Полное, конечно, безобразие. А уж портфель «следователя Маркво» должен, мне думается, войти в историю криминалистики отдельным примером. Ко всему вышесказанному, и заявление Лебедевой, с которого и закрутилась история, нигде не зарегистрировано. И об ответственности за дачу ложных показаний ни она, ни её мать при подаче того заявления документально не были предупреждены. Это уж потом, когда Марианна собралась «прощать», ей внушительно объяснили последствия такого шага.

О том, как «тонко переиграли» непосредственно Стрельцова, уже упоминалось ранее. А. П. Нилин, видимо, прав, когда говорит о «детской», «обиженной» реакции Стрельцова на происходившее с ним. Что ж, если бросили, уехали в Швецию без него, — ладно, судите. Всё подпишу, всё признаю. Налицо апатия, депрессия. Но дело ещё и в том, что ситуация совершенно непривычна для него. Безусловно, всю жизнь он нуждался в верном друге, который всегда выслушает, поможет. Но в то же время и от одиночества не страдал. Рядом находились люди, готовые прийти на помощь, выручить. И вдруг — полная пустота, немота вокруг.

А напротив те, кто хладнокровно ведёт тебя на каторгу, желая всего лишь побыстрее завершить «дельце» опального футболиста. И он признаёт всё, соглашается привести подробности, не ищет себе оправдания. Про Марианну — ни одного плохого слова. Тему Караханова, за которую надо бы цепляться, которая, казалось бы, способна спасти, вытянуть из приближающейся пропасти, — тоже не поднимает.

На мой взгляд, здесь не только о депрессии нужно говорить. Потому что в таких, «пограничных» ситуациях проявляется суть человека. И опрокинутый, обыгранный, униженный на радость врагам Стрельцов поднимается до высокого спокойствия настоящего мужчины, далёкого от нытья, хныканья, причитаний, завываний, которыми частенько по-хитрому подставляются другой или другая. При этом он, выросший в подмосковно-московских дворах, замечательно сознавал, что такое российская «зона».

И ещё: отвечая на разнообразные вопросы по делу «25 мая», Эдуард твёрдо отказывается обсуждать свои отношения с Аллой Деменко. И их общую семейную жизнь с участием Софьи Фроловны. Дело внутреннее, интимное. Не надо лезть грязными руками. Да и чистыми — не стоит.

Всё же дела семейные — одной той семье понятны. С другой стороны, мать всегда останется матерью. Это я к тому, что Софью Фроловну в ходе этого безнадёжного, с заранее предрешённым приговором дела упомянутые судейско-прокурорские работники начнут побаиваться (как сообщает А. П. Нилин). Это кого, простите? Полуграмотную женщину, которая мучилась и астмой, и сердечными болезнями и вообще являлась инвалидом? А ведь у тех испугавшихся в какой-то момент сытых граждан — власть, мундиры, охрана, кабинеты. Но вот страшно стало, когда немолодая, простоватая стрельцовская мама сражалась за сына с отвагой тигрицы. Конечно, шансов отстоять своего Эдика у неё не было. Однако моральную победу она, бросившая вызов целой системе, на мой взгляд, одержала. Заслужив наше безусловное уважение.

Что же касается ещё одного заметного участника тех драматических событий, то его не все мемуаристы и исследователи вспоминают добрым словом. Разговор пойдёт о защитнике подсудимого Стрельцова. Надо признать, Э. Г. Максимовский и А. В. Сухомлинов относятся к адвокату в этом деле по-разному. Но в одном позиции двух юристов совпадают: защитник у Эдуарда появляется слишком поздно. 15 июля, за неделю до суда. Конечно, 20 лет назад и о таком думать боялись, однако сами сообразите: как за семь дней одолеть многотомное дело? Нужно же не просто его прочитать, но выработать согласованную с подзащитным тактику, поработать с приглашёнными именно адвокатом свидетелями, прикинуть, что предпримет обвинение.

У А. В. Сухомлинова сцена знакомства адвоката и подсудимого 15-го числа описывается так:

« — Мидовский Сергей Александрович из Московской коллегии адвокатов, — представился пожилой мужчина. — Со мной заключили соглашение на вашу защиту. Я вас буду защищать. Не возражаете?

— А кто заключил?

