На берегу лесного озера обустроили пляж. Пески планеты имели одну особенность, в зависимости от слагающих местность пород и почв, пески были разноцветные. У озера, расположенного в прилегающей к лесопарку зоне, где сам лесопарк переходил в обычный и дикий лес, пески выглядели розоватыми, и в отсутствии облачности они искрились от включений мельчайшего кварца, отражая в себе молочно-белое светило, если в ясный день. В периоды духоты и жары здесь купались, и моду эту ввели обитатели «Зеркального Лабиринта», они первыми освоили и пляж, и озеро с его неглубоким и песчаным дном. «Мечту» завалили заказами на пошив купальных костюмов и платьев.

Антон предпочитал купаться в горах или в подземном бассейне после тренировок. Проявлял ли он брезгливость, как и Венд, к местным? Нет, конечно. Но обилие людей не располагало к купанию. Зато доктор Франк купался тут часто. Он подсел к Антону, сидящему на поросшем выцветшей травой склоне крутого берега, чуть вдали от песчаного пляжа. Довольный и мокрый доктор растирал себя пушистым местным изделием.

— До чего нежный у них текстиль. Если бы не его чрезвычайная тонкость, я бы сказал, что по своим бактерицидным свойствам он похож на земной лён.

Франк улыбался, и широкая эта улыбка собирала в складки его щёки. Всё же старость доктора временами и проявляла себя. Но отменное тренированное тело вводило в заблуждение в отношении его возраста, весьма солидного. Ткань его купальных шорт не впитывала воду, а жара моментально высушила влагу со смуглой кожи, и доктор выглядел сухим, будто и не купался. Слушая Антона, он одновременно пристально за кем-то следил, глядя с холма вниз. Проследив направление его взгляда, Антон увидел Нэю.

Она, в короткой юбочке и открытой майке, плескалась у берега. Вначале Антон и не выделил её из кучи плескающихся детей. В мокрых косичках мерцали заколки. Она не умела плавать, и Антон видел, как зайдя по пояс в воду, она пугливо стояла, растопырив руки и щурясь на свету. Расплавленное серебро мерцало на зелёной поверхности, подобной светлому нефриту, а Нэя матово парила в этом мерцании.

Франк перехватил заинтересованный взгляд соседа, — Как жаль… — и сразу же перестал улыбаться.

— Что вам жаль? — не понял Антон.

— Её жаль.

— За что?

— Есть за что. Она слишком уникальная девушка, чтобы хоть кто смел относиться к ней так, как… Почему ты один?

— Мне нормально одному. А вам?

— Я стар. Хотя и не думай, что у старых людей атрофированы желания и чувства. Вовсе нет. Всё, как и в молодости. Разве что мы, старики, это таим.

— Доктор, о чём вы печатаете на планшете, как в старину? У себя в медотсеке?

— Удивишься, если скажу, что роман?

— Нет.

— Вот представь, мысль перетекает из пальцев в буквы, буквы слагаются в слова, ну и так далее. Пальцы же связаны напрямую с центрами речи, они же и структуры мышления. И пишется легко. Ощущение такое, будто я плыву по воде, гладкой и неоглядной, но вода не вода, а мои тексты. Я плохо владею способностью строить совершенную структуру текста, и часто возникает чувство, будто я перепрыгиваю с камня на камень, с одного слова на другое, или что-то сродни скачке на лошади по пересечённой местности.

— Вы читаете?

— Да. Много.

— Я слышал, что в пожилом возрасте многие перестают любить чтение. Вроде как, перенасыщенность впечатлениями жизни и глубокий скепсис в отношении всего того, о чём и пишут книги. Какую литературу предпочитаете вы?

— Всякую. Главное, чтобы автор имел талант. А талант это как свет. Свет украшает и бедную, даже полупустую комнату. А если света нет, то изобилие предметов, даже самых затейливых, не спасает. Будешь ходить, да спотыкаться на каждом шагу, чертыхаясь на углы и бесполезную резьбу, коли уж без света она и ни к чему. Так что, предпочтений особых нет. Особенно не люблю два жанра из всех существующих. Когда пишут мудрилы или мудилы. Часто они совмещаются в одном лице. Жизнь глубока, сложна, но проста в своих проявлениях. А у них наоборот. Затейливый узор скрывает пустоту чувств и души. Это такая прослойка среди людей, не обязательно и писателей.

