— Ты поймёшь, какие хорошие люди у нас там живут. В основном. Есть, конечно, всякие и у нас. Не один и Венд там такой, если быть справедливым в своих суждениях. Такие есть, к сожалению, везде. Они служат друг для друга самооправданием для их порочности. Вот де, все мы такие. Но не все. Не мы, это точно. А Антон, Артур? Превосходные парни, да? Да тот же Олег…

— Да, — соглашалась Нэя, не зная Олега. Вернее, она его видела издали, он иногда подходил к Эле.

— Хотя с Олегом такая вышла трагедия. Но это уже наши внутренние дела.

— Что же с Олегом?

— Беда, — вздохнул доктор, — настолько тяжёлая беда, что… но я не имею права быть болтуном. Хотя я ужасный болтун. От природы. И затворничество мало меня изменило. Я тут провёл своё исследование твоих данных… Скажи, Нэя, кто были твои родители?

— Папа был военным. Аристократом, — объяснила она с гордостью. — А мама сирота. Её воспитывал один человек. Он потом стал моим мужем, после смерти мамы. Правда, мама исчезла ещё в моём детстве, а замуж я вышла девять лет назад.

— Ты была замужем? — весело удивился доктор, — Да нет! Не похоже. Ты же девочка на вид. В детстве, что ли, выдали замуж?

— Почему в детстве? Мне было семнадцать. Но мой муж, он … он не совсем был для меня мужем, если честно.

— Как же это?

— Он… — Нэя зашла за спину доктора, стесняясь его глаз. — Он был мне защитником, понимаете? Но не как отец. Потому что он любил меня не как отец. Понимаете? Но и не был мужем, как….

— Как кто?

— Он, — призналась Нэя.

— Рудольф? — удивился доктор — он был тебе муж?

— Да.

— И за что же выкручивал тебе душу? Как это может быть?

— Не знаю. Он мстил.

— За что?!

— За побег. Я знала его ещё девять лет назад.

Доктор ни о чём не спрашивал какое-то время, но не выдержал. — Любила его?

— Да.

— А сейчас?

Нэя молчала. Ей было трудно дышать. Щеки порозовели ещё сильнее.

— Прости. Я больше не буду тебя пытать. Идём! — и доктор взял её за руку. — Ты должна знать. Я всегда готов тебе помочь. Во всём. И наш вчерашний разговор во время прогулки остаётся в силе. Хочешь считать меня другом?

— Хочу.

Доктор, довольный, пожал её ладонь. Неожиданно он увлёк её к скамье, спрятанной в тени цветущего дерева. Спинка скамьи была сделана местным умельцем в виде целующихся птиц. Наивно, но красиво, а главное, само место как бы и говорило о своём предназначении — только для влюблённых. — Давай, присядем. На пару минут, — доктор с улыбкой погладил птиц, выточенных из кружевной древесины. — Как трогательно, а главное, как знакомо. Милующиеся птички как символ влюблённых сердец, — и Франк качнул рукой такую же резную кормушку для птиц над головой. — Сколько чистоты и наивного простосердечия проявляют местные люди в любом своём ремесле. Почему же они так трудно живут?

Нэя присела на край, не имея желания миловаться тут с доктором, а именно так она поняла его приглашение усесться на «скамью для влюблённых». Вдруг кто увидит и решит, что она доступна всем и каждому как Эля? Но для доктора не были понятны местные традиции. Скамья и скамья. Только расположена она была очень удобно и скрытно от посторонних глаз.

— Скажи мне, Нэя, не видела ли ты у Рудольфа такую странную вещь в виде перстня с огромной и переливчатой друзой. У неё ещё грани такие острые и многочисленные, угрожающие, одним словом.

— Видела, — ответила она, не видя смысла в том, чтобы это отрицать. — А что?

— А ты никогда не сталкивалась с таким… — доктор замялся, — ну как бы, миражом, когда из этого камня как из непонятной и глубокой расщелины, вроде того, кто-то глядит на тебя страшным взором, от которого леденеет кровь. И призрак этот очень похож на жуткое привидение, что ли, с тою особенностью, что может покидать своё убежище, или что оно там? Например, входить в общение, что-то говорить, и вроде как отдельно и независимо от присутствия самого Рудольфа рядом в этот миг? Не было этого? Ни разу? Мне это очень важно уже для личного самоуспокоения.

