Ромкин голос показался мне странным. Не грубым, не хриплым, не надтреснутым. Просто другим. Просящим и требующим одновременно.
Жаль, папа не спешил ему подчиняться. Его грудь оставалась недвижимой. Дыхания не было. Пульса тоже.
Прямо как у меня, после аварии…
Нет, сравнивать нельзя! Меня сбила машина. Я умерла, а папа… Папа живой….
Я замотала головой и, подойдя вплотную к отцу, опустилась на колени, погладила его по щеке, коснулась волос, потёрла морщинки у глаз. Почти… Почти погладила, почти коснулась, почти потёрла. По крайней мере, попыталась…
Сознание накрыло едкое чувство вины, глаза предательски защипало. После смерти я не слишком-то много времени уделяла папе. Чаще следила за Ромкой, Саввой и «Демидычем» и вот теперь… Теперь папино сердце больше не билось…
— Наташа?
Кто-то позвал меня. Позвал настойчиво и упрямо. Я затрясла головой и опять погладила папу. Кем бы говорящий ни был — неважно. Меня видят немногие. Савва… «Демидыч»… Альбина… Сейчас мне не до них.
— Наташа…
Голос стал громче и раздался прямо над ухом. Голову пришлось повернуть и… Папа возвышался надо мной, словно столб посреди океана. Здоровый, бодрый и слегка растерянный.
— Значит, тот человек сказал правду? Ты здесь. А мама? Мама тоже где-то рядом?
— Мамы нет, − выпалила я на одном дыхании. Тело пробил озноб, — Скорее всего, она давно ушла в свет.
Тошнота пропала. К горлу медленно подступал страх. Липкий, животный и отвратительный. Папа не должен меня видеть. Не должен! Живым не дозволено видеть призраков. Я умерла, а он — нет! Папа не может умереть, не может стать как я… По крайней мере, не сегодня!
— В свет? Какой свет?
Он улыбнулся и протянул ко мне руки. Поднявшись с колен, я отступила назад. Боже мой… Я так давно мечтала обнять папу, прижаться к его груди, а сейчас… Сейчас я была вынуждена бежать прочь.
— Свет — это место, где призраки находят покой.
— Тот свет, что за дверью?
— За дверью?
Я с трудом заставила себя оглянуться, но не заметила ничего, кроме длинного ряда скамеек и коричневых стен. За дверьми не было никакого света, точнее, не было для меня. А вот для папы был. Он смотрел туда, как зачарованный, как человек, узревший чудо.
— Ты права. — Папа шагнул к дверям. — Мама там и зовёт нас. Тебя и меня.
— Не уходи, — встав напротив него, я загородила собой проём. Я не могла его отпустить. Не сейчас. — Ромка борется за твою жизнь. Он не отступит. Ты должен вернуться. Просто попытайся. Ромку нельзя оставлять одного…
Папа замер. На его лице повисло странное выражение. Свет манил его. Я видела это по его глазам, по мечтательной полуулыбке, по морщинкам вокруг губ, которые как будто разгладились. А ещё его звала мама…
— Пожалуйста, не уходи…
Я коснулась его плеча и крепко сжала рукой. Сжала и ощутила всю силу сжатия, словно снова стала живой. Чувствовать что-то под пальцами было удивительно приятно. Папа осторожно убрал мою ладонь и опять покачал головой. Я отступила ещё на шаг и раскинула руки. Так когда-то очень давно я не пускала его за двери детского садика, где он оставлял меня по утрам.
— Девочка-стена, — произнёс он ласково, потёр кулаком подбородок, шагнул на меня и… растаял. Исчез так, словно и не стоял никогда рядом.
Из груди вырвался полустон-полуплач. Зажав рот ладонью, я заставила себя замолчать, боясь напугать присутствующих. Папы больше не было. Ни по ту сторону дверей, ни по эту. Ушёл…Ушёл к маме. И бросил меня.
На негнущихся ногах я подошла к Ромке. Уставший и решительный, он продолжал делать папе массаж сердца и искусственное дыхание.
— Брось уже, — тихо произнесла я и положила руку на его плечо. — Оставь… — Боль в области живота была такой сильной, что я с трудом удерживала себя от крика. — Кто-нибудь, скажите, что всё кончено, и оттащите его уже от папиного тела…
Но моя просьба, как обычно, повисла в воздухе. Все были слишком заняты собой. Кто-то рылся в сумочке, кто-то разговаривал по телефону, кто-то без устали чесал нос и вытирал размазавшуюся по щекам тушь … А Ромка всё давил и давил…
Я крепко зажмурилась и повернулась к нему спиной. Слов, эмоций и мыслей больше не было. Даже страх и тошнота исчезли. Только пустота и осталась. Причём везде. Меня словно наизнанку вывернули, а потом завернули обратно.
