— Потеряла браслет на берегу, — сказала она, обижаясь на Артура за резкое движение, с которым он отпрянул в сторону. — Теперь не найдёшь.

Он промолчал. Уж не вообразил ли он себе, что она вздумала приласкать его? Обидевшись ещё больше, не попрощавшись, Нэя развернулась и ушла без него в лабиринты подземного города. В последнее время она была тут, как у себя в своём кристалле. Могла обратиться к любому, чтобы проводил её на поверхность ЦЭССЭИ. От всех дверных панелей, закрывающих входы и выходы в многочисленные подземные холлы и коридоры, в служебные отсеки и в личный жилой отсек Рудольфа — у Нэи был код доступа. Не умела она обращаться только с подземными скоростными машинами, но всегда находился тот, кто провожал её наверх. И Артур не стал её сопровождать. Он остался на поверхности в горах. Или не остался. Нэе было уже всё равно. Она сочла его дерзким и бестактным.

— Мальчишка! — прошептала она вслух, но тогда, когда он не мог услышать. И не понимала причину своей досады. То, что был утерян браслет или попросту забыт у берега, вины Артура не было. И слов обидных он ей не сказал. От прекрасного настроения, от сладостного ожидания возвращения Рудольфа в ней не осталось и следа. И ей было проще свалить вину на мальчишку, чем помнить свою беспомощность перед Хагором, его страшные откровения, да и само это чёрное видение гор.

Чёрное видение гор не покидало её активной памяти долго, вплетаясь неряшливым узлом во всякое впечатление другого наступающего дня, и, если не портя в целом его чарующего наброска, то мешая ей просто своим имеющимся наличием. Но загадить всю разноцветную, исполненную вполне понятного любовного волшебства картину её настоящей жизни Хагор не мог. Пока не начался период дождей. Непогода заметно усилила, как будто прорастила в ней брошенный Хагором узелок — злостный сорняк. Он набухал предощущением грядущего, личного уже ненастья.

Лесопарк стал осклизлым, мрачным. Горы в такое межсезонье были просто опасны для прогулок, и приходилось сидеть в сиреневом кристалле. Да и прочие жители садов «Гора» сидели безвылазно под своими крышами. Казалось, что всякая деятельность на поверхности замирала, если не умирала, как и растительность целого мира. Нэя принималась за свою полузабытую работу, чтобы не скучать. Ведь не могла же она надоедать Рудольфу всё время. Да и свободен он был только по вечерам, да и то не всегда. Поэтому деятельность внутри кристалла оживлялась. Девчонки радостно носились по коридорам, пустому и обширному залу показов как расшалившиеся дети, болтали и смеялись за спинами солидных клиенток, передразнивая их манеры и критикуя их не всегда идеальное сложение. Развлекая друг друга, примеряли на себя платья габаритных дам и прохаживались в них по подиуму, изображая высшее сообщество так, как его себе представляли. Теперь им некому было указать на их место, и никто не обзывал их «потными обезьянами». Эля и сама радостно принимала участие в их сатирических показах. Нэя, наблюдая их веселье, им не препятствовала, но не веселилась с ними. И потому, что не любила сатиру на людей, и потому, что была погружена в себя, имея на то причины.

Она плохо себя чувствовала, прислушивалась к происходящему в ней и скрытому ото всех грандиозному строительству новой жизни, не только того, кто возник, но и к собственной жизни тоже. Потому что по-старому уже не будет. Она и предчувствовала, и понимала. Но как будет, ей не было известно. И в какую сторону всё изменится? С чего она взяла, что перемены будут и в дальнейшем только счастливыми? Разве мало ей досталось хлебнуть лиха, или то лихо являлось только задатком будущего его наката? Она тщательно изучала свою внешнюю перемену, хотя для посторонних глаз её пока не было. В подземном же мире — городе не менялось ничего, как и в прозрачных внутри, и зеркальных снаружи, корпусах «ЗОНТа» на поверхности. В один из дней этого сумеречного периода, когда небо меняло своё нежно — зеленоватое, искристое и сияющее великолепие на нищенскую серую рванину туч, нависших, казалось, над самой головой, Нэя явилась в «ЗОНТ», поднявшись наверх в жилой отсек к Рудольфу. Он не сразу понял, кто это? У открывшейся панели входа стояла незнакомка. Даже глаза Нэи, всегда широко открытые и казавшиеся круглыми, были приподняты к вискам и казались длиннее, а она искусно усилила этот иллюзорный эффект тем, что накрасила их, хотя он и запрещал ей косметику. Высокая причёска, собранная на макушке, полностью открыла её шею и ушки, маленькие, тонкие и прижатые к голове. Руки были оголены полностью, явив свою точёную красоту. Чёрное платье плотно обтягивало её грудь, полностью закрытую, и только лукавое сердечко- вырез давало намёк на то, что было скрыто строгим платьем. Ткань блестела, как кожа гадюки, и на руке выше локтя был витой браслет из уже знакомого сплава чёрного цвета. Браслет в виде змеи с жёлтыми угрюмыми глазами. Плащ Нэя сбросила в прихожей. Лицо было не улыбчивым, как обычно, а гордым и строгим. В ней всё же пропала актриса. Рудольф ждал её, как всегда с ужином, доставленным из местного дома яств «Сфера, где обитает счастье», так называлось это заведение, ни больше, ни меньше, куда сам он не ходил, только заказывал там еду. Он замер.