— Вы это тоже наблюдали? — поразилась она, вспомнив старика, который плакал и обнимал её в подземном отсеке. Значит, он не был только сном?

— Вот оно что! «Тоже».

— Он не был жутким. Хотя… Он бывает разный, это правда. И страшный тоже. То, что вы назвали привидением. Он вроде невольника, я так думаю. Но это такая тема, доктор, что я не хочу её касаться. Даже при одном только разговоре об этом, у меня возникает удушье. — И она встала.

— Не сочти меня бестактным и прилипчивым, но я однажды подвергся странному воздействию этого кристаллического артефакта, и должен уяснить себе лично, что я не страдал тогда временным психическим расстройством.

— А что вы видели?

— Да как тебе сказать… Чудовище какое-то. Я чуть не грохнулся оземь, поскольку чувства отказывались мне служить. А впоследствии у меня распухло запястье, за которое тот призрак меня схватил. Рудольф же искренне ничего не понял, ничего не увидел. А я по роду своей профессии всегда вычисляю ложь. Я думаю, что иногда он и сам, Рудольф, подпадает под воздействие этой штуковины и не может себя контролировать. Поэтому я рад, что ты ничего не записала на ту пластину. Я тебя просто тестировал, знал, что ты откажешься. Если бы он, Рудольф, не был настолько самонадеян и любопытен, а то существо, или кто он там, не так самообольщался собственным могуществом, не было бы этого неразрешимого их взаимосвязанного узла. Причём узла живого, страдающего и мыслящего с обеих сторон. Он, природное ли это образование, искусственно ли созданное, или же он разумное живое существо, не невольник и не жертва. Как и Рудольф не его палач. Они оба попали в ловушку, взаимную и для той и другой стороны. Понимаешь? Я так это понимаю.

— Вы хотите, чтобы я выкрала у Рудольфа кольцо Хагора? А для этого помирилась с ним? Я не буду этого делать. Ни мириться, ни воровать.

— Кольцо Хагора!? Так ты знаешь Хагора?

— Нет. Я его не знаю. Название кольца я узнала случайно. Рудольфу самому нравится его воздействие, я так думаю. Ведь он свободен в том смысле, носить его на себе или нет. Он также волен отдать его настоящему владельцу. Но он же этого не делает. И вообще, он мне настолько невыносим, что я даже мыслью его касаться не хочу! Я вышла бы замуж за любого столяра, каменщика, грузчика, садовода, наладчика швейного оборудования и даже обслугу из самого простонародного дома яств, но только не за него…

— А за врача? Я и не собирался принуждать тебя к воровству. Ещё чего! Да его и не выкрадешь. Оно, это нечто или некто, уж и не знаю, вполне может покалечить любого, а то и уничтожить напрямую. Оно как-то соединено с такими необъяснимыми источниками инопланетной силы, что никому постороннему к нему прикасаться нельзя. А рассказал затем, что поначалу я решил, что как-то тронулся умом. Не знаю, но отчего-то чувствую, что ты будешь тем самым исключительным фактором «Х», который и поможет в разрешении сего, не побоюсь этого определения, психиатрического уравнения со многими неизвестными. Но не сразу, понятно, а во времени. Избранница, — добавил он.

— Избранница чья?

— Хотел бы, чтобы моя. Да не верю в это. Хотя и надежду в себе лелею, — и он засмеялся весело и не очень подходяще к теме беседы. Нэя пошла по дорожке одна, подавленная упоминанием о Кристалле Хагора, а радостный доктор тронулся вслед за нею, едва не вприпрыжку, норовя прикоснуться к ней, то так, то этак по ходу движения. Но делал это настолько мягко и стеснительно, деликатно и едва-едва, что она тоже засмеялась просто из желания поддержать его беспричинную радость, хотя и не находящую ответного усилителя в её душе.

— Ты даже не понимаешь, Нэя, свою тут уникальность. Тебя ещё изучать и изучать. Я послал твои данные на Землю, В ГРОЗ. Они шокированы. Ты же не являешься человеком полностью местной антропологии. Ты гибрид. Но как это? Значит, гибридизация возможна? Значит один вид — и мы и местные? И кто же была твоя мама? Отец местный, а мама?