— Да я просто так ляпнул, — оставалось лишь повиниться, — Только, товарищ майор, я того… не очень умею спасать. И уговаривать. И разговаривать. Ну вы поняли.

— Не волнуйся, будешь заниматься привычным делом, — валькирию это не смутило, — Кому разговаривать — мы найдем.

Сегодня с утра меня одолевали философские мысли. Не просто так, конечно, потому что для них, мыслей то есть, нужны силы и особое состояние мозга, я бы даже сказал — работоспособное состояние, а с ним пара дней была сильная напряженка, потому что Вероника. Да, как говорится, «перед смертью не надышишься», но почему бы не попытаться? Ничто не предвещало беды, я, несмотря на новое назначение, должен был вполне кошерно ночевать дома, но попробуйте привести эти аргументы старой заслуженной женщине, у которой нимфомания и воздержание сильно пошатнули чердак еще тогда, когда я в пеленки ссался и агукал матом на своих непутевых родителей.

В общем, тут, наконец, доставили Юльку, Вероника ей занялась, а я получил возможность как выспаться, так и начать думать с утра пораньше. И надуманное сильно смердело каким-то зашкаливающим уровнем иронии.

Вот чего можно хотеть от второго шанса в жизни? Молодости, силы, богатства, знаний… женщин, в конце-то концов! Или на конец, не суть.

И шо, вы-таки меня спросите? А я возьму и отвечу — а всё ведь есть! С избытком! Я молодой, крепкий, силы дурной за края, с девками вопрос не просто закрыт, а прямо вообще, на самом высшем уровне, большинству такое и не снилось. Деньги? Ну да, отнес недавно за сберкнижку, просто полочка кончаться начала. То есть, они имеются, четыре с половиной тысячи на счету, да дома рублей пятьсот. Хоть машину покупай. Но машину я не куплю, потому что могу порвать машину пополам. А зачем в хозяйстве такая дорогая и ненадежная вещь?

Так что я по всем канонам попаданческих книжек, сотнями читанных в прошлой жизни, успешен прямо не знай как. Пусть денег, конечно, мало, но зато Кладышеву можно считать за два гарема, семь секретарш и стриптиз-клуб совокупно!

…и радоваться этому всему как-то не получается. Особенно сейчас.

В Стакомске наступили сумерки. Только закончился срок перестройки организмов адаптантов, как они начали вылезать на улицы. Потерянные, бледные, неадекватные, с пролежнями, люди самых разных возрастов то и дело появлялись на свет, тут же начиная напропалую применять свои способности. В больницах и госпиталях врачи сбивались с ног в забитых палатах, срывали голос в криках, запрещая использовать свои силы, но обезумевшие люди всё равно никого не слушали. Они радовались как дети.

Только вот в руках у них были отнюдь не игрушки.

— …тов! Товарищ Изотов! Вить! — достучались до меня извне.

— А? — включился я в окружающую среду, идентифицируя стоящего передо мной человека как милиционера, свежеиспеченного лейтенанта и вообще Шахбазяна Вагана Вараговича, нашего коморского участкового, а еще теперь, вдобавок, и руководителя группы «Комор», в которую был включен и я.

— О! — обрадовался тот, — А я уж думал, ты нас покинул в цвете лет!

— Не дождетесь, — отрезал я, оглядываясь по сторонам, — А где все?

— Сейчас подойдут, — ответил мне милиционер, а затем добавил, мрачнея, — И пойдем…

Всего в нашем отряде от улицы набралось пять человек. Шахбазян — руководитель, связист, переговорщик, наш основной рабочий элемент. Цао Сюин, раздобывшая где-то вместо своих роскошных халатов совсем непримечательную скромную одежку — страховка на случай, если что-то пойдет не так. Её нейтрализующие сферы великолепно решают проблемы буйных и неадекватных. Олейко Михаил Петрович, суетливый человек лет сорока, присутствовал и числился третьим как представитель гражданского мнения Стакомска. Он у нас был комендантом общежития номер «2» с другой стороны Коморской, а в отряде просто числился лишним телом, изрядно страдающим от такой дополнительной нагрузки.