— Вы кто? — спросил он шутливо. И обняв её, добавил, — Ты не устаёшь поражать меня.

Но дама, будто и была чужой, холодно отстранила его руку и без приглашения уселась за стол. — Я голодная, — сказала она и, не обращая на него внимания, стала есть.

— Госпожа, — сказал он, — а рабу присесть можно?

Она благосклонно кивнула, продолжая интриговать, оставаясь неузнаваемой. Он сел напротив. Есть расхотелось, настолько его занимал её новый образ.

— Будем сегодня играть в госпожу и раба? — спросил он. И она кивнула, продолжая с аппетитом поглощать всё, что было выставлено. Малоежкой она никогда не была.

— Дай слово, — сказала она, — что сегодня будешь подчиняться мне во всём.

— Даю.

— И не ешь меня своими глазами, а ешь то, что на столе.

И он покорно, но вяло, принялся есть.

— Ты удивлён, что я умею быть и такой? — спросила Нэя и добавила, — Я была такой всегда на наших семейных приёмах у Тон-Ата. — И лицо её стало гордым.

— А его верные рабы миловали твои пальчики с подавленным вожделением?

Нэя замерла с куском, который не успела проглотить: — Разве ты можешь знать об этом?

— Ты же сама мне об этом и рассказывала.

— Не помню. Не могла я этого тебе рассказывать.

Не улыбаясь и не выходя из образа, она спросила, — Если бы я сразу же, вернувшись из плантаций, пришла к тебе? Что было бы тогда?

— Ты же не пришла.

— Во первых, я не знала, где тебя искать.

— Ты знала.

— Во вторых, каким образом я туда проникла бы? Ходила бы вокруг стен, по лесным дебрям и болотам и кричала: «Эу-у-у-у! Руд, я тут! — она засмеялась, вспомнив, как кричала Эля в ту ночь, когда он уехал с Латой вместо того, чтобы высадить её из своей машины. — В третьих, я думала, что ты

сдал всё в архив и запечатал навек.

— Я сломал твою карьеру актрисы, — сказал он. — Ты умеешь неузнаваемо перевоплощаться.

— Мне что ли одной?

— Кому ещё?

Она промолчала.

— Но я ничуть о том не жалею. Если бы ты стала второй Гелией, я неизбежно утратил бы к тебе всякое влечение. Я не выношу б… — последнее слово он произнёс на языке, который не был ей пока что доступен.

— Что за слово ты произнёс? Ругательное? Тебя возбуждает ругань? Можешь ругаться. Там, где я провела юность, на столичной окраине, воздух был перенасыщен бранью. И мне известно, что есть особы, которых бранные слова возбуждают даже во время любовных действий. Но я к ним не принадлежу. Меня это вводит в оцепенение. Не ругайся в присутствии своей госпожи. А то я тебя стукну по губам!

— Хочешь всё испортить? Всё волшебное действо?

— Это не игра, если в том смысле, в каком любишь играть ты. Просто я решила явить тебе образ моего прошлого, где я была госпожа своего мужа и его окружения. Это одно из любимых его платьев. Ты ведь навсегда запомнил меня пригнутой моей бедностью в столице. И ты думал, что я навсегда останусь такой вот невзыскательной простушкой? Между тем, я родилась аристократкой. У тебя на твоей Земле были женщины, которые господствовали над тобой?