Но все же, казалось, что японцы в итоге победят, имея бортовой залп из восьми орудий с двух кораблей против четырех с одного борта русского крейсера. Однако русские стреляли метко, одним из первых попаданий разбив на «Чихайе» одну из пушек главного калибра. Следующим снарядом была снесена за борт шлюпбалка и пробиты навылет оба борта в корме. Последний, третий попавший снаряд можно было бы считать и вовсе безвредным, если бы он по пути не снес голову боцманмату и не поранил осколками борта двух матросов. За флагмана отомстил находившийся в комфортном положении необстреливаемого корабля авизо «Сага». Его стодвадцатимиллиметровый снаряд попал в кормовую рубку и разворотил ее, разнес в щепки командирский вельбот, погнул шлюп-балки. Обломки вельбота загорелись. Еще одним попаданием пробило вторую дымовую трубу. Из которой на палубу повалил густой дым, затруднявший стрельбу из орудий.

Неприятельские снаряды продолжали со свистом рваться у самого борта. «Алмаз» горел, но продолжал отстреливаться. И упорство русских было вознаграждено. Снаряд одного из бортовых орудий попал точно в нос «Чихайя», прямо под ватерлинией, и полученную пробоину теперь захлестывало водой. Отчего Фугучи вынужден был приказать отвернуть в сторону и сбросить ход. Оставшись в одиночестве, командир «Сага» капитан второго ранга Нисияма продолжил обстреливать «Алмаз», прикрывая отход флагмана. Оба корабля получили по несколько попаданий. На «Алмазе» снесло крюйс-стеньгу, рею и гафель, несколько повреждений получил корпус крейсера. Осколками одного из снарядов смертельно ранило лейтенанта Молчанова. «Сага» лишилась одной семидесятишестимиллиметровки и трубы, а также почти всех офицеров, стоявших на мостике и погибших, либо раненых при попадании в его основание русского снаряда.

Взаимно покалечившие друг друга корабли разошлись, прекратив огонь.

«Алмазу» пришлось прервать свое рейдерство и отправиться к Гуаму на ремонт.

Примечания:

[1] Рейдеры — одиночные (как правило) вооруженные суда, предназначенные для нанесения урона морским коммуникациям вражеской стороны

[2] Напомню, что во время предыдущего нападения японцев на остров на «Варяге» кормовая башня была повреждена, а практически — полностью выведена из строя, попаданием восьмидюймового японского снаряда

[3] Броненосные — «Асама», «Якумо», «Токива», бронепалубный — «Отова» и авизо «Йодо»

[4] Цитата из популярного произведения Л. Соболева. Намеренно искаженная французская фраза, которую можно перевести примерно: «Что наша жизнь моряка? Всегда дежуришь, вечером выпьешь, плаваешь-плаваешь и потом — помрешь»

Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали,

Ворчали старики:

«Что ж мы?

На зимние квартиры?..»

М. Ю. Лермонтов

«Охотниками»

в российской императорской армии

могли поступать в военную службу люди,

не подлежащие призыву

или уже зачисленные в ополчение

На утренней заре батальон занял оборону по склонам гор, окружавших долинку, по которой шла дорога. На самой дороге осталась лишь три взвода четвертой роты с пулеметами. Впрочем, к огорчению занимавших позиции за камнями стрелков, не только позиций этих взводов, но и самой долины рассмотреть оказалось невозможно из-за утреннего тумана. Заливший все внизу, густой и белый, он выглядел словно налитое в чашу равнины молоко.

— Ну и что мы тут увидим? — печально спросил Анемподист, повернувшись к своему соседу, такому же ополченцу, а с недавних пор — охотнику Двенадцатого Сибирского стрелкового полка, Демьяну Косому. Который, надо заметить, стрелял вопреки своей фамилии, очень метко. Отчего и был отправлен вместе с другими отличными стрелками, включая и Кощиенко, во фланговый отряд. По задумке, японцы должны были неминуемо втянуться в долинку, наткнуться на оборону взводов, и при развертывании попасть под обстрел с флангов. Вот только туман…

— Увидим, Андя, — спокойно ответил Косой. — Ты же слишком рано в детстве из хрестьян ушел и посему в этом не понимашь и приметов не ведашь. Счас солнышко пригреет и никакого туману не будет.

