— Отвращение это самообман, выстроенная защита, вплоть до истерических проявлений. Истерика тоже род защиты для женщины, не ощущающей в себе точки опоры. Но никакая одинокая женщина на самом-то деле и не имеет в себе точки опоры. Если есть дети, она опирается на них, хотя они и сами нуждаются в опоре. Поэтому так непросто живётся детям, особенно мальчикам, в семье, где нет отца. Мать давит, а по сути, заваливается на ребёнка как на шаткую изгородь. Может и повалить, сделать неустойчивым на всю жизнь.

Затронутая тема детства без отца, была болезненной для Антона, — Моя мама никогда меня не давила. Наоборот, слишком баловала…

— Это тоже не очень-то нормально.

Антон не стремился обсуждать тему неполной семьи.

— В юности я, как и ты, тоже любил лишь худышек, — Венд вдруг переключился на тему о красоте женщин, — Но с возрастом начинаешь ценить и другие типы женской красоты. Например, Ренуар. Знаешь такого художника? Он был француз. Тебе это должно быть известно.

— Почему же?

— Раз уж ты потомок галлов по линии папаши, мог бы и ознакомиться с культурой своих же предков. Взбитые как пирожные, а одновременно воздушно-изысканные женщины Ренуара впечатляют по сию пору. Такие картинки отлично подходят для оформления коробочек для сладкого десерта. Вот что я всегда думал, разглядывая их в музеях. Женщины для потребления, своего рода лакомство, но лишнее для любителей здорового образа жизни, избыточное, как всегда избыточны сладости и прочие зефирно-шоколадные десерты… Холодная, говоришь? Так это потому, что её жизненные обстоятельства заморозили, хотя… и холодный десерт желателен в жару…

«Вот же альфа-самец»! — возмутился Антон, как бы и не за себя, а за Нэю.

— Но эти нелепые одеяния, что тут в заведении, не всегда позволяют дать объективную оценку женщине, — продолжал Рудольф. Вот если бы они так и по улицам фланировали, как здесь… хотя у них и без этого секс бурлит во всех затенённых углах и укромных местечках. Реальная свобода нравов зашкаливает, как и общественное лицемерие…

— Она старая. У неё взрослая дочь.

— Так и у меня взрослый сын и дочь выросла. Я что же, старый, по-твоему?

— Вам виднее, — раздражался Антон на то, что его втянули в обсуждение достоинств и личных тайн ненужной тётки. Никаких достоинств он в ней не видел, все её тайны тут же и отбросил. — Судя по вашему интересу к фигурам трольских женщин, уж точно старческим бессилием вы не омрачены.

— Ну, спасибо, что в сорок лет не причислил меня к старикам. На то и глаза даны, цветовод Кубани, чтобы созерцать окружающий мир во всей его многоликости.

— При чём же тут Кубань? И я никакой не цветовод.

— Почему ты назвал лаборантку любимой Арсения? Он что, опять пустился во все тяжкие?

— Арсений Тимурович никогда не заводит близких связей с девушками на работе. Девушка Иви всего лишь очень исполнительна и трудолюбива. Я это имел в виду.

— Да ну! Арсений не заводит? Он-то как раз тот ещё заводила…

— Пустопорожние разговоры. Или и у вас эта самая… сублимация.

— Всего лишь практика в родном языке, чтобы его не забывать, болван ты лаковый!

Женщина вернулась, где-то потеряв доктора Франка, или он сам её покинул. На холм он не вернулся, хотя его рюкзак и верхняя одежда так и валялись на траве. Лата устроилась неподалёку на свободной скамье, задрапировав ту своим пёстрым снятым балахоном, в свободной позе, как натурщица в ожидании своего художника, в тени дерева, не желая портить кожу загаром. Красота её ног притягивала взгляд даже без особого желания ею любоваться. Возраст в этом смысле ничуть её не затронул. Где ещё и показать себя окружающим, свою столь удивительно сохранившуюся молодую телесную упругость, думал Антон не без язвительности, но в целом равнодушный к длинноволосой тётке.

