Голос у Альбины начал меняться. Стал тонким и писклявым. Голова закачалась. Губы затряслись. С ней происходило что-то странное. Истерика? Приступ? Может, при жизни Альбина болела эпилепсией?

— Послушай, — сказала я, заставив её взглянуть на себя. — Я могу помочь тебе. Кажется, я знаю, где твой ребёнок.

— Значит, он всё-таки не умер?

Я покачала головой и погладила её волосы. Она никак не отреагировала на этот жест, скорее всего, даже не почувствовала.

— Он так же жив, как и мы с тобой…

Альбина озиралась по сторонам, пристально разглядывая то удаляющийся вокзал, то группу чересчур крикливых пассажиров с заднего сиденья. Как ни странно, но петь она не пыталась, деревья за окном не считала, из стороны в сторону не раскачивалась. Просто сидела, скрестив руки на груди, и думала о чём-то своём. Я чувствовала, насколько ей не по себе, чувствовала и боялась, что она вот-вот передумает и выпрыгнет из поезда, едва тот затормозит на первой более или менее жилой станции. Однако мои опасения не оправдались: каким-то волшебным образом Альбина сумела справиться с тревогой и даже улыбнулась мальчику лет пяти, сидящему в середине вагона.

— Первый раз в электричке? — спросила я скорее из вежливости, чем из любопытства, вспомнив похожий разговор с «Демидычем».

— Не первый. — Моя попутчица покачала головой и забралась на сиденье с ногами. — Мне приходилось ездить. С этой… До Москвы и Сочи поезда из Ч*** не идут. — Она помолчала, а потом запустила пальцы в волосы и перекинула длинную прядь на другую сторону. — А тебе какое море больше нравится: Чёрное, Средиземное или Азовское?

— Я не была на море. — Альбина округлила глаза — от удивления её брови взлетели вверх, и левая поднялась почти на полсантиметра выше, чем правая. В носу засвербило. Ромкины брови обладали такой же особенностью.

Так уж вышло, что на юг я действительно ни разу не ездила. Папиной зарплаты хватало только на безбедный отдых в деревне и хорошее обмундирование к новому учебному году, поэтому у меня всегда был красивый, цветной ранец, добротная одежда и тетради с яркими обложками в стиле «Зачарованных». Впрочем, по поводу невозможности попасть на море я никогда не расстраивалась, в отличие от Ромки, который был влюблён в волны с детства. После свадьбы он всё чаще заговаривал о Крыме и своём желании посетить Ласточкино гнездо и водопад Джур-Джур.

— В конце концов мы заслужили свадебное путешествие, — рассуждал он, расписывая достоинства южного солнца и воздуха. — Подкопим денег за лето. Прихватим «награбленное» со свадьбы и рванём на недельку в Евпаторию. Полежим на песочке, погреем старые кости.

Ромка успел побывать в Крыму целых два раза, в десять лет и в двенадцать, тогда его родители ещё жили вместе и были вполне счастливы, наверное, поэтому моего мужа так сильно и тянуло на юг. К желанию «погреть кости» примешивалась детская ностальгия.

— А знаешь, какое оно? — восторженно рассказывал он, когда мы лежали в обнимку на диване и смотрели на затухающие вечерние фонари через шторы.

— Ммм, синее?

— Ага, синее… — Ромка посмотрел на меня, как на дурочку и щёлкнул по носу. — У берега море светло-зелёное, чуть дальше ярко-голубое, а на глубине практически чёрное. А в камешках на мелководье плавают рыбки, маленькие и юркие. Я тебе обязательно поймаю одну. И раковину достану. Большую и рогатую.

— И медузу, и пальмовую веточку, и гроздь винограда…

— Да ты забудешь про пальму, как только войдёшь в воду. Это тебе не речка и не ванна с морской солью. А ещё песок. Песок у моря такой горячий, что ты будешь прыгать, как индеец Чингачгук, чтобы не обжечь ноги. Готовься заранее…

Я любила слушать его рассказы. Любила пересматривать фотографии и иногда, когда он не видел, украдкой мониторила цены на жильё в Евпатории. А за неделю до аварии мне приснился сон, что мы всё-таки улетели в Крым и бегаем друг за другом по пляжу…

— Ты действительно познакомишь меня с моим сыном? — Альбина наклонилась ко мне и зашептала в самое ухо: — Как думаешь, он обрадуется моему приезду?

