— Антон, всё же кончилось…

— Не начавшись?

— Что теперь и говорить. Зато у тебя теперь наконец-то счастье. Но здесь такая замкнутая жизнь, эти люди столь немилосердны. Ты не знаешь, не слышал, что они говорят обо мне?

— Нет. Зачем мне. Я с ними не общаюсь на подобные темы.

— А вдруг и о ней будут? Будут обзывать, смеяться в лицо?

— И что? С ними нужно всё согласовать?

— Нет. Что ты! Я не о том. Но ты правильно решил пойти в Храм Надмирного Света. Ей же по любому будет непросто тут, как и мне. Она другая, чем они. Он открытая, искренняя, она без скорлупы, в которой живут почти все. Каждое недоброе слово оставляет шрам в душе, больно. Конечно, кто посмеет её тут и тронуть. Но и меня не трогают, а языки брызжут ядом. Хочешь, я буду учить её умению держать себя, этикету, умению одеваться, быть выше их злых предрассудков?

— Конечно, — согласился Антон, — ведь я не знаю ваш мир так, как это нужно.

Его согласие ей польстило.

— Ты не знаешь, Антон, как много я знаю. Я воспитывалась в высшей касте нашего мира, я не сразу оказалась внизу. Я не простолюдинка, я говорю это не в смысле их унижения, а в том смысле, что я не груба и развита. — В её лице проступила полудетская гордость, и она стала словно ещё тоньше и нежнее на вид. Она была невероятно привлекательная и утончённая. И Антон не мог ни любоваться ею, хотя и с долей некоторой, совсем не обидной, внутренней усмешки над её гордостью, над её кастовым и забавным высокомерием.

— Ты не хотел бы, что бы она иногда демонстрировала мои модели? Это придаст ей уверенности, шика?

Антон улыбался её наивности. Отдать Икринку в её «театр марионеток», как величал его шеф? О кристалле Нэи все знали, как о месте, где обитают доступные девушки, и многие ими втайне пользовались.

— А ты не думаешь о том возмездии, что падёт на твой Дом Моды со стороны строгого блюстителя нравственных норм — нашего Руда Ольфа? — спросил он, уже не скрывая насмешки, — если он узнает, что его дочь чего-то тут демонстрирует? Он же сроет этот холм и сравняет вас с почвой и камнями. Нэя! Это же наивно.

— Он? Блюститель каких-то там норм?! — воскликнула она гневно, — это он-то? — Её глаза ярко блеснули. — Да он их главный нарушитель! — но она быстро осеклась. Цветочная фея имела, оказывается, способность не только мило щебетать и порхать, даря всем нежнейшие улыбки, но и гневаться. На что вот только?

— Он и слова мне поперёк теперь не скажет, — сказала она по прежнему гордо, даже презрительно по отношению к отсутствующему Венду, — что он мне теперь?

— Ну, успокойся, я и не хотел задевать твоих больных мест. Я так, — сказал он примирительно

— Прости, Антон, — отозвалась Нэя, став опять изысканной и деликатной, — я не хотела тебя покоробить. Но как-то сорвалось. Мне показалось, что Икринка будет рада любому занятию. Может научить её шить?

— Она будет учиться в Академии. Зачем ей твоё шитьё? К чему?

— Ах, Антон, она совершенство! У неё блестят глаза, играет румянец, когда она видит мои коллекции. Женщина всегда остаётся женщиной, как ни держи её в чёрном теле. А отец держал именно что в чёрном теле. Почему, Антон? Столько лет, время самого становления будущей женщины, он держал её на пустынной окраине, не образовывая никак? Что мог ей дать весьма странный дедушка? Отрешённая от мира бабушка? Если бы она была рядом со мной, я научила бы её многому. Но и сейчас ещё не потеряно это время. В ней столько врожденного изящества движений, будто она и не росла в убогой провинции, а в роскошном дворце. По сравнению с моими побирушками по чужим столам здешних нестойких семьянинов. Их обучали танцам и пластике с детства, но она порождение высшего хрустального мира в сравнении с ними. Ты не знал, что я беру этих ломак из школы танцев? Эта школа принадлежит дочери подруги моей бабушки. Перешла к ней по наследству. Поэтому они и умеют профессионально выступать. Мало кому из них удаётся устроиться, и большинство остается внизу, короче в ничтожестве. Никому они не нужны со своим умением. Я так устаю от них. Вот, думаю оставить эту затею с показами, только шить и всё. Мою «Мечту» воспринимают как дом какой-то продажной любви! Потому что девчонки дают к тому повод. А я им не надзиратель. Я не обучена совать нос в чужую личную жизнь. Ты знаешь, Антон, как грустно мне временами видеть Икринку. Я думаю при этом о её прекрасной матери, и мне становится настолько тяжело…

— Ты знала её мать?