Тут доктор посмотрел вверх, и Антон, перехватив его взгляд, увидел Венда, стоящего на вершине косогора.

— Им всё кажется, что они невероятно сложны и над всеми вознесены, что им всё позволено, — продолжил доктор, явно забрасывая посыл, что «мудрила» он же «мудила» стоит на макушке холма. — Сверху на всех сморкаться. Только вот кем позволено? Овладев виртуозностью в том или ином жанре жизни, они мнят себя, как и здешние, аристократами духа. Нет никаких аристократов духа. Поверьте как врачу. Есть разумные, добрые, устойчивые психически. Талантливые, но чувствительные и неустойчивые эмоционально. Равнодушные и эмоционально бесцветные. Изворотливые лживые и чёрствые, и наконец, откровенно злые, жестокие, недоразвитые чурбаны. Вот и всё, в общем-то, деление.

— А у злыдней нарушение работы зеркальных нейронов? Как у аутистов — слепота мозга?

— Не совсем так уж и однозначно…

— Нарушение функционирования мозжечковой миндалины?

— Не всё так просто, — доктор отмахнулся от него, не желая читать лекции в столь благодатный час отдыха, — Не пытайся блеснуть тем, в чём не смыслишь.

— Доктор, почему вы не любите Рудольфа?

— Он дисгармоничен, потому и общаться с ним не тянет.

— Разве не прямая ваша обязанность исцелять психопатов?

— Разве я такое сказал?! — тут доктор нахмурил чёрные брови козырьком над усмешливыми глазами, чтобы скрыть своё истинное отношение к замечанию Антона. — Ты с диагнозом поспешил, ботаник! Он соблюдает сам и поддерживает безупречную дисциплину среди весьма непростых ребят космодесантного корпуса. Поднимает также уровень их наличного развития, а среди них, чтобы ты знал, есть и такие, которые подобны медяшкам никчемным по своей человеческой стоимости если. И тут Рудольф прав, когда ругается, что нашу базу превратили в какой-то кошель нищего, куда сбрасывают эту самую никчемную медь…

— Какую медь? — не понял его историзма Антон.

— Милостыня как бы, когда отдают то, что самим не жалко. Вот он их и зовёт медными чушками, из которых ему ставят в обязанность выплавить титановые образцы. Титанов духа, так сказать. Или ты думаешь, что сюда шлют ребят с условно золотой или серебряной аттестацией? Пожалуй, у одного Венда золотой диплом был на момент его присылки сюда. Да ещё у тебя серебряный, но вы ж из тех, кто добровольно сюда прибыли, даже конкурс прошли как одни из лучших…

— Вот почему он обзывает Сурепина Глеба «медяком», — сказал Антон. — И многих, когда ругается. «Медяшки окисленные, я вам начищу ваши медные лбы, чтоб они сияли»! — Антон повторил слова Рудольфа и засмеялся, — А я всё удивлялся. Ладно Глеб, он реально рыжей масти, а другие то вовсе нет. А вот Олега он, хотя и не любит, никогда не обзывает.

— С чего взял, что он Олега не любит? Как раз наоборот. Жалеет его как отец родной.

— Ничего себе жалостливый! — присвистнул Антон. — Так вдарил, что челюсть ему сломал. Ребята говорили, лучше бы отправил на дальний объект до конца срока исправления, чем так…

— А ты в курсе о наличии секретного пункта, что убийц, появись они тут, необходимо ликвидировать?

Антон разинул рот, — Откуда ж… если секретный… неужели, такое тут когда и было? Чтобы свои своих же землян ликвидировали…

— «Свои своих» — пробурчал доктор. — А преступления самих землян против местных уже за таковые не считаются?

— Всё равно. Самодисциплина у Венда не на высоте, в таком случае…

— Самодисциплина у него такова, что всякий позавидует. И не бросайся определениями, если не знаешь их смысла. Тут сам социум патологический, и все живущие здесь в той или иной степени люди искорёженные. К тому же Венд ко мне за психологической помощью не обращался ни разу, и даже обратись он, я бы тебе его диагноза не озвучил! — Франк помрачнел. То ли задел его Антон своей недобрым замечанием в адрес Венда, то ли сама затронутая тема ему не казалась уместной. И вовсе не из-за нелюбви к Венду, доктор угасил свою лучезарную улыбку. Он вообще не любил критиканов в адрес своих же ближних. — У тебя с ним какие-то личные трения? — спросил он.