Четвертой была архиполезнейшая бабулька, живая, плотненькая, пышущая энергией и живостью ума. Вот эта самая Раиса Архиповна Даниленко была не много ни мало, а самой настоящей живой легендой из женщин, лично принимавших участие в Митинге Неудачниц на Красной Площади в 1950-ом. Сейчас же эта владелица слабого телекинеза и теплозрения будет основной причиной, почему я целый день буду болтаться рядом с ними без дела. И это очень хорошо.

Все в отряде знают, что верзила в металлической маске начнет действовать, если новый адаптант будет подвергать риску жизни окружающих или членов отряда. И наручников у Вити нет.

То есть — меня активно не любили. Вслух.

— Да не нужен он нам, милая! — бодрым колобком перла вперед рядом с широко шагающей Цао Сюин бабулька, — Ну ты ж не скисла? Так ты и не могла, о чем это я! Ну вот кто из твоего шарика и куда? Да никуда! Зачем нам тут такой?! Алкашей гонять? Там с нами вон, парень какой видный идёт! Отправь ты его домой, у меня сердце волнуется!

— Не положено, — сухо и тихо отвечала баба Цао, — Нас так назначили.

— Назначили-о*уезначили! — не лезла в карман за словом Раиса Архиповна, — Да если б там наверху всегда правы были б, а мы молчали, сейчас бы все строем ходили и полынь глотали!

Милиционер мудро бабку не окорачивал, а вот Олейко на всё было поровну. Человек шел, мучаясь, что он капитально не на своем месте, которое, судя по всему, что я знал о комендантах и о людях в частности, было сугубо перед телевизором. Сам бледный, мозолей на руках никаких, нервный, со срывающимся даже в простом разговоре голосом. Явно не приспособлен ни к чему, кроме ора на студентов. Или же я ошибаюсь. Всё-таки, нельзя быть на Коморской совсем уж простым и тем более, нервным. Зашибут.

Наш первый «клиент» — сидящий на лавочке мятый на лицо и одежду алкаш, с детской улыбкой пускающий из ладоней свет. Ничего серьезного, просто как фонарик ладони заработали. Только вот вместо Шахбазяна вперед посеменила эта проклятая Раиса Архиповна, сходу влепив мужику легкий подзатыльник, а затем начала его визгливо отчитывать за то, что не гражданин он, не товарищ, а пропойца и дурак, так как не доложился куда следует.

Вот тут уж я не стерпел.

Аккуратно отодвинув с дороги что-то почуявшую бабу Цао, я подошёл к скамейке и отвесил дурной бабке подзатыльник, от чего та выпала в крайнее изумление, причем вместе со светоносным алкашом на пару.

— Если ты, бабка, курва-мать, еще раз поперек приказа пёрнешь, я тебя, козу упрямую, догола раздену и посреди улицы так оставлю, что ни подняться, ни уползти не сможешь. Будешь лежать и вопить, опозоришься на весь город, — змеем зашипел я в пенсионное ухо, но так громко, чтобы слышно было всем, — Мы тут не в твой походный бордель играем, *б твою мать!

— Слышь, малой…, — неожиданно подал голос алкаш, — Ты…

— А ты, дебил, — развернулся я к нему, — Лучиком своим паршивым в глаз водиле какому-то зарядил бы, и всё, привет кювет. Присел бы лет на восемь!

— Да не умею я! — побледнел алкаш.

— Ты сидел, учился их пускать, идиот! — уже не сдерживаясь, рыкнул я, — На людях! Не в квартире! Не в сортире! Поднимай жопу, идём тебя регистрировать!

Знаю, из меня вообще никакой переговорщик. Чаще всего ты в ситуациях, когда либо сам, либо тебя, третьего не дано. Поэтому я совершенно не против, если всем происходящим будет заведовать некто, куда более «цивилизованный» типа Шахбазяна, но вот превращать серьезную операцию в цирк ради услаждения маразма в прошлом знаменитой бабки — мне ни с руки.

Так и пошли дальше, причем Цао Сюин на полном серьезе отстала утешать получившую большую моральную травму Даниленко, но тем не менее, насколько мне позволял слух, между хорошими словами толсто намекала бабке, что Витя — человек нехороший. Раз сказал — то сделает.

Дальше все пошло как по маслу, за исключением народной любви ко мне, красивому. Бабуля молчала, милиция работала, китайский народ бдел, а нервный Олейко страдал от собственной никчемушности.