельщиков. Здоровущий рыжий верзила спросил, повернувшись ко мне вполоборота:

— Кто такой?

— Витька Жохов, гарпунёр — буркнул я, я уже не боялся, как раньше, будь что будет, если что, буду драться и хоть зубами, но одного из этой кодлы загрызу!

— С воли?

— Нет, с допроса.

— Чего шьют?

— Да дохрена чего. Убийство, контру, что я лично хотел войну с Японией начать, а ещё я умело притворялся передовиком, умышленно перевыполнив план добычи китов.

— Не признался? Да не отвечай, так бы тебя сюда не сунули — хмыкнул рыжий — ладно, садись пока рядом Гарпунёр, узнаем у людей, что ты за птица.

Я сел на пол рядом с игроками. Карты были самодельные, размером раза в два меньше обычных. Игра шла увлеченно, комментировалась на блатном жаргоне. Внезапно возникали отчаянные споры, но они разрешались мирным путем.

— Сыграем? — мелкий катала, сидящий рядом с рыжим здоровяком перевёл на меня взгляд.

— Повременю пока — буркнул я — присмотреться надо, да и поспать, только недавно после «конвейера».

— А клёвый у тебя клифт! — усмехнувшись продолжил катала — ты смотри, или ты сам на него играешь, или я, вот, например, с Сосой сыграю.

— Я так понимаю выбора у меня нет? Ну хорошо, дай колоду гляну — согласился я. Похоже тут меня сейчас «обувать» будут. Но так просто я не сдамся, в карты играть в свой жизни мне приходилось много, я даже думал зарабатывать покером, так что в честной игре у меня шансы есть, но это только в честной…

— Гавно вопрос! Держи! — шуплый сунул мне колоду, я же решил сыграть на публику, пусть не думает урод, что с новичком сел играть.

Карты побежали у меня по рукам как живые: флориш, веер, подрезка, дрибл, перетасовка одной рукой, перетасовка фаро. Я выдавал на публику всё что умею, стараясь держать максимально возможный темп. Глумливая улыбка медленно сползала с лица каталы.

— Что на кон ставишь и во что играть будем? — усмехнулся уже я, глядя в глаза картёжнику — картишки гавно конечно, но за неимением… кстати в колоде две дамы треф и одного туза не хватает.

— Какого х..я?! — взревел рыжий, и у него в руке мгновенно блеснула заточка слегка проколов кожу на шее щуплого — ты чего это фармазон, меня обуть решил?! Ну ка Гарпунёр, покаж!

— Держи! — я быстро вычленил из колоды две одинаковые дамы, одну из которых мне с небольшим трудом удалось оторвать от другой. Эти две карты были тоньше других, идеально подогнаны друг к другу, но тем не менее, незначительно, толщиной отличались.

— Карачун к тебе пришёл Гоша — ласково сказал рыжий катале, и обернувшись ко мне, продолжил — не ссы Гарпунёр, тебя тут никто не тронет, тем более, судя по всему ты катала не из последних, а значить из наших. Тут мы политических обычно прессуем, но ты целым и при своих шмотках от сюда выйдешь, это я тебе сказал, Соса!

А мне понравилась «мотать срок» среди уголовников. Не шутка. Весело у них было, не чувствовалось подавленного настроения камеры политических. То и дело слышался смех, шутки, кто-то без перерыва травил байки, понять смысл которых мне удавалось с большим трудом из-за обилия жаргона. Но я втягивался в «коллектив», слово местного авторитета со смешной кликухой Соса, действовало как пропуск в закрытый клуб для своих. Гоша, тот самый шулер, который пытался меня «обуть» в первый день, принял меня за своего, сверкая свежим фингалом на пол лица, всё пытался выведать у меня неизвестные ещё ему секреты ремесла, впрочем, без особого успеха (особых то секретов я и не знал), принимая мои отказы как должное и ничуть не огорчаясь. Ну а на допросы меня не дергали уже больше недели…

— Жохов! С вещями на выход! — на удивление выдернули меня из камеры утром, а не ночью как обычно. Тяжело вздохнув, я попрощался с урками и вышел в коридор. Мой отпуск закончился…

