Альбина хихикнула.

— А потом, на момент аварии?

— Мы учились, — скорчила рожицу я, — планировали, но позже, после диплома.

— Понятно, — Альбина снова посмотрела на небо и раскинула обе руки в стороны, изображая парящую в облаках птицу. — Ты умная и парня себе хорошего нашла. А я рассказала всё Савве.

— А он?

— Ушёл.

— Давно?

— Давно…

Этот ответ лично мне не сказал ничего. «Давно» могло означать как два часа, так и целый месяц.

— Искать не пробовала?

— Пробовала, но он хорошо умеет прятаться. — Альбина подняла плечи и резко их опустила. — Ты знала, что он видел свет?

— Знала, — призналась я и отвернулась, чтобы не видеть её осуждающего взгляда.

— А ведь я его тоже видела.

Тоже видела… Совсем недавно уснувшая боль опять подняла свою мерзкую голову. Видимо, её растолкала зависть, которая вгрызалась в меня похлеще голодной собаки. До признания Альбины я и не подозревала, насколько хочу увидеть этот проклятый свет. Хотя бы увидеть. А потом уже думать, что делать с ним дальше…

Я вздохнула. Альбина пихнула меня локтем в бок и произнесла тихо-тихо, в самое ухо, словно выдавала страшную-престрашную тайну:

— И больше всего я боюсь, что он ушёл в свет без меня…

***

В одиннадцать вечера Альбина растаяла в воздухе. Наверное, послушалась моего совета и снова отправилась на поиски Саввы. Я поплелась в сторону дома. Новогодние украшения ещё не были сняты, и я вовсю любовалась сине-красными гирляндами на деревьях, пока вдруг не увидела на крыше нашей хрущёвки человека. Мужчину. Молодого парня. В расстёгнутой куртке и без шапки.

Я не поняла, как оказалась с ним рядом. Не помнила, как поднималась по ступенькам. Наверное, и не поднималась вовсе. Скорее всего, взлетела или оказалась там силой мысли. Я знала имя этого человека ещё на земле. В тот момент, когда заметила его ботинки, стоящие на самом крае.

На крышу забрался Ромка. Мой Ромка. Ромка, который решил сброситься вниз. И я ничего не могла с этим сделать. Наверное, он думал о самоубийстве с самого начала. С того момента, когда увозил моё тело на «скорой», но отчего-то держался. Сначала, чтобы отомстить, потом ради папы. А потом… А потом он уже не видел в жизни дальнейшего смысла… Поэтому и забрал документы из университета, поэтому так и не дал согласие ни на одну из работ, на которые его приглашали.

Должно быть, он спланировал это ещё утром, там, у могилы, когда гладил мой памятник и пристраивал розы. Как последнюю дань. В последний день. Я вскрикнула. Ветер всколыхнул полы Ромкиной куртки. Его левая нога продвинулась вперёд ещё на сантиметр.

Папины слова, сказанные два дня назад, застучали в ушах, как пишущая машинка: «Он в тебя не верит и никогда не поверит».

— Но не верит не значит, не любит, — зашептал внутренний голос. — Не останавливай. Один шаг, и вы снова будете вместе. Вот ты и дождалась. Всё, как хотела.

Я замерла и прикрыла рот ладонью. Внутренний голос шептал сладко. Мне хотелось, чтобы он продолжал свою песню жизни и смерти. Хотелось, чтобы Ромка снова слышал меня. Хотелось говорить с ним и… обнимать. Но… видеть живым хотелось больше.

— Нет, — сжав зубы, промычала я, — так не пойдёт. Когда любят, желают жизни. Если уж у меня не вышло, пусть он отживёт за обоих.

И я коснулась Ромкиного плеча. Знала, что не удержу, но… всё равно попыталась. И когда он раскинул руки и поднял правую ногу в воздух, я взмолилась, взмолилась так сильно, как никогда не делала прежде:

— Не надо мне света. Пусть только он живёт.

И тогда где-то внизу закричала женщина.

Её крик заставил его спуститься. Я видела, как он бежал. Слышала, как задыхался, как хватал ртом воздух и как растирал вечно колющий правый бок. Он только раз позволил себе остановиться в пролёте между третьим и вторым этажами, а потом, не сбавляя скорости, опять полетел вниз.