— Ну, допустим, твои родственники — и после паузы — скорее всего друзья, — пояснил адвокат, умело переходя на “ты”. — Ордер уже оплачен, так что не волнуйся.

“Опять Коля”, — догадался Эдик, вспомнив разговор в КПЗ».

Автор книги, как видим, твёрдо верит в могущество Николая Загорского, который и из заключения непринуждённо добирается до Московской коллегии адвокатов. Впрочем, ордер на защиту и впрямь оплачивать было некому. Татушин с Огоньковым сами завязли, у Софьи Фроловны отродясь подобных денег не водилось, а завод ЗИЛ отказался от всяческой помощи. И то, что Мидовский ходил в партком к Фатееву, и в завком к Платову, и в команду мастеров «Торпедо» к начальнику команды Ястребову, — не подлежит, на мой взгляд, сомнению. И их отказ даже в характеристике (!) также вполне понятен. Люди испугались: пахнуло прежним, едва забытым. Поэтому ничего не остаётся, как поверить в силу и благородство тюремного «авторитета».

В целом же у А. В. Сухомлинова защитник С. А. Мидовский смотрится грамотным, опытным специалистом, который сразу, без обиняков сообщил подопечному: «Я уже изучил твоё дело. Там всё записано. Конечно, можно было занять иную, более хитрую позицию. Признаваться во всём подряд не следовало (а кто ж мог посоветовать-то, если адвоката не было? — В. Г.), это явно лишнее, но теперь менять ничего не будем, только испортим ситуацию». И чуть позже добавил: «Говорят, лично Хрущёв держит дело на контроле!» Далее Андрей Викторович расскажет о значительной, по его мнению, роли Мидовского в сокращении срока: это уже когда Стрельцова упекут на 12 лет.

Короче говоря, следуя логике книги, два фактора дезорганизовали защиту: непосредственно признание Эдуарда и, конечно, тот «личный» контроль первого лица государства.

Безусловно, недооценивать оба момента нельзя. И я всё-таки не до конца соглашусь с Э. Г. Максимовским, когда он категорично утверждает: адвокат на процессе «топил» Стрельцова. (Хотя позиция Стрельцовского комитета, созданного Эдвардом Григорьевичем, заслуживает несомненного внимания). При этом действительно недурно для начала обратиться к кассационной жалобе, поданной адвокатом по окончании судебного процесса. Вот выдержка из пункта первого столь важного документа:

«По делу известно, что, будучи брошен отцом в 4-летнем возрасте, Стрельцов воспитывался одной матерью, неразвитой, полуграмотной женщиной: несмотря на эти неблагоприятные условия, Эдуард пришёл в столичный спортивный мир скромным, застенчивым, дисциплинированным 16-летним юношей, который не пил, не курил и краснел при замечаниях со стороны тренера».

«Деликатный реверанс» в сторону Софьи Фроловны, видимо, объясняется особой, многократно апробированной тактикой адвоката: подзащитный должен выглядеть несчастнее всех остальных — для чего и родная его мать соответствующе характеризуется. Однако фраза про шестнадцатилетнего... Простите, но это же С. Д. Нариньяни! Что же получается: обязанный по оплаченному, между прочим, ордеру защищать профессионал использует «ударный» материал (подшитый, кстати, в дело вместе с ещё одним, более поздним шедевром) обвинения?

Дальше в жалобе опять на первый взгляд хитро закручено: всякие нехорошие меценаты развратили, потакали капризам, избаловали парня. Только что с этого Стрельцову на суде? От тех «меценатов» в любом случае не убудет. Ну, сняли кого-то с должности — следующую найдут. А молодой талантливый человек сейчас получит, считай, высшую меру. Может, и не стоило так долго о них рассуждать?

При этом Мидовский дело-то своё (что и обидно) знал. В частности, во втором пункте жалобы он весьма точно восстановил события 25 мая:

«Суд не учёл, что одной из причин, толкнувшей Стрельцова на преступление, явилось неосмотрительное, чересчур легкомысленное поведение самой потерпевшей Лебедевой, давшей Стрельцову повод для обращения с ней не как с целомудренной девушкой, а как с доступной женщиной...

В самом деле: едва познакомившись со Стрельцовым и узнав, по её собственным словам, ещё в Тишкове, что он женат, — она тем не менее избирает его своим кавалером, сразу переходит с ним на “ты”, пьёт с ним вино...»