— Бери ниже. В сердце. — Он кашлянул, провёл рукой по волосам и как бы невзначай бросил куда-то в сторону: — Что вчера читала?

Я сглотнула. Сердце забилось в груди быстрее. По венам вместе с кровью побежал страх. Щёки горели. Я кожей чувствовала, что за этим вопросом стоит что-то большее, чем обычное любопытство.

— Так что ты вчера читала? Ахматову или «Записки юного врача»? — продолжил Ромка, испепеляя меня взглядом.

Что говорят в таких случаях в книгах или сериалах? «Я все объясню…» Или: «Это не то, что ты думаешь». Отпираться было бессмысленно. Он знал. Знал правду. Знал, что я вчера солгала. Я видела это по его глазам. Кто-то донёс ему на меня. Но только кто? И самое главное — что? Что ему про меня наговорили?

— Я не читала, — пришлось признаться мне. Голос звучал хрипло: в горле пересохло. От волнения я начала кашлять. — Папа попросил меня показать город одному нашему знакомому с дачи. Его зовут Вова Стариков. Мы просто сходили в кино и в музей. Я не сказала вчера, потому что…

— Потому что что? — напирал он.

— Потому что испугалась, что ты обидишься. Ничего не было. Я клянусь: ничего не было.

— Не было — сказала бы сразу. А ты обманула. Я к тебе прикоснуться лишний раз боялся. Ценил то, что ты чистая. А видишь, как вышло. К другому, значит, это не относится.

Я прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Назревала буря, и у меня не возникало идей, как спастись от неё.

— Кто тебе сказал? Бурунова? Костя? Или Князева?

Он не ответил. Я прикусила костяшку на левой руке. Слёз не было. Только разочарование.

— Нет, мне всё же интересно. Почему ты веришь этому человеку больше, чем мне? — Сердце переполняла злость, к которой секундой позже добавилась боль. Они сплелись воедино и не хотели слушать разум. Я повысила голос. Эмоции зашкаливали, и мне было плевать, что у меня закончились аргументы.

— Уходи, — Ромка произнёс это слово громко и отчётливо, а потом отвернулся и пошёл к дверям своей комнаты. На секунду я оторопела, потому что ждала чего угодно: криков, оскорблений, упрёков, но только не страшного «Уходи…»

— Я… Ты должен мне верить.

— Уходи, — так же тихо повторил он, — и дверь за собой захлопни.

Я не стала спорить. Натянула ботинки, схватила с вешалки пуховик и выбежала в подъезд на площадку. Знаете, в Соединённых штатах Америки, когда человек поступает в больницу, его всегда просят оценить уровень боли по шкале от единицы до десяти. В тот день я поставила девятку.

Бежала домой пулей, плакать себе не разрешала, дорогу почти не видела и всё время мыслями возвращалась к нашему разговору в прихожей. Это самое «Уходи» казалось мне началом конца. Долгого и мучительного.

Папа с работы ещё не вернулся. В сердцах я даже обрадовалась этому. Боялась, что начну обвинять его в нашем с Ромкой разрыве. Мне нужен был кто-то виноватый. А ещё хотелось хоть чем-нибудь занять голову. Не думать, не чувствовать, не жить… Разложив по кровати учебники, я с остервенением начала повторять то, что и так знала. Даже сделала домашнее задание по математике, которое бы всё равно проверять не стали.

На вокзал меня отвёз папа. Я молчала, он ‒ тоже. Может, и догадывался о моём состоянии, но в душу лезть не хотел. Просто закинул сумку на полку и, поцеловав в макушку, пожелал удачи.

Конкурс прошёл плохо. Призовое место я не заняла, но меня впервые в жизни это не волновало. «Уходи» не просто сводило с ума, оно выворачивало внутренности наизнанку. Лидия Семёновна что-то говорила и говорила, а я, уронив голову на руки, смотрела на движущиеся деревья за окном. Домой не хотелось: легче мне не стало.

Приехали мы рано — около половины шестого. На перроне нас, естественно, встречал папа. Ромки не было. Я смахнула слёзы и отвернулась. Глупость какая: а с чего это он должен был быть здесь? Мы же в ссоре и, скорее всего, расстались. Папа обнял меня за плечи, а потом мы втроём сели в машину.

— Не спрашивай пока ничего, ладно, — зашептала я ему в ухо. — Потом, когда высплюсь.