Действительно, прошло совсем немного времени и полотно тумана стало протаивать и расползаться клочьями. На соседнем перевале Анемподист разглядел каменную кумирню. К ней протоптали широкую тропу; на дубах висели разноцветные лоскутки, как объяснил вчера один вольноопределяющийся — языческие дары горному духу от путешественников. Где-то в кустах на склоне запела птичка, пригревало солнышко и ничто не напоминало о войне. Даже японцы не появлялись, словно боялись нарушить своим вмешательством утреннюю тишину. Кощиенко внимательно осмотрел окрестности и печально вздохнул, неожиданно припомнив как они прорывались из поселка…

Отбросив стрелков и ополченцев в Филипповку, атаковать противник не спешил. Неторопливо окружив деревню и поставив на позицию пару легких пушечек, японцы выслали к обороняющимся парламентера в сопровождении несущего белый флаг солдата. Третьим, ко всеобщему удивлению, оказался прапорщик Сергеев. Без сабли и кобуры на поясе, но внешне практически не изменившийся. Не раненый и даже гладко выбритый и в чистом, словно недавно отглаженным мундире. На встречу с парламентёром вышел от обороняющихся поручик Гришин в сопровождении унтер-офицера с белым флагом и Кощиенко, оставив за старшего старосту Громова.

— Здравствуйте, господин поручик, — на отличном русском поздоровался с ними японец. — Разрешите представиться — поручик Каваяма. По поручению командира батарьона майора Осимы предрагаю вам капитуряцию, чтобы избежать напрасных жертв. Вы окружены и намного уступаете в сирах нашим войскам, что может подтвердить прапорщик Сергеев.

— Станислав Сергеевич? — Гришин словно только что заметил прапорщика и повернулся к нему. — Вы что-то хотели мне сообщить?

— Николай Петрович, господин Каваяма прав. У японцев в двадцать раз больше солдат. Нет ничего позорного в том, чтобы в таких условиях сдаться и уцелеть. Те из дозора. Кто это понял, выжили…

— Пан Сергеев, — Гришин произнес эти два слова так, что даже Кощиенко пробрало до самых пяток. — Запомните и передайте господам Каваяме и Осиме — русские не сдаются. Если они русские…

Прапорщик побледнел.

— Вы… вы пытаетесь меня оскорбить?

Гришин прапорщику не ответил, а развернувшись к внимательно прислушивающемуся к разговору японцу, холодно произнес.

— Передайте майору Осиме, что я вынужден отклонить его предложение. Русские не сдаются.

— Поняр, господин поручик, — японец вежливо поклонился. Потом добавил, словно в задумчивости. — Странно. Деревня не Ватерроо и гвардии Бонапарта здесь нет…

— Ну так и мы по-французски не ругаемся[1], — ответил ему Гришин. После чего японец улыбнулся, явно оценив шутку, поклонился еще вежливее и что-то приказав на своем, развернулся. Но вдруг, словно что-то вспомнив, развернулся опять и добавил, обращаясь к Гришину.

— Еще передам, господин поручик, что мой командир, майор Осима, дает вам на раздумья час. Затем мы будем иметь честь атаковать вас.

— Спасибо, господин поручик, — ответил Гришин. — Мы будем рады встретиться с вами в бою.

Час ушел на то, чтобы укрепить оборону. Работали все, кроме четверки часовых. Делая проходы через на одном из подворий. Японцы сначала попытались атаковать с тыльной стороны, где как раз и собрались основные силы. Понеся потери от меткой стрельбы обороняющихся, попытались ударить с другой стороны. Но Гришин уже успел перебросить туда дворами два десятка стрелков в подкрепление. Вместе с уже сидевшими в окопах они отразили атаку японцев беглым огнем. Тем временем незаметно подобрались сумерки и стрелки вместе с ополченцами ударили одной колонной во фланг осаждавших поселок японцев. Этот бой Анемподисту запомнился навсегда, пусть и не полностью…

— В атаку! Вперед, ребята! — совсем не по-военному отдал команду Гришин. И первым вскочил, выхватывая из ножен саблю. За ним дружно вскочили и побежали солдаты, а немного замешкавшись — и ополченцы. Бежали быстро, но выстрелить по паре раз огорошенные неожиданностью японцы все же успели. Кощиенко вновь услышал тот противный звук, с которым пуля впивается в тело человека. Летягин и Самсонов, двое соседей, не один раз заходивших к Анемподисту в лавку, упали рядом с ним один за другим. Повезло в том, что японцы расположились очень близко к деревне, поэтому до них добрались быстро. И тут началось самое страшное, страшнее всего что было раньше — рукопашный бой. Дальше отчетливых картин той жуткой бойни память не сохранила, только отдельные, разрозненные впечатления. Андя помнил, как, рыча от бессильной тоски и от злости, судорожно жал на спусковой крючок, а она винтовка молчала. Помнил, как отбил ей, словно дубиной нацелившийся ему в грудь штык и ударил прикладом по голове невысокого солдатика в синем. Запомнил он дикий гвалт со всех сторон и дергающихся, словно в сумасшедшей пляске, солдат в зеленом и синем. Кто-то стреляет, кто-то колет противника штыком, кто-то дерется, кто-то обхватил голову руками и ползет на четвереньках непонятно куда. А главное не ясно: кто орет, откуда стреляют, где свои, где чужие… И только пробежав с четверть версты, Кощиенко понял, что бой закончился. При этом с удивлением обнаружив, что держит вместо своей привычной «бурской винтовки» русскую трехлинейку.