***

В конце января в город пришли морозы. Настоящие, трескучие и с ветром. Столбик термометра не сходил с отметки минус тридцать четыре градуса больше недели. В школах пришлось объявить дополнительные каникулы. Дворовые собаки выли от холода, и папа, ругаясь с соседями, пускал их в подъезд погреться и кормил дважды в день горячим мясным бульоном.

— Хоть какое-то доброе дело на старости лет сделаю, — приговаривал он, ставя на деревянный пол миски с едой. Самую маленькую и тщедушную собачонку он даже забрал к себе в квартиру. Слишком уж короткой выглядела её шерсть и худым тело.

Приёмыш почуял меня, как только оказался в прихожей. Оголил клыки и зарычал. Папа засмеялся и погладил его по коричневой морде.

— Свои. Свои. Это дочка моя. Она дурного не сделает.

Приёмыш послушался, но расслабляться не стал. Ухо держал востро. Спал на коврике под порогом, и как только я оказывалась рядом, поднимал голову и, глядя в глаза, начинал громко лаять.

— Эх, Саввы на тебя нет, — вздыхала я, жалея, что не могу попросить у него лапу. Собак я гладила только в деревне. У тёти Глаши их было двое. Кукла и Тишка. Она — темно-серая и кудрявая помесь болонки с дворняжкой. Он — чёрно-белый и пушистый не пойми кто. Оба маленькие. Оба в будке на цепи, но крикливые и любящие ходить в лес за грибами и ягодами.

Приёмыш ни капли не походил на них. Лапы длинные, уши торчком, расцветка яркая. А ещё молодой. Не щенок, но и не взрослый. Подросток, скорее всего, полугодовалый, но, не смотря на возраст, не озорной.

— Сильно не привыкай, — говорил папа, ставя перед приёмышем персональную миску, которая раньше была моей любимой кастрюлей. — Морозы закончатся, верну на улицу. Подкармливать буду, но не более. Мне с тобой гулять не под силу. Человека одного найти надо. Антоном зовут. Он где-то на Макаренко живёт. Не встречал, а, приятель?

Да, к сожалению, вы всё правильно поняли. Моя война с ручкой и тетрадкой так ничем и не кончилась. Я и к началу февраля не смогла написать записку с новым адресом «Демидыча». Правда, вчера мне кое-как удалось вывести букву Ч, которая по закону подлости больше смахивала на цифру семь.

Отчаяние наводило меня на грустные мысли, и я уже хотела оставить папу и прямиком направиться к Савве, заключить с ним сделку, обмануть Альбину и выдать «Демидыча». Я была готова на всё лишь бы получить заветную записку и наверняка ушла бы на улицу Братьев Райт, если бы вдруг уличный собачонок не оскалил клыки и не помчался со всех ног в сторону ванной.

Папа как раз в этот момент мылся в душе. Выходить он не стал, но несколько раз на приёмыша прикрикнул, однако тот и ухом не повёл и принялся лаять и скрестись у дверей с удвоенной силой. Папа снова повысил голос, я погрозила приёмышу пальцем, но тот завыл так, будто моему отцу угрожает самая большая в мире опасность.

— Что за непутёвая собака! — ругалась я, пытаясь схватить мохнатое недоразумение за спину. — Уйдёшь ты сегодня отсюда или нет?

Но собачонок не сдвинулся, а потом резко заменил вой рычанием. И в ту же секунду в ванной что-то упало. Что-то звонкое и тяжёлое.

В груди кольнуло. Отчего-то я вспомнила суд и папину остановку сердца. Неужели опять…

Сама не зная как, я оказалась в ванной.

Слава Богу, там всё было нормально. Почти хорошо. Папа стоял на коврике и завязывал халат, а около его синих тапочек без задников валялись осколки стеклянной полочки, которая ещё пять минут назад была плотно прикреплена к зеркалу.

— Ну, давно бы так, Наташа! — с легким упрёком в голосе проговорил он, глядя туда, где раньше располагалась полочка.

— Давно бы так что? — не поняла я. Пришлось оглянуться. Из горла вылетел смешок. Хотя, нет, не смешок. Смех. Радостный смех, потому что с запотевшего зеркала медленно исчезали слова: «Антон в детском приюте Ч***».

***

Папа поехал в Ч***, как только спали морозы, а, выйдя на станции, прямиком направился в Дом малютки. По-видимому, он хорошо знал этот город, потому что ни разу не спросил у мимо проходящих людей дорогу. Возможно, когда-то давно даже жил здесь либо в силу обстоятельств часто посещал детский приют.

