— Весьма пессимистичный тост, — отреагировал доктор. — Что значит, мы не выбираем своих жизненных путей?
— Разве мы с Олегом сами выбрали тот трагический излом своего пути сюда? — вдруг отозвался Антон. — Но он случился. Я не выбирал себе дороги, приведшей меня в трольскую тюрьму… — он осёкся, поняв, что не за праздничным столом вести диспут на такую вот тему. — За друзей и за любимых! — повторил он за Рудольфом. — Друзья тут есть у всех, а любимые уж точно будут.
— Молодец! — похвалил его Франк, поощряя ласковой улыбкой, поскольку заметил ухмылку одного из парней. И добавил, — Будут у тех, у кого в том необходимость души имеется. А кому не надо, у того и не будет того, к чему устремлений нет. Любви…
— Мало ли о чём человек мечтает, — оскалился в ответ Глеб Сурепин, пшенично светлый парень, отчего его волосы казались искусственно осветлёнными. Прибыв сюда с характеристикой злостного штрафника, он на удивление быстро исправился. Проявлял дисциплинированность и уважение к старшему контингенту, дружелюбие и всегда уместную активность, так что пёр по условной карьерной лестнице в подземном городе настолько быстро, что уже имел допуск за пределы ЦЭССЭИ. Веснушки он при помощи доктора Франка свёл, не потому, что они ему как-то особенно досаждали, а чтобы не привлекать к себе повышенного внимания местных людей. Для чего и волосы стриг предельно коротко. Вроде как, дефект волос. Так обычно воспринимали всех коротко-остриженных. Ибо хорошим волосом всяк тут гордился.
Сурепин, как и обычно, мило шутил за праздничным столом, но настроение его точно праздничным не было, — Если бы все мечты нам дедушка в мешке притащил, так тут возникла бы Земля-2. Я вот по маме скучаю. А девчонки? Чего о них мечтать? Девчонки настоящими друзьями не бывают. Женщины, если они командуют, то ты подкаблучник, и она пытается всунуть в тебя свои представления, мысли и суждения обо всём. А если ты задаёшь тон в отношениях, то ты архаичный деспот в их мнении, угнетатель женских свобод. Равноправие полов — миф, социальная иллюзия. Как и дружба между мужчиной и женщиной. Люди в Паралее намного честнее нас в этом отношении, когда они чётко дают женщине понять, где её природное место и какова её роль в жизни. Они ей открыто говорят: Ты не созидатель, не мыслитель, не шахтёр и не добытчик ценного сырья. Так что рожай себе и держи на своих плечах домашний уют и опеку над детишками. Не хочешь? Так пожалуйста! Будь этой… как её? Гетерой!
Все сидящие за столом переглянулись, но одёргивать самонадеянного защитника местного Домостроя, никто не захотел.
— А что? Красивые они тут, ладненькие, губы пухлые, ступни маленькие, сами подвижные и хрупкие. Наряды такие… умилительно-пёстрые, так что глаз не оторвать. На такую милашку одно удовольствие заслуженный отдых потратить…
— Имел такой опыт? — осведомился Рудольф, прищурившись на младшего коллегу, видимо, раздумывая, как ввести его в разумные рамки застольной беседы, да ещё и праздничной.
— В смысле личный? Нет. Куда ж мне с вышестоящими управленцами тягаться…
— И кто ж тут по гетерам-то ходок? — спросил Рудольф.
— Да вот Арсений Тимурович из наземного сектора, потом наш хирург, молодой коллега доктора Штерна…
— Заткнись уже, стукач! — не выдержал Антон.
— Да и вы, шеф, на подобном дорогостоящем отдыхе не экономите… — бледнея от собственной дерзости, Сурепин уставился на Рудольфа, словно бы напрашиваясь на оплеуху.
— Гетеры это из области твоих подростковых сексуальных фантазий, — добродушно ответил тот, кто и за меньшую дерзость мог отослать его на самый отдалённый объект в горах, — Здесь поблизости они точно не обитают.
— Где-то прочитал, что дружба между мужчиной и женщиной всего лишь несостоявшаяся по той или иной причине любовь, — тихо вставил Артур, желая увода темы в другое русло, но все услышали.