Хотелось домой. Свернуться калачиком и уснуть так, чтобы никто не трогал…
Но потом кто-то ахнул:
— Господи Боже!
Кто-то запричитал, кто-то захлопал в ладоши. Почти ничего не чувствуя, я распахнула глаза и посмотрела на пол. Ромка расправил плечи и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Папина грудь поднялась, а затем плавно опустилась вниз.
***
Бригада скорой помощи приехала ровно через шесть минут после того, как папа наконец задышал. Двое крепких санитаров положили его на носилки и загрузили в машину, вкололи в вену какой-то препарат и прикрепили ко рту пластмассовую маску. Ромка сидел сзади и внимательно следил за их действиями. Уже позже, у окна регистратуры, я узнала, что он запустил папино сердце через пять минут и тридцать семь секунд после остановки. Пожилая медсестра с добрыми глазами похвалила его за хороший результат и показала Ромке поднятый вверх большой палец, но тот, судя по сдвинутым бровям, поверил ей слабо.
От выступившего на лице пота его чёлка стояла, рубашка покрылась жёлтыми пятнами. Куртку он забыл в зале суда, а потому постоянно мёрз и тёр плечи руками. После обеда Оксана Леонидовна привезла её и сразу же засобиралась к папе.
— Он в реанимации, — сухо остановил мать Ромка, — и пока ещё ничего непонятно. Всё решат следующие сорок восемь часов.
Недолго попричитав, Оксана Леонидовна ушла, а сразу после неё в больницу явился Костя. Он долго сидел возле закутка охранника и едва не светился от гордости, показывая всем желающим новую статью из интернета.
— Справедливость восторжествовала! — кричал он, стуча себя кулаком в грудь. — Никакие деньги Алишеровым теперь не помогут! Будет мотать срок как миленький! Посадили мы его! Слышишь, Ромыч, посадили! Фанаты Наташкины небось от счастья трусами машут. Всё потому что ты ПОБЕДИЛ!!!!
— Фанаты Наташкины? — Ромка усмехнулся и перевёл взгляд на оконное стекло. — Николай Андреевич в реанимации лежит. Выживет или нет — непонятно. Не знаю, как ты, а я вкуса победы не чувствую.
— Да, брось. — Костя ударил Ромку кулаком в спину. — Нормально всё будет. Выкарабкается твой тесть. Ты его с того света вытащил прямо в здании суда. Об этом сейчас в инете говорят больше, чем о сроке Алишерова. Ты — национальный герой. Хорошо, что на заседание журналиста пустили. Видел интервью папаши и адвоката?
— Не видел.
— Я тебе покажу сейчас. — И Костя полез в карман за своим новым айфоном. — Они считают наказание слишком суровым. Ты погляди, сволочи какие.
— Не хочу.
Ромка почти со злостью отодвинул Костин телефон и, встав со стула, демонстративно занял соседний у входа. Вид у моего мужа был уставший и измученный.
— А я говорю: надо. Посмотришь, и тебе сразу полегчает.
— А я сказал: не хочу, — Ромка повысил голос и натянул куртку. Костя рыкнул и пренебрежительно засунул телефон в карман, предварительно стряхнув с брюк несуществующие пылинки.
— Ну, как знаешь, братан, — обиженным тоном проговорил он. — Передумаешь — звони, ну или хотя бы вечерний выпуск новостей глянь. Там про тебя наверняка скажут.
— Ты знаешь, что это отец Алишерова «скорую» вызвал?
— И что из этого? Любой мог, просто у этого мужика телефон ближе всех лежал. Или ты пожалел его?
— Чего мне жалеть?
— Ну не знаю. Говорят: мать в конце пришла. Белугой ревела, разве, что по полу не каталась. Может, поэтому тебя и разжалобило.
— Меня не разжалобило.
— Точно, нет?
Ромка откинул назад чёлку и задумчиво потёр лоб.
— Иди домой. На ночь тут нас никто не оставит.
Громко выругавшись, Костя поплёлся к выходу, но у дверей задержался, как будто из вредности:
