Отец ушёл на фронт рядовым. Воевал в разведке и за два военных года достиг офицерского звания. Потом заслужил отпуск домой, приехав с положенным по чину ординарцем. Который и сообщил восторженно о невероятной везучести и храбрости своего командира, о том, сколько «языков» этот могучий столяр с «Фрезера» приволок, — и, похоже, под конец поведал, что живёт его начальник на той проклятой войне с медсестрой...
Чем объяснить фантастическую словоохотливость? Недалёкостью? Радостью проживания недолгих мирных дней перед отъездом на возможную смерть? Кто знает. Только Софья Фроловна чуть позже сообщила мужу на фронт о полном разрыве отношений. Вновь: не нам судить.
Так и остался Эдик с мамой. Через два года, после Победы, многие женщины тоже окажутся одни с детьми на руках. Но разница со стрельцовским раскладом всё же есть.
Да, у других ребят отцы погибли на войне. Да, они уже не смогут обнять, приласкать или, наоборот, поругать и наказать. И зарплату домой не принесут. Однако извещением, что «пал смертью храбрых», фотокарточкой на стене или в альбоме, а также безудержными воспоминаниями тех, кто выжил, такой отец навечно останется в сознании ребёнка. Человека нет физически — только обращаться к нему как к герою и нравственному авторитету, несмотря ни на что, никто и никогда не сможет запретить.
Сразу приходит на память прекрасный фильм «Застава Ильича» великого режиссёра Марлена Хуциева, где двадцатилетний (к этому биографическому рубежу мы подойдём и поразмышляем отдельно) персонаж беседует с внезапно ожившей до страшной тонкости деталей фотографией отца, погибшего на войне. И отец, что характерно, не сможет дать совет двадцатилетнему сыну — сам-то не дожил до двадцати. Однако сам факт мысленного диалога неизбежно приводит к выводу, что для героя фотография способна ожить в любую минуту: связь времён не прерывалась.
А маленький Эдик был лишён возможности хоть какого-то общения! Софья Фроловна жила одна — и любую информацию, связанную с личностью бывшего супруга, считала излишней для подраставшего сына.
Кстати, некоторые современные успешные и состоятельные женщины вообще считают институт второго родителя устаревшим. Мол, при хороших заработках удачливая дама легко прокормит, оденет, выучит собственное чадо и без мужского участия. Тут, пусть и не без усилий, можно отыскать некую логику. В нашей стране женщина занимается ребёнком с самого его появления на свет. Купает, готовит, стирает, чистит, гладит. И уроки вместе учит, потом и на родительских собраниях сидит. Хотя до того чаще всего тоже провела, как и муж, полноценный рабочий день.
И всё-таки бросаться в крайности «однокрылого» воспитания, думается, не стоит. Минусов выйдет больше, чем плюсов. Возьмём красноречивое свидетельство из автобиографии футболиста, которого не без оснований часто вспоминают в связи со Стрельцовым. «С курением никаких проблем не было. Год или два назад я сидел с ребятами примерно в пяти ярдах от дома и взял у одного из них сигарету. Многие ребята из моего класса были заядлыми курильщиками, и вот я пошёл по той же дорожке. Я огляделся по сторонам, чтобы проверить. Не вышел ли кто-нибудь из моего дома, и вдруг увидел папу, который сказал “Привет!”, улыбаясь, как всегда (он всегда чему-нибудь радовался), — а потом прошёл мимо как ни в чём не бывало. Я, остолбенев, выбросил сигарету — я понимал, что у меня будут крупные неприятности. Друзья сказали, что мне не о чем беспокоиться — папа точно не заметил, что я курил или пытался курить. Я пошёл домой. Я тоже думал, что он ничего не заметил, — и ошибся. Разговор у нас вышел простой: “Ты курил?” Я ответил: “Да, но я ведь всего несколько раз попробовал”. Следующий его вопрос показался мне странным: “И какой на вкус дым, который ты вдыхал?” Я сказал, что не знаю. Но я не получил выволочки, которой заслуживал. Мой отец — он всегда был моим другом, всю жизнь, — подошёл ко мне, посмотрел прямо в глаза и проговорил:
— У тебя талант к футболу. Ты можешь даже стать звездой, но тебе никогда не добиться успеха в этой профессии, если ты будешь пить и курить — твоё тело этого просто не выдержит.
Он достал из кармана кошелёк, дал мне немного денег и сказал несколько слов, которые я никогда не забуду:
— Если хочешь курить, кури собственные сигареты, нечего клянчить их у других.
В этот момент я понял, как сильно он меня любит, и ещё я понял, что он прав. И с того дня я больше никогда не курил».
Цитирование вышло весьма обширным, однако прерваться не получилось. Всё-таки перед нами автобиография самого Пеле, Эдсона Арантеса ду Насименто. И между прочим, рос Король футбола весьма шустрым и далеко не образцовым по поведению мальчуганом. Но из отрывка несложно понять: и до случая с сигаретой Дондиньо (прозвище отца) являлся для парнишки безусловным авторитетом. И дело даже не в том, что ду Насименто-старший был неплохим футболистом и стал для сына по сути первым тренером и первым менеджером. Даже если бы и не так случилось — важно, что он, такой вот Дондиньо, — был. Был взрослый мужчина в тот момент, когда закладывался характер. А именно тогда отцовская фигура приобретает огромное, безо всякого преувеличения, значение. Хотя, конечно, начинается всё с детства. Тот же Эдик, обратите внимание, запомнил на всю жизнь гигантскую ладонь отца, отразившую летящий кофейник. Правильно: папа изначально самый сильный, самый большой и справедливый. Потому и Пеле в воспоминаниях, подчеркнув неизбывную жизнерадостность и доброжелательность Дондиньо («он всегда чему-нибудь радовался»), вспоминает и его стихийно безупречные педагогические ходы: при мальчишках-то не стал отчитывать — дождался, когда можно будет посмотреть в глаза. А уж демонстративно предложенные деньги на сигареты (а ду Насименто из Бразилии жили вполне сопоставимо со Стрельцовыми из Советского Союза) — попадание в самую, что называется, точку: очень вовремя задето самолюбие подростка.
Конечно, то начало 50-х, и в нынешние времена ничего подобного не получится, — но и Эдуард-то всего на три года старше Эдсона. Одно поколение