— Любовь? — переспросил Сурепин, от которого прежде подобной склонности к диспутам никто и не замечал, — Это что такое? Всего лишь самоограничение как личный выбор человека. Можно на многих женщин свои устремления направлять, тратить данный потенциал, тогда возникает череда временных привязанностей. А если вырыл в себе самом узкий канал и по нему направил своё либидо, не давая ему возможность разлиться беспрепятственно во все стороны, тут тебе и любовь. Но если выбранный человек не захочет в твоём, так сказать, водохранилище купаться? И чего? Так и будешь один там плескаться в дурацких миражах, а реально жить как в безводных песках…
— Разошёлся, философ из подземного колодца! — оборвал его Рудольф. — Маковка у тебя пока что не доросла до таких высот, чтобы рассуждать о небесном, пловец…
— Это секс, что ли, небесная высота? — опять ухмыльнулся Глеб.
— Ну, это у кого как. Если ты об эрекции, то выше пупка твой уд не дотянется, как ни старайся. «Либидо», — Рудольф передразнил ухмылку Глеба, — Словечки-то какие мы знаем!
— А вы сами-то… тоже знаток исторического сленга, — «уд». Вроде удочки, что ли? Для поимки рыбки? У кого длинней, у того и рыбка слаще… Уж куда он дотянется, вас я с вашим эталонным прибором не приглашу, чтобы конкурсы подобного рода устраивать! — Глеб повышал градус дерзости, не в силах сдержать раздражение.
— В смысле? — засмеялся Рудольф.
— Вы же эталон, как в целом, так и в каждой отдельной своей части…
— Так ты заслужи такое же положение, тоже будешь эталоном, — продолжал потешаться Рудольф, не видя в мальчишке равноправного собеседника и ничуть не злясь на него.
— Секс — физиологическая функция, а тут речь о любви, — встрял доктор. — Ты уж разберись в себе, Глеб, а потом и выноси мысли на всеобщее обсуждение.
Лора-Икри не отрывала своего взгляда от Антона, но были её глаза, чудесные и отстранённые от всех, похожи на глаза умело и творчески изготовленной куклы. Она была, как и обычно, что называется «вещь в себе», закрытая от отца и в своих мыслях, и в своих переживаниях. Уж как там было с Антоном, он не знал.
— Теперь ваша очередь, доктор. Подарки! — Рудольф бросил в доктора красный колпак с привешенной к нему белой синтетической бородой. Колпак угодил точно по назначению, повис на седых волосах доктора, синтетическая борода свесилась на ухо. Насупленное лицо врача и комичность ситуации вызвали бурный хохот.
— Подарки, — повторила Лора-Икри, оживляясь, — хочу подарки!
— Что припас своей дочери? — взвился Франк. — Твой ей подарок, несомненно, порадует и нас, если мы увидим её новогоднее счастье, — он решил, что папаша доченьке ничего не приготовил, и хотел выставить его в неприглядном свете хоть в этом.
— В новогоднюю ночь подарки дарит Дед Мороз. А уж что ты ей припас, я не знаю. В мешок свой загляни. Там для каждого коробка подписана. Так кажется.
— Как же ты посмел засунуть любопытный нос в мой мешок? — принимая игру, Франк с упорством не хотел его отпускать отсюда. — Я видел, как ты рылся в моём мешке, — и Франк погрозил пальцем. Он поправил навязанную ему бороду, надвинул красную шапку, входя в роль Деда Мороза, поворочал огромным мешком, в который сами же ребята засунули подарки друг для друга, кто какой мог и кому хотел. Рудольф помимо приготовленных приятных пустяков своим подземным «детишкам», запихнул туда коробочку для дочери, в которой было ожерелье из льдистых кристаллов, чрезвычайно красивых, но искусственно выращенных специально для неё.
— Да я не удержался, но увидел, что для меня там подарка нет. Дедушка решил, что я слишком провинился за старый год, вот ничего мне и не припас.
— Дедушка, может, и нет, а уж какой грандиозный подарок приготовила тебе добрая инопланетная Судьба, ты знаешь отлично, — пёр Франк, не иначе чего-то хлебнувший. Может, он втайне готовил себе наливки из своих плодов-ягод. Никто же не отслеживал. Франк разрумянился, но скорее румянец был нервическим. Рудольф подозрительно принюхался к бокалу, не наполнен ли он хмельной наливкой вместо витаминного коктейля? Но ничего такого не учуял. Иначе праздничного «дедушку» ждал бы грандиозный разнос у всех на глазах.