Он пожал плечами:

— Как только у тебя появится желание, я сразу тебя выслушаю.

Через семь минут мы высадили Лидию Семёновну возле её дома, а ещё через десять вошли в нашу квартиру. На кровать я рухнула прямо в одежде. Ни мыться, ни переодеваться сил не было. Последние четыре ночи я почти не спала. Тоска в груди приобретала формы огромного зелёного аллигатора, который жадно пожирал мои внутренности, отчего-то решив начать с сердца.

Проснулась я ближе к двум. Не выспавшаяся, не отдохнувшая и разбитая. «Ничего страшного, — громко пообещала я отражению в зеркале. — Первая любовь и хороша тем, что она первая. Забудется. Надо на учёбе сосредоточиться, а то ещё и не поступлю никуда». И, засунув ноги в тапки, с несчастным видом поплелась на кухню.

— Проголодалась? — спросил папа, как только увидел меня. Он попивал чай из любимой кружки и с интересом рассматривал горы снега за окном.

— Не очень, — ответила я, — но после душа всё может измениться.

— Душ — это хорошо, но ты лучше в окно погляди. Живописный сегодня оттуда вид открывается. Думаю, он тебя непременно порадует.

Спорить не хотелось. «Быстрей посмотрю — быстрее отстанет», — решила я и прижалась животом к подоконнику. Ничего нового внизу не было. Как всегда, машины, как всегда, снег и…

Прямо перед нашими окнами парень в чёрной куртке нараспашку вытаптывал огромные, местами кривоватые буквы, которые складывались в: «Наташка, давай мириться!»

Дышать стало легче. Словно был насморк и исчез. Словно кто-то развязал на талии чересчур тугой пояс. По щекам снова покатились слёзы, но теперь уже счастья. Приложив ладошку ко рту, я дёрнула шпингалет, распахнула настежь окно и во всё горло закричала: «Давай!»

Ромка повернулся и помахал мне сдёрнутой с головы шапкой, а через мгновение послал несколько воздушных поцелуев.

— Ну, я же говорил, что понравится, — довольно произнёс папа, намыливая кружку в раковине.

Я рассмеялась и обняла его спину.

— Он мне всё-таки поверил? Понимаешь, поверил!

Папа усмехнулся и, повернувшись, погладил мои волосы.

— Конечно, поверил! Володя при желании может быть очень убедительным. Солдат всё-таки.

Я выдохнула и побежала в прихожую за курткой. С того дня «Давай мириться» стало нашей с Ромкой кодовой фразой.

***

Следующие две недели ничего не менялось. Ромка учился, подписчики в нашей группе ждали нового заседания суда, я сидела дома, навещала папу и иногда прогуливалась по улице Братьев Райт. Запомните: призраки, как правило, обитают в двух местах: либо рядом с родными, либо там, где остановилась их жизнь. Я успешно чередовала оба эти места. Савву не искала, «Демидыча» не трогала, о Тимуре старалась не думать.

На улице холодало. Люди заменили яркие плащи толстыми куртками, многие натянули на уши шапки. Светофор работал без перебоев. Время от времени я считала прохожих, которые скользили по пешеходному переходу, таща в руках тяжёлые сумки с продуктами. Врать не стану: «Демидыча» я вспоминала часто, но давить на него не хотела. Верила, что он одумается и придёт на улицу Братьев Райт. В мире иногда случаются странные вещи, если проблему не дёргать в разные стороны, она, бывает, разрешается сама. Главное — иметь терпение. Оно меня часто выручало, выручило и сегодня. На шестнадцатый день «Демидыч» нашёл меня сам.

— Где тебя носило? — зашептал он мне в затылок, пока я разглядывала странный рисунок на шапке одного из прохожих. — Четыре дня тебя выслеживал.

Я оглянулась. Он стоял у столба в том же плаще, что и две недели назад, только с отстриженной бородой и причёсанными волосами.

— Не хотела тебя беспокоить. Савва приходил?

Он быстро крутанул плечом и вытащил из кармана старый-престарый, наполовину убитый телефон и приложил к уху.

— Приходил. Мы не сладили… Но я дошёл до приюта. Нет у этого парня родных. Он из Дома малютки сюда приехал. Отказник. Только родился он не здесь, а в Ч***: в тамошнем приюте мест не было, вот и отправили его к нам.