Венд поднял руку в жесте одобрения, посылая знак той, кого обозначил «ундиной». Определить её ни как толстуху, ни как эталон стройности, было невозможно. Вся красота сконцентрировалась в ногах, в выточенных коленях, удлинённых лодыжках, даже в ухоженных ступнях, аккуратно устроенных самой природой, — не маленьких, но и не крупных, а как раз ей подходящих. Антон отметил, что скамья расположена подозрительно близко к ним, и явно далековато от воды. Тётя точно не случайно тут уселась, а жаждала мужского внимания, уж коли его уловила. И как женщину одинокую, временем не потраченную, кто бы её и осудил? Она заметила прямое внимание к себе и сразу подобралась, неуверенно послав Венду на холм жест ответного приветствия. Улыбка казалась преувеличенной какой-то, из-за огромного рта, наверное.

Антон, испытал острое неприятие этой тётки, ни в чём перед ним не виноватой, — Похоже, что своего художника — оценщика в вашем лице она дождалась…

— Оценивать женщину не есть эквивалент желанию погрузиться в неё по-настоящему глубоко, — отозвался Венд, не сводящий взгляда с «натурщицы».

Антон поморщился, — Эта свирепая тётка вас и близко к себе не подпустит!

— Да ну? Весь вопрос в том, подпущу ли её я. Поторопись и ты, дело к вечеру. А то жрец закроет Храм бескорыстного небесного владыки, так и не дождавшись обещанных денег. Всё же советую тебе найти Франка и отправиться туда вместе. А то фея «Мечты» затащит к священной зелёной чаше тебя самого. И обретёшь ты себе ещё одну ягодку, но уже не пресную голубику, а черешню с твёрдой косточкой…

— Без моего согласия?

— Ты столько общаешься с ней, а так и не уяснил, какова она? Снимет с себя шляпку с ягодками и погонит в храм у всех на глазах. И попробуй сопротивляться… Не думаю, что ей нужен старина доктор с его молодым азартом. Другое дело ты, друг старый, но молодой по возрасту.

Антон подумал, что гордец ГОР никогда не простит ему сцену собственного унижения. Избиение шляпой это тянуло на вечное уже изгнание не только Нэи, но и его как свидетеля из круга приближённых. Но что он мог с этим поделать? Прощения, что ли, просить за их же собственные нелады? Антон встал и ушёл.

Недалеко от сиреневого кристалла на заветном бревне сидела Нэя. Она чертила на земле босой ногой загадочные узоры и быстро их стирала. Она ждала Антона, зная отчего-то, что он придёт. Антон протянул туфли. Она взяла и положила их в свой подол: — Что он сказал обо мне?

— Почему он должен был говорить о тебе?

— Говорил, я знаю. Что-то грубое?

— Почему так думаешь?

— Он же злится. Он очень эмоциональный, хотя и напускает на себя вид каменного бесчувствия.

— Злится-то за что? За пустяковую царапину…

Она взмахнула красивой рукой, как бы устыдившись собственной несдержанности, некрасивой драки, — Я его ненавижу! — она прижала ладонь к губам, пугаясь своих же признаний.

— Ты же любишь его.

— Никогда! Уже не люблю…

— Если ты здесь останешься, как ты спрячешься от него? Где? Он не из тех, кто прощает. Я знаю, что говорю. У нас там все те, кто осмелились ему перечить, быстро возвращались…

— Куда?

— На Родину. Откуда прибывали. Если такое происходит, то из профессиональных структур парня уже отчисляют без шанса возврата. Боюсь, и тебя ждёт возвращение в вашу столицу.

— Ты думаешь, он сможет так поступить? Опять приходил местный и злющий бюрократ. Сообщил, что добьётся закрытия этой безделицы по имени «Мечта». Сообщил, здание слишком уж дорогое и необходимое для более важных проектов, а он уже заручился поддержкой влиятельных лиц. Мне и Лата говорила, что есть люди, питающие надежду оттягать у нас это здание. Тот тип так и сказал: «Мы только Главу хозуправления Администрации города на место поставим, чтобы не лез нам поперёк дороги, а поддержка свыше у нас есть, уж будьте уверены. Владелец здания и этой территории также дал намёк, что такие вот активы его обременяют скорее. Он подумает о предложенной сделке, суть которой вам знать не обязательно». Неужели, Рудольф уступит им эту территорию и само строение? Но я и в этом случае ни за что не переберусь в его хрустальную башню, как он хочет… — она запнулась. — Ты же знаешь, что здание «Мечты» его собственность?