— Не люби я вас как родную себе душу, стала бы я с вами откровенничать? — спросила она, находясь уже за пределами «Мечты». Вместо ответа Нэя захлопнула дверь, оставив Лату в сумраке позднего вечера одну. Какое-то время Нэя наблюдала потом через прозрачную стену зала показов, как вдоль освещённой Центральной аллеи бредёт и спотыкается бюрократическая дама с юной жаждой любви в себе.

Нэя волновалась за Лату не зря. Уже на следующий день всем в кристалле было известно, как надзирательницу за нравами нашли ранним утром мусорщики, валяющейся в траве у дороги. Они и отвели её домой. Даже баул её не опустошили, а могли бы. И в Администрацию ни о чём не сообщили. Рассказали об этом только одной женщине-швее, поскольку она угощала их хорошей вкусной едой, остающейся после роскошных завтраков и обедов в «Мечте». Может, и ещё кому рассказали, но в Администрацию на Лату никто не донёс. Пожалели или не хотели и носа совать туда, откуда и проистекали все репрессии для них самих. Лата на работе какое-то время не появлялась, она имела хорошего знакомца из врачебного корпуса города. Он и освободил её на несколько дней для окончательного излечения. После того случая она долго ходила прибитая тихая и даже с простонародным тюрбаном на волосах. Одна Эля потешалась, но и она не донесла своему покровителю из Администрации Инару Цульфу — начальнику самой Латы на промах заклятого врага. Нэя ей запретила. А как было в действительности, проболталась Эля или нет, осталось неизвестным. Лату никто не тронул, а обычно за такие проступки людей изгоняли.

Осмотрев напоследок сам холл, всё ли в порядке, Нэя с безмерной усталостью увидела, что на диване так и осталось лежать упакованное праздничное платье Латы. Значит, спасительного облегчения от Латы не наступит и завтра. Пришлось убрать платье в автоматически закрывающийся шкаф. А то любая служащая, поняв опрометчивую забывчивость клиентки, могла прихватить его утром, а потом ищи, кто. Тут уж с Латой трудно было не согласиться. Служащие у Нэи были разболтаны.

Рудольф, раздевшись, залез в маленькую душевую кабинку Нэи, после чего лег в её постель, отшвырнув многочисленные и нелепые подушечки. Спровадив, наконец-то, Лату, Нэя отправилась в пошивочный цех, чтобы за работой обдумать россказни полупомешанной вдовы. Оставшиеся в цеху швеи, выполняющие срочный заказ, о чём-то её спрашивали, а она отвечала, тут же забывая и сам вопрос, и свой ответ. Лата умудрилась оставить в ней что-то тёмное и клейкое, не рассасывающееся, не проясняющееся. Иногда Нэе начинало казаться, что Лата — человек-фикция, и нет у неё ни души, ни наличной телесной жизни. Хотя сама же Нэя и прикасалась по профессиональной необходимости к её крепким телесам. А рассказ Латы о своей матери и о том, как та лечила мать Ал-Физа, такая же фикция. Для чего же и кто придумал такую вот фикцию? И что если большинство окружающих её проходных и не главных фигур тоже фикции? Чисто информационные увязки между фигурами главными, у которых душа-то несомненна. Но является частичкой души — мечтой или вымыслом создателя? И что если душевное расстройство заразно? Чисто информационный вирус, передающийся при деструктивном переплетении тех же информационных полей и их внезапном коротком замыкании друг на друге?

Она думала несколько проще, более смутно, и не давала словесных определений своим домыслам. Нэя помотала головой, отгоняя от себя поразившие её откровения Латы. А вдруг? Говорил же Рудольф про Олега, получившего удар информационного эгрегора планеты Паралея, про вторжение в психику Олега мощных и рвущих его чуждых импульсов. А сам он, Рудольф, как устоял против колоссального по своей мощи духа чужой планеты, и устоял ли? Он давно уже был жителем Паралеи. А Олег таким жителем не стал, но и прежним существом быть частично перестал. Олег получил расщепление своей психики. И к чему всплыл в её раздумьях Олег? Ничуть для неё не важный. А потому, что Эли не было, удрала куда-то в темень, вместо того, чтобы и выпроваживать последнюю клиентку и следить за тем, чтобы те не страдали забывчивостью. Забота о репутации заведения была одной из обязанностей «мерзавки Элиан». Тут Нэя улыбнулась вымыслам Латы по поводу воровства Эли и тому, что Эля сняла где-то в аренду сарайчик для сокрытия уворованного. Каким образом могла бы Эля так незаметно воровать? Да ещё столько, чтобы набивать какие-то, вымышленные Латой, сарайчики. Мать Эли была нечиста на руку всегда, но Эля — нет!

