...Тем больнее и страшнее читать издания, «подписанные в печать» после мая 1958 года. Из всех материалов убраны фамилии Стрельцова, Татушина, Огонькова. Составы публикуются так: восемь человек, а потом «и другие». В описании матчей та восьмёрка называется, а опальные граждане именуются по амплуа: «центральный нападающий», «правый крайний». Смотрится бестолково, неуклюже, однако это полбеды.

В упоминавшейся книге «Год олимпийский. 1956» перечислены все олимпийские чемпионы Мельбурна. Призёры также не забыты. Доходим до футболистов. И что же: из восемнадцати обладателей «золота» красивым шрифтом пропечатаны пятнадцать. Стрельцова, Огонькова и Татушина в списке нет.

Как это назвать? Как можно фактически лишить звания олимпийского чемпиона? Ведь «бывших» победителей Игр не бывает. Это чемпионы мира, Европы, Америки и т. д. могут получить приставку «экс». Олимпионик вне времени и вне политических систем.

Причём свершится такое в той же стране, что приветствовала любимых спортсменов полтора года назад. Хотя почему «та страна»? Кромсавшие историю люди представляли только себя. А тех, кто входил в вагон где-то в Сибири со всякой вкусной всячиной, всё одно намного больше.

В жизни так тесно переплетены радость и беда, победа и поражение, взлёт и падение, смех и слёзы, — что одно от другого безболезненно отделить нельзя. Слишком всё переплелось, срослось, чтобы представить себе или полное, безмятежное счастье, или беспросветное, глубокое горе. Люди и сами не замечают, как у них в течение суток меняется оценка происходящего вокруг.

Однако, рассказывая о 1957 годе применительно к Стрельцову, невозможно, на мой взгляд, совместить в одной главе известные нам диалектические противоположности. По той причине хотя бы, что действовали два субъекта — и в разных направлениях. Один, футболист, почти каждым выступлением приводил народ в восторг, другой... А как его, другого, именовать? Может, вернее сказать — другие? Ведь так до конца непонятно, кому нужна была травля превосходного игрока, истинно народного любимца. И, наверное, главные вопросы здесь: «зачем?», «почему?» и, конечно, «за что?». За что столь неадекватная оценка ударной, несомненно, работы в стране, провозгласившей доблестный труд главной ценностью? И почему критики будут до такой степени жестоки, глумливы, необузданны, безжалостны? Ну и попросту: зачем это всё? Кому легче-то стало летом 1958-го?

Как видим, такие тяжёлые, «чугунные» вопросы тянут нас вниз, не дают вернуться к взлёту Стрельцова, о котором шла речь в третьей главе. И который продолжался. Поэтому сначала мы полюбуемся теми уникальными, выдающимися достижениями форварда в постолимпийском году, а в следующей главе вернёмся, по мере возможности, к тому же временному отрезку уже в связи со странной, неумной и неблагодарной реакцией загадочных могущественных сил на те подвиги.

Итак, 8 января олимпийцы прибыли в Москву, где на Комсомольской площади состоялся многотысячный митинг. Судя по всему, жители столицы стягивались к трём вокзалам по собственной инициативе, без разнарядок — хватило лишь информации о времени прибытия поезда. Встреча получилась доброй и сердечной. Речей было немало: от руководства выступил фактический министр спорта Н. Н. Романов, от рабочих — представитель, кстати, ЗИЛа И. Христофоров. А спортсмены говорить у нас всегда умели. Избранные, правда: Владимир Куц и гимнаст Виктор Чукарин высказывались всегда правильно и складно, не придерёшься. Хотя если бы осмелились дать слово двадцатилетнему Эдуарду Стрельцову, то получилось бы, возможно, неуклюже, зато незабываемо искренне и от души. Впрочем, его на такое пойти вряд ли бы уговорили. Если б, допустим, опять на поле, да мяч на выход пробросить...

А 9 января состоялся приём в Кремле. «Участники XVI Олимпийских игр встретили Новый год по дороге из Владивостока в Москву, — сообщал «Советский спорт». — Вчера вечером спортсмены-победители как бы встретили 1957 год вторично. По приглашению Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР они в этот вечер были гостями в Большом Кремлёвском Дворце на состоявшемся здесь новогоднем балу».

В номере от 12 января приводятся и подробности: «Праздник начался, как только спортсмены вступили на сверкающую огнями лестницу. Дед Мороз, окружённый весёлыми ряжеными, повёл гостей по беломраморным ступеням наверх. В полумраке Георгиевского зала спортсмены увидели красавицу ёлку, осыпанную снежными хлопьями. А потом вспыхнул свет. Заиграли оркестры, и в Грановитой палате, и во Владимирском зале, и в Георгиевском зале закружились танцующие пары».