— Конечно, обрадуется. — Без всякого зазрения совести соврала я, потому что знать наверняка, естественно, не могла. Чужая душа — потёмки, а Саввина — тем более, но мне очень хотелось, чтобы у этих двоих всё сложилось.

Пока мне на удивление везло с Альбиной. Как только она поняла, что я знаю, где её сын, то сама без всяких уговоров запрыгнула в поезд. Просто сбежала утром от Пестеревой и отправилась со мной на вокзал.

Первая половина дела близилась к завершению. Я везла мать Саввы в город. Далее по плану шла их встреча и… А вот это самое «и» таило в себе кучу опасностей и недосказанностей. Захочет ли Савва разговаривать с Альбиной? Вряд ли. Договорятся ли они до чего-нибудь? Не думаю. И решится ли на этот разговор сама Альбина, когда поймёт, что её сыну уже двенадцать и он не совсем жив? Особенно, когда поймёт, что давным-давно не жива сама…

Конечно, я должна была рассказать ей правду. Намекнуть, подыскать слова, аргументы и примеры. Но как? Если о билетах и деньгах она не подумала, а сумку с вещами не захотела собирать из принципа. Да и вообще, как можно вот так взять и выдать человеку: знаешь, ты умер и стал призраком.

— Есть не хочешь? — начала издалека я, когда заметила женщину, торгующую пирожками.

— Нет, я не ем мучное. Раньше балетом занималась, привыкла быть худой, а голод я почти никогда не чувствую. Удобно, правда?

— Мугу. Туалет, если что в первом вагоне.

Альбина чуть прищурила левый глаз и склонила голову набок. Ей явно что-то не понравилось в моём вполне безобидном предложении. Я ухватилась за это, решив идти до конца.

— Тебе не кажется, что я отличаюсь от других? От твоей матери, например, и от пассажиров электрички?

— Отличаешься.

— Чем?

Тонкие, дугообразные брови Альбины опять поползли вверх. Она медлила и отчаянно подыскивала слова, которые никак не хотели сходить с её языка.

— Ты слегка прозрачная, — наконец выдавила из себя она, глядя куда-то в сторону.

— Именно, поэтому твоя мать прошла сквозь меня. Моё тело перестало быть плотным больше четырёх месяцев назад. Знаешь почему?

— Почему?

— Я умерла. Умерла и превратилась в призрака. Пока тело гниёт в могиле, душа разговаривает с тобой.

— Что за чушь ты несёшь? — Альбина резко вскочила на ноги и попятилась к проходу. — Зачем пугаешь меня?

— Никто тебя не пугает. Я действительно призрак. Смотри.

И, подойдя к шумной компании на соседнем сиденье, я по очереди поводила ладонью перед глазами каждого, но ни один из них даже моргнуть не потрудился. Лицо у Альбины вытянулось, рот открылся, брови в который раз за день взлетели к волосам. Всем своим видом она напоминала рыбу, выброшенную на берег.

Заговорить моя попутчица осмелилась только минут через пятнадцать, да и то шёпотом, осторожно, словно я была мотыльком, сидящим на ярком цветке, а она ботаником, изучающим редкие виды насекомых.

— Значит, поэтому эта не выгнала тебя. Она не видела?

— Да.

— А я вижу, потому что у меня дар?..

Мне было жаль её. Искренне жаль. Жаль, как ребёнка, которым Альбина, по сути, и являлась. Скажи я, что у неё дар, и она бы поверила, поверила безоговорочно и гораздо быстрее «Демидыча», потому что хотела в это верить, потому что надеялась на свою исключительность. Я усадила её рядом с собой и, погладив по плечу, выпалила без единой паузы, не узнав собственный голос:

— Ты видишь меня, потому что сама являешься призраком.

Она резко сбросила мою руку, вскочила на ноги и засмеялась. Громко, дико, как сумасшедшая, сбежавшая из психиатрической больницы. Голова у неё затряслась, глаза забегали, а язык вывалился. Не будь она призраком, то наверняка бы уже упала и начала биться головой об пол с пеной у рта. Но Альбина была призраком и, похоже, уже поняла это. Через пару минут смех её стих, сменившись громким жалобным плачем без слёз, от которого ближнее к нам окно покрылось мелкими трещинками…