В знакомом кабинете меня ждали совсем не знакомые лица. Два сотрудника НКВД, первый из которых представился начальником спецотдел краевого управления НКВД и оперуполномоченный. Без всяких вопросов и прелюдий мне объявили о прекращении дела, выдал соответствующую справку, отдали орден и потребовал полного молчания обо всем, что происходило со мной в последние пару месяцев и выгнали за ворота тюрьмы. Помимо справки об освобождении я держал в руках и повестку в прокуратуру. Меня вызывали в качестве свидетеля по делу Ашимова, Филиппова и Усика — тех самых чекистов, которые производили мой арест, и следака, который мордовал меня почти два месяца. И как это всё понимать?!

Флотилия на промысел ушла без меня… «Алеут» и китобойцы уже месяц в плавании, они ушли сразу же после завершения основного ремонта плавбазы. Хотя «Алеут» и вышел из дока, но «хвостов» оставалось множество. Не были завершены центровка гребных валов и ремонт ветрогонов главных котлов, не отрегулированы лебедки, не собрано рефрижераторное устройство, даже не начинался ремонт жилых помещений, которые все эти месяцы использовались под общежитие для рабочих. Целая бригада механиков, инженеров и квалифицированных рабочих с завода ушла вместе с китобазой, доделывать свою работу прямо во время рейса. Не все ладно было и с кадрами. Если рядовой состав флотилии, состоящий в основном из старых промысловиков, был уже скомплектован, то среди комсостава оказалась куча вакансий: капитан-директор и старпом на китобазу, вторые и третьи помощники на «Авангард» и «Трудфронт», мой «Энтузиаст» вообще имел в своём штате только капитана и штурмана. Людей набрали и надёргали кого где. Попов возглавил флотилию, вакансия старпома оставалась открытой, на китобойцев пришли вчерашние выпускники курсов и помощники с каботажных судов, гарпунёром "Энтузиаста" в этот рейс отправился Митька, получив долгожданное повышение, ну а я остался на берегу…

В тот день, когда меня отпустили из тюрьмы я вернулся домой к Ире и не застал жену дома. По настоянию Марины Карловны, и для того, чтобы обезопасить её от возможных неприятностей, которые неизбежно давал статус жены «врага народа» её чуть ли не силком отправили в рейс. Меня никто не ждал и не чаял снова увидеть живым и на свободе. Как потом призналась мне тёща, когда мы пили с ней водку на кухне, она настаивала на немедленном разводе со мной, но Ирка упёрлась, и никакие доводы родственников, а также «сведущих» людей, на неё не подействовали. Тёща в своём поступке не раскаивалась, да и я её не обвинял — так было бы лучше, если бы меня всё же взяли за задницу. В тот день тёща открылась мне совсем с другой стороны. Когда я, грязный, худой и заросший появился на пороге квартиры, она молча обняла меня, держа в своих объятиях несколько минут, рыдая и не отпуская. Честно сказать в тот момент и меня на слезу пробило, и я плакал как маленькая девочка, выплёскивая всё напряжение прошедших тяжёлых месяцев.

Ну а потом мы пили водку на кухне и разговаривали. Мы были одни, Костик пропадал на судовой практике, тесть на работе, а Лику никто пока не поставил в известность. Откровенный разговор получился. Она рассказала мне всё, и как Ирка едва не слегла переживая мой арест, и то, что в тот же день, когда взяли меня, на флотилии арестовали и капитан-директора со старпомом, и ещё почти десять человек. Никто ничего не знал и все были на нервах. Именно тогда вся семья и подключилась к вопросу спасения моей жены, и развод с выходом в рейс были только одними из многих вариантов. Я слушал откровения тёщи поражаясь изобретательности людей, которые сплотились что бы спасти родного им человека. Понятное дело, что в тот момент обо мне никто и не думал, ну кроме Ирки, которая как раз думала только о том, как вытащить меня из тюрьмы и не хотела покидать Владивосток, пока со мной не будет всё ясно. Тёща была откровенна как на исповеди, ну а потом и я не выдержал и тоже выложил всё, что со мной было, не смотря ни на какие подписки. Я говорил и говорил, облегчая свою душу, а тёща слушала меня так же, как и я её до этого, молча вытирая слёзы и не перебивая.