Прелестно, что и говорить. Но спортсмены, естественно, не только танцевали. Не забудем, это встреча Нового года в родной столице. Значит, застолье входило в программу обязательным пунктом. Ну, или фуршет, говоря чуть современнее. А дальше, «в разгар вечера», как сообщает газета, появляются Н. С. Хрущёв «и другие официальные лица».

Вот с этого места и продолжу в следующей главе о кремлёвской встрече.

А пока, как и обещано, о делах футбольных. Московское «Торпедо» принял Виктор Александрович Маслов. В 53-м Стрельцов с ним толком не пересёкся, в отличие от Валентина Иванова, которого бывший торпедовский капитан, лысоватый правый крайний команды, называвшейся и «ЗИС», и «АМО» (по названию завода), ввёл в состав, ни разу о том не пожалев. Жалели, вполне вероятно, заводские руководители (но несколько спустя), которые пять (!) раз расставались с коренным автозаводцем Масловым. Однако о грустном, как уже уговорились, пока не будем. Тем более что тот 57-й можно и вправду считать рубежным годом. Смею утверждать: до очередного масловского пришествия за «Торпедо» болели в основном работники завода, их семьи, друзья семей и пр. Что, как мы убедились, составляло внушительную массу народа. Но именно с 57-го за «Торпедо» станут переживать граждане, никакого отношения к автогиганту не имеющие. Как до нас хорошо сказано: и академики, и мореплаватели, и плотники. В самом деле, многие советские люди в конце 70-х — начале 80-х чуть смущённо объясняли непреходящую привязанность к торпедовским цветам так: «Я болеть-то за них начал, когда ещё Маслов тренировал, а на поле Иванов, Медакин, Маношин, Метревели, Стрельцов, Воронин». Да, завершающая звёздный список фамилия прозвучала очень вовремя: вместе с Масловым в «Торпедо» пришёл восемнадцатилетний Валера Воронин.

И началось золотое торпедовское время. В конце 50-х — начале 60-х Маслов создаст такой коллектив, который не только влюбит в себя огромную страну красивой, лёгкой, техничной и очень эффективной игрой, — он поставит торпедовцев вровень с грандами советского футбола. Действительно, после «золота» 60-го года (да и раньше, если уж честно) ни армейцы, ни спартаковцы, ни динамовцы не могли поглядывать свысока на земляков-зиловцев. А потенциала, заложенного Виктором Александровичем, хватит и на чемпионство 1960-го (уже без Стрельцова), и на «золото» в 65-м (уже со Стрельцовым — при этом не станем умалять заслуг тогдашнего старшего тренера Виктора Семёновича Марьенко).

Однако всё это потом будет. А в 1957 году Маслов пришёл из ФШМ в команду, которая едва избавилась от перспективного молодого наставника (вышла своеобразная рокировка: Константин Иванович Бесков отправился тренировать молодёжь вместо Виктора Александровича) и где, несомненно, существовали нехорошие «подводные течения».

Впрочем, у Маслова было перед Бесковым по крайней мере два преимущества: десять лет разницы в возрасте (что в тренерском деле отнюдь не пустяки) и тот факт, что для торпедовцев он был «свой». В автозаводском государстве традиции играли немалую роль.

Словом, волею судеб Стрельцов застал начало торпедовского подъёма при В. А. Маслове и, больше того, принял в нём живейшее участие. И как же тот, теперь уже командный взлёт случился?

Прежде всего: Виктор Александрович являл собой редчайший тип тренера-самородка. Это совсем не значит, что футбольная наука не нужна. Напротив, чем больше наставник знает, чем старательнее учится, чем качественнее анализирует появляющийся материал, — тем лучше. Тот же К. И. Бесков в 50-е являлся ходячей футбольной энциклопедией. Надо признать к тому же, что тогда, в 50-е, хватало тренеров без специального образования. Однако Маслов — исключение из всяческих правил. Он видел, по выражению одного хорошего поэта, «не поверхность, а суть» без особых к тому усилий. Плюс — гигантский жизненный опыт. И, наверное, главное: фанатичная увлечённость процессом создания команды. Сегодняшние коллеги Виктора Александровича, вероятно, удивятся: он вёл своеобразный педагогический дневник, к чему его, понятно, никто не обязывал. И отмечал в нём сделанное «не по службе, а по душе». Допустим, прослушала команда лекцию о новинках советской литературы, или встретилась с народным артистом СССР (и страстным любителем футбола) М. М. Яншиным, или посетила Третьяковскую галерею. Зачем всё это? А у Маслова был ответ: «Ведь чем умнее и образованнее футболист, тем в большей степени он готов к творчеству на зелёном газоне». И так чётко, чеканно высказывается человек с восемью классами (некоторые товарищи не стеснялись об этом регулярно напоминать) образования!