Левой рукой она держалась за угол дома, правую — прижимала к животу. Невысокая, толстая и страшненькая. Фиолетовый, местами засаленный пуховик был явно ей мал и топорщился на талии крупными складками. Капюшон спал с головы и обнажил светлые жидкие волосы, собранные в небрежный пучок на затылке.

«Аппендицит, — подытожила я, — или печень, или разрыв селезёнки». Ромка гадать не стал и аккуратно развернул её к себе.

— Что случилось?

— Воды отошли, — простонала она.

— Давно?

— Минут пятнадцать назад.

— Дома?

— Возле «Пятёрочки». Сладкого захотелось. За шоколадкой пошла.

Взглядом она показала на тротуар. В метрах двадцати-тридцати от нас на снегу действительно валялась огромная плитка старой-доброй «Алёнки». Много бы я отдала, чтобы сейчас запустить в неё зубы.

— А муж что?

Женщина насупилась.

— Нет у меня мужа.

— Парень?

— И парня нет. Сбежал, как две полоски увидел. Только пятки сверкали.

— «Скорую» почему в магазине не вызвала?

— У первородки схватки длятся десять-двенадцать часов. В лучшем случае. Вот я и решила, что успею домой сбегать и сумку собрать.

— Телефон с собой?

— Дома, — она заойкала и принялась гладить живот обеими руками. — Боялась, что ограбят. Ночь ведь уже.

— Мой тоже дома. Похоже, стремительные роды у тебя, раз уже схватки начались. На улице оставаться нельзя. — Ромка закинул её руку к себе на шею и, аккуратно поддерживая за поясницу, повёл к подъезду. — На второй этаж подняться сможешь?

Женщина кивнула и снова запричитала, на чём свет стоит костеря своего благоверного.

Кое-как Ромка дотащил её до квартиры и втолкнул внутрь. Ключами не гремел, видимо, дверь так и стояла открытой. Снял с неё пуховик и, усадив на краешек стула, стал звонить в «скорую»:

— Первородка, стремительные роды. Воды отошли минут двадцать назад. Схватки повторяются примерно через каждые четыре минуты. Сколько? — второпях спросил он, глядя на женщину.

— Чего сколько? — проревела она, держась за поясницу.

— Ну не лет же, недель.

— Тридцать восьмая идёт.

Повторив её ответ в трубку, Ромка назвал наш адрес. Женщина снова вскрикнула. Присмотревшись, я поджала губы. Нет, не женщина. Молодая слишком. Скорее девчонка, чуть старше меня. Лицо гладкое, без морщин, хотя и опухшее. Щёки, как у хомяка, но глаза яркие, синие-синие, и разрез на мой похож.

— Так, — вытащив из шкафа клеёнчатую скатерть, Ромка раскинул её на диване, а сверху бросил одну из простыней, — обещали приехать быстро, но, сколько там вызовов я не знаю, поэтому лучше тебе пока тут полежать.

— Ты врач что ли?

— Не врач, — Ромка нахмурился и помог девчонке улечься на диван, — но роды принять смогу. Колготки снимешь или помочь?

Прикрыв глаза, девчонка принялась сдёргивать с ног что-то чёрное и шерстяное.

— И трусы тоже, — послышался Ромкин голос из ванной. — Зовут как?

— Зовут по-разному. А имя — Даша.

— Ну тогда моё — Роман Алексеевич, — хохотнул он, таща на кровать ножницы, нитки, гору полотенец, бинты и початую бутылку «Беленькой».

— От тебя пивом несёт, — простонала девчонка. — Фу, противно аж. Бухаешь, как чижик, а собрался роды принимать.

— А от тебя сигаретами пахнет. Беременная, а дымишь как паровоз. Вся одежда воняет. Дальше взаимные оскорбления продолжать будем?

Девчонка перевернулась на бок и сжала ладони в кулаки. Лицо её сделалось бледным, на лбу выступили первые капли пота.

— Ладно, — заметно мягче подытожил Ромка. — Главное — не паникуем. И во время схваток не кричим, а дышим. Дыши, как собака. Когда схватка заканчивается, расслабляешься и отдыхаешь, поняла? Тужиться будешь, когда захочется в туалет. Сильно захочется. Как будто невмоготу. Делаешь вдох, задерживаешь дыхание и тужишься. И не в глаза, а в живот. Усекла? На меня посмотри.

Девчонка кивнула. Ромка принялся обрабатывать инструменты водкой, а затем новым ватным тампоном протёр себе руки. Когда он взялся за Дашины ноги, я ушла на кухню.