Устав от непосильных раздумий, она уже жалела, что не сможет отдохнуть в одиночестве. Когда она вернулась, Рудольф глубоко спал. Он даже не шевелился, и дыхание было тихим неслышным. Нэя какое-то время любовалась его высоким лбом, лицом, могучей грудью, раскинутыми руками. Перед влюблённой без шанса выздороветь Нэей спал звёздный полубог. Какая тут ещё Лата? Где ум у этой женщины, где её здравый смысл? На кого, вообще-то, она посмела направить свой вожделеющий взгляд? Вспотеть своими похотливыми телесами? Мысль о безумии Латы, о так называемом «расщеплении психики» стала очевидностью. Нэя помчалась в душ, омывая себя от тёмного воздействия Латы, тщательно стирая следы от прикосновений к её коже во время примерки платья, как от прикосновений к опасному ядовитому пресмыкающемуся. Став лёгкой, посвежевшей, Нэя встала на колени у своей постели и улавливала его дыхание, его инопланетные сны. Совершенно счастливая, она легла рядом, уткнувшись в его спину, вдыхая его нездешний запах, ставший ей родным, и предвкушая утреннюю радость совместного пробуждения.

— Как же он красив…

— Да уж, красавчик, — хмыкнул он. — Атрибут чудища… как ты когда-то сказала…

— Я не могла такое говорить!

— Да я не обиделся ничуть. Это же было невольное проявление твоего восхищения. Думаешь, я того не понял? Но ты очень уж боялась, что я учую все твои тайные желания. Ты же еле на ногах держалась… Главное же, не красота…

— А что?

— Твёрдость. Качество. Сила.

— А у женщины что главное?

— Обволакивающая нежность. Отзывчивость. Соразмерность.

— Так это всё не самое главное.

— А что же тогда?

— Гармония. Любовь. Ты любишь меня также сильно, как тогда, у реки…

— Ну… Разве я тогда любил? Плоть любви создаёт время, как и для всякой живой сущности.

— Но оно же и разрушает любовь, — возразила она.

— У кого как. У меня лишь наращивает её мощь. Я желаю тебя сильнее именно сейчас, чем когда-то. Истончается от времени лишь некачественная подделка. Проще, иллюзия. Для любви же каждый очередной день, — ну и ночь, само собой, — есть её возрастание, усиление.

— А старение? — спросила она. — Оно же неизбежно…

— В этом смысле любовь не подвластна неумолимому закону времени.

— Ты говоришь как… — она замолчала.

— Кто? Договаривай.

— Как Тон-Ат.

— Выходит, я стал мудрецом. Выходит, я старею.

Глава четырнадцатая. «… И тайные страхи, сокрытые во мраке».

— Я боюсь огромности своего счастья. Оно слишком неправдоподобное, чтобы быть длительным. Тем более пожизненным…

По закону любовной игры она ждала его страстных заверений в вечной нерушимости снизошедшей на них гармонии, но их не прозвучало.

— Откуда твой пессимизм? — спросил он. — В чём его причина? Разве наши сеансы насыщенного секса ослабели? Напротив, они усилились с тех пор, как я втащил тебя в машину…

— Ты всё не можешь забыть ту машину…

— Ещё бы забыть! Из меня в тот раз чуть душа не вылетела.

— Но это могло быть из-за того, что ты перед этим слишком долго жил как монах. Ты же после Гелии никого не любил? Это правда?

— Почему для тебя это важно? Тебя же не было рядом.

— Тебе же почему-то не даёт покоя Тон-Ат. Тебя же не было рядом…

— Он похитил тебя у меня.

— Тогда расскажи, кем была та девушка, с которой ты и Чапос гуляли по берегу реки в ту праздничную ночь в честь Матери Воды?

— Это к Чапосу вопросы, а не ко мне. Но лучше и ему не стоит задавать такой вопрос при встрече. Участь той девушки оказалась трагичной…