— Да откуда! — вспыхнула она, не умея совершенно лгать. — Но если бы её мать не была столь и прекрасна, откуда бы взяла Икринка свою изысканную красоту? Не от этого же грубияна с его горой мышц и безумным нравом дикого животного! — опять выпалила она гневно. — Мы подружились с нею, Антон. Мы родственные души. Ты ведь не будешь препятствовать нашей дружбе?

— Нет.

— Я люблю всё прекрасное, красивых людей, добрых, отзывчивых. Люблю дарить людям счастье, которого всем не хватает в этом печальном мире. Не то что некоторые грубияны, — и она по-детски задрожала губами, она была готова расплакаться, уязвлённая неведомым обидчиком. Хотя обидчик был Антону хорошо знаком. Было не совсем ясно, что у них произошло, но, в конце концов, их ссоры, их любовь — это их дело.

— Возможно, ты его простишь.

— Да никогда! С ума ты сошёл! — произнесла она и гневно и несдержанно. А ведь была она добрейшим существом, насколько сумел изучить её Антон.

— Если бы ты знал, Антон, какие тайны хранит моя душа, — и Нэя наивно указала на свою пышную грудь. В последнее время она сменила свой стиль, вызывающий к ней всеобщее внимание. Платье было закрыто у самого горла. Она теребила тончайшее кружево точёной рукой, также закрытой до запястья. Лицо оставалось обиженным.

Милая девушка принесла поднос с напитками и фруктами. Не смотря на мутную репутацию своих девчонок, Нэя их оберегала, пытаясь по возможности их устроить и здесь. Но она не была всесильна. Они были сформированы миром, из которого сюда прибывали и тащили за собою очень часто шлейф неблагополучия, от которого были спрятаны люди в «Садах Гора». И местные люди не хотели прощать Нэе выходок её девиц, в которых она не была виновата. Её считали тут владычицей гнезда разврата, те женщины, чьи мужья грешили против семейных устоев. Всё это, разумеется, происходило вне стен её чудесного и зеркального кристалла, в котором всегда царили чистота и ароматный уют. Но вина была на ней, только на ней, считали оскорблённые обывательницы.

— Какие шедевры мне удавались иногда, Антон, — смакование цветочных утренних напитков вернуло ей успокоение, она мило улыбалась. Произнося его имя столь часто, Нэя словно упивалась его звучанием. Возможно, в этом была скрыта её несостоявшаяся попытка оторвать себя от влияния мощной гравитации Рудольфа, её прошлая тайная мечта полюбить его, Антона. Антон это всегда понимал, но он искренне забыл об этом, когда возникла Икринка.

— Я постараюсь и на этот незабываемый для вас раз. Однажды я сшила платье, признанное непревзойдённым на столичном конкурсе. А я была тогда совсем девчонкой. Я думаю его повторить для Икринки. Потом же меня вдохновляла непревзойдённая по таланту и красоте женщина. Её волшебное лицедейство, как и она сама, были уникальны. Мир опустел без неё. Она была, конечно, невероятно требовательна, и ей было непросто угодить. Никому не удавалось, а мне удалось! Она в то же время была и добра, как и положено ангелу. И вкус был дан ей свыше, Надмирным Светом, не иначе. Можно сказать, что я училась, работая на неё. Но эта работа была сродни празднику, она ценила моё творчество. Иногда она забывала мне платить, но я никогда не напоминала ей этого. Это же происходило не от жадности, а от её рассеянности.

И Нэя взглянула в глаза Антона, который всё понял и вспомнил о деньгах, доставая их комом из кармана шорт. Она брезгливыми пальчиками взяла их, расправила, после чего уже не прикасалась к еде. Убрав их в сумочку, она долго вытирала свои пальчики, глядя на которые трудно было и поверить, что они принадлежат труженице, какой она, без сомнения, была. Она перевела дыхание от самовосхвалений.