Судя по заледеневшим окнам трамваев и автобусов, морозы Ч*** тоже не обошли. Дороги покрылись толстой коркой льда, и папе всё время приходилось опираться на трость, чтобы не растянуться на асфальте.

Когда здание приюта, наконец, показалось, я осмотрелась вокруг. Машина Пестеревой поблизости не стояла, и это почему-то обрадовало меня. Впрочем, «Демидыч» на улице в это утро тоже не дежурил. Тропинка к главному входу была тщательно вычищена, а новых снегопадов небо пока не предвещало.

Папа не стал тянуть и сразу открыл калитку, а потом также решительно зашёл внутрь. От быстрой ходьбы щёки его раскраснелись, а дыхание стало тяжёлым.

— Вы записаны?

На месте охранника сидел «Демидыч». Он узнал папу сразу, но вида почему-то не подал и стал старательно застёгивать чёрную куртку с изображением сокола.

— Записан.

В знак приветствия папа протянул ему руку. «Демидыч» сглотнул и отвёл глаза. Папина рука так и осталась висеть в воздухе.

— Мы можем поговорить. Не здесь. На улице.

— Нет.

— Я много времени не отниму.

«Демидыч» покачал головой и взял в руки стопку сканвордов со стола, но потом, словно одумавшись, вернул её обратно.

— Послушайте, Антон, я верю Вам. — Расстегнув «молнию» на пуховике, папа присел на стул, стоящий у противоположной стены, — и хочу поговорить о своей дочери.

— О своей дочери?

— О Наташе. Вы рассказывали о ней. Тогда, помните?

— Не помню. — «Демидыч» опять покачал головой. В его маленьких юрких глазах на секунду показалась боль. — Я не помню, простите. В тот день я был не в себе. Не принимал таблетки. Мне не нужно было…

— Нет, нужно, — папа выделил голосом последнее слово. — Ты всё правильно сделал. Я тоже видел её и знаю про свет. Ты говорил, что она не хотела ареста Тимура.

— Я не помню. — «Демидыч» затряс головой и опять стал напоминать загнанного в угол ребёнка. — Я, наверное, зря это сказал. Призраков не существует…

— Да нет же, — папа подвинул свой стул ближе, — они существуют. Наташа написала мне твой адрес на запотевшем зеркале. Её и собака моя чует. Ты ведь видишь её, да? И сейчас видишь?!

— Не вижу. Я, к счастью, больше её не вижу.

В глазах папы промелькнуло разочарование. Он хотел сказать что-то ещё, но не нашёл слов. По коридору, мерно постукивая каблуками, прошла женщина. Я с трудом узнала в ней Галину Ивановну.

— Вам что-то нужно? — спросила она и с опаской взглянула на «Демидыча». По её плотно сжатым губам было нетрудно догадаться, что его вид ей явно не нравится.

— Ничего. Я уже ухожу.

Застёгивая пуховик, папа повернулся к дверям. Его пальцы дрожали, и он никак не мог свести концы «молнии». «Собачка» то и дело вылетала, и процесс застёгивания приходилось повторять вновь.

— Вам помочь? — Заведующая приютом развернулась на каблуках и вплотную подошла к папе.

— Не стоит. Я в порядке. — Наконец справившись с замком, папа вышел за дверь и прижал руку к левой половине груди. Ноги его подкосились, и чтобы не упасть, он схватился за угол здания.

Оставшуюся часть дня он провёл на вокзале и больше в этот день со мной не разговаривал.

***

Февраль медленно, но верно подходил к концу. Близился мой день рождения. В той самой столовой, где проходили мои свадьба и поминки, Оксана Леонидовна заказала несколько больших пирогов. С мясом, рыбой и картошкой. Папа не заказывал ничего. В последнее время он стал раздражительным и часто срывался на учениках и коллегах. Произошедшее в Ч*** сильно подкосило его. Он рассчитывал на «Демидыча». Мы оба рассчитывали. Но наши расчёты нас подвели.

Собаку-приёмыша папа решил оставить. Тот всё так же спал на коврике возле входной двери и питался остатками с хозяйского стола. Гулять уходил сам. Приходил тоже сам, оповещая о своём возвращении царапаньем в двери. Иногда папа подолгу сидел на пороге, гладил его и глядел в пустоту.