В нём словно бы проявила себя некая иная модель разумного существа, вполне себе и любопытная, если к нему привыкнуть. Несмотря на странное в целом лицо, кажущееся неподвижно-каменным, бесчувственным, лоб его был высок и нервно подвижен в отличие от нижней тяжеловесной части. Вероятно, он страдал тщательно скрываемым повреждением психики. Во всяком случае, ей, тонко-чувствительному наблюдателю, казалось, что он каждую секунду контролирует выражение своего лица, не забывает о нём ни на минуту. И само это лицо доставляет ему страдание. И даже во сне он не забывает и помнит о своем разительном отличии от всех прочих. Он жил безрадостно, страдая всегда, даже наслаждаясь, обжираясь, расслабляясь или вечно с кем-то воюя в своем уголовном зазеркалье. Поражали глаза, с ними можно было общаться телепатически, без слов, они переливались бликами и игрой света, как будто их радужка была гранённой!

Нэя вдруг ощутила себя растерянной девочкой из того дня в заброшенном парке — старой усадьбе. Этот человек всё помнил досконально, и она могла поклясться, что образ сырого и тенистого парка вошел в неё извне, посланный импульсом его мрачных и глубоких глаз, в которых она начала тонуть и захлёбываться от непонятных пугающих чувств, как и в тот первый раз. По коже открытых плеч прошла волна, как бывает от неожиданного чужого прикосновения, но ведь он её не трогал и не мог, не смел. Как и в тот день он едва прикоснулся к ней, а она, убежав от него, ощущала себя так, будто вырвалась из его цепких объятий, и он всю её потрогал. Как будто у глаз его были незримые, но вполне себе плотские руки, и как непостижимо он напоминал этим Рудольфа, его силу, его магнетизм, но втиснуто всё было в весьма оригинальное вместилище.

С трудом она вытянула себя из того дня своей юности, точнее из пучины глаз мутанта, и чтобы не подпасть под его гипноз, стала изучать любопытную его причёску. Волосы росли вверх и густо, напоминая гребень рептилии, с боков головы он их брил, подражая Рудольфу во всём. Он заметно похудел с тех времён, или новая причёска изменила его, но он уже не казался Нэе настолько устрашающим и чудовищно уплотнённым как прежде. Глаза вдруг угасли, — явленные образы ухнули на непроглядное дно, — они нагло разглядывали Нэю, её фарфоровые плечи, лицо, светлеющее над взбитым кружевом, рыскали по всей её фигуре, пока не зарылись в расстёгнутый верх блузки, почти не скрывающей грудь. Нэя невольно схватилась за прозрачные росинки пуговок, вспомнив, в каком виде она тут красуется.

Человек притянулся взглядом к браслету — подарку Анит. Смотрел долго и, наконец произнёс, — Забавная вещичка. Но вам не по статусу. Дешёвка для потаскух, — голос был безразличным. Толстые и жёсткие губы жадно поедали угощение на глазах свирепеющего Рудольфа. Рудольф стукнул его по мощной ноге своим высоким ботинком. — Хватит жрать! Не заслужил ещё! — одновременно он стащил с запястья Нэи браслет, сломав хрупкую застёжку, и бросил само украшение на пол под ноги незваного гостя. Тот нагнулся и подобрал вещичку, без церемоний сунув её к себе в карман. — Мне на память. А может, и на счастье, — произнёс он тем же безразличным голосом. — Говорят, такие обереги, освящённые прикосновением жрицы «Матери Воды», дают защиту, если уж и не само счастье. — Он словно и не замечал самого Рудольфа, к которому подсел на правах хорошего знакомца.

Нэя не могла произнести и слова от его наглости, мгновенной расторопности, с которой он умыкнул чужой подарок. — Отдайте, что не ваше, — потребовала она.

— Вам-то он зачем? А мне память. Я же сказал. Возможно, что и послание от той, кого я утратил.

— Кого это? Жрицу «Матери Воды»? — удивилась Нэя, не очень его понимая.

— Вы не верите в мистику жизни? Безделица для вас, для меня это доброе послание от той, кого я считал погибшей. И я рад, что она жива, если подарила вам это.

— Кто? Жрица Матери Воды? Можно подумать, ты видел их живьём, — хмыкнул Рудольф. — Где вот только?

— Разве не с вами рядом много лет одна из них и обитает? А штучка сия вовсе не от жрицы Матери Воды, а от той, о ком госпожа всё поняла и сама. Вам-то всякая ерунда к чему? — повторил он, — для меня было передано.

— Для вас!? Разве вы знали ту, кто мне подарила браслет? Да и она не могла знать, что я вас увижу. Каким это образом?

— Она нет. А судьба — да. Очень отрадная весть пришла мне через вас. Мне ничего уже от неё не надо, как и ей от меня. Я просто рад, что она жива и здорова. Ведь здорова?

— Как и сказать…

Бледное лицо чрезмерно намалёванной Анит в чужих обносках, с её разящим и на расстоянии неблагополучием, вряд ли принадлежало здоровой женщине. Едва до Нэи стало кое-что доходить из его туманных речей, как Рудольф грубо прервал его, — Выкладывай, зачем пришёл и проваливай! А жрать садись от меня подальше, там и пускай свои слюни. Не видишь, я с дамой?

Ничуть не обидевшись, незваный нахлебник прекратил поедание десерта, но не сразу. Напоследок он принюхался к оставленному яству, явно не в силах его отодвинуть, с шумным вздохом сожаления вытер испачканные губы салфеткой, бросив её небрежно и умышленно в сторону Нэи. Рудольф это заметил и брезгливо сбросил салфетку на пол, отодвинув кончиком ноги подальше от себя. Тарелку с десертом он также брезгливо скинул ему на колени, — В стороне от нас и дожрёшь!

Человек, подобный тёмному бруску, хотя и великолепно одетый, ничего не сказав, вытащил крошечный предмет и отдал Рудольфу.

— Посмотрю у себя и решу, чего стоят эти твои данные, — сказал Рудольф неприязненно, но отчасти и спокойно, — принесла же тебя нелёгкая. Испортил весь ужин.

— Браслет отдайте! — повторно потребовала Нэя, — я лучше верну его той, кому он и принадлежит.

— Он часть моей памяти, и память эта принадлежит только мне. А ей такая память уже ни к чему. Я дал ей гораздо большее, чем эта побрякушка.

— И чем же вы её одарили? Разве что несчастьем…

— Я подарил ей свободу. Она была моей личной рабыней. Или она думает, что такая ловкая, раз сумела удрать от человека, от которого и паук не ускользнёт? Если это паук из его личного подвала.

— Проваливай, рабовладелец! — Рудольф исказился как от проглоченной и немыслимой кислятины, — совсем сдурел?!

Тот молчаливо встал, тарелка с недоеденным десертом свалилась на пол, но он не обратил на это внимания, как и на свои запачканные взбитым кремом штаны. Он ушёл, не прощаясь, оставив после себя, казалось, тёмное пятно как свою незримую страшную ауру, не успевшую за ним уйти следом.

— Кто он? — спросила озадаченно Нэя, — почему он рядом с тобой?

— Рядом? Когда это он был рядом?

— Тогда… — и она не стала договаривать, не желая портить вечер окончательно. Рудольф подозвал знаком обслугу, шныряющую то тут, то там, и велел убрать брошенную тарелку и остатки десерта на полу.

— Есть особый тип людей, — сказал он, — они всегда мусорят вокруг себя и мусорят в душах других людей. Даже уходя, они всегда оставляют свой грязный след. О ком он тебя расспрашивал? Чью дрянь ты нацепила на свою руку? Тут же обитает полно больных людей. Помни это всегда. Какие ещё подарки и от каких таких подруг? — Рудольф вынул из кармана дезинфицирующую влажную салфетку в упаковке, вытащил и тщательно протёр запястье Нэи. Чтобы исправить положение, он вдруг решил развеселить её фокусами. Он засунул руку в глубину её корсета и вытянул оттуда браслет! Тот самый браслет с нежно-лиловыми переливчатыми камнями, выброшенный ею когда-то в дорожную пыль! Она узнала его сразу же. Или он был умышленно создан Рудольфом по образцу того утерянного. — Мой подарок намного лучше, — произнёс он, тая от удовольствия и закрепляя браслет на её запястье. Она поднесла руку к скудному свету, еле теплящемуся на ветке древовидной лианы. Камни мерцали двумя цветами одновременно, то зелёным, то нежно-розоватым. Это выглядело настолько восхитительно!

— Тогда я очень долго над ним возился, когда и делал его ради тебя. Да и теперь пришлось повозиться. Камни пришлось очищать от воздействия неблагоприятной среды. Ведь неизвестно, какие руки прикасались к ним. Теперь они реально новорожденные. Очень редкие самоцветы, уникальные. Найти такой самородок было редчайшей удачей. И когда я его обрабатывал, думал о тебе. Потому он и засверкал после обработки таким уникальным цветом. Он буквально впитал в себя твой образ. И ты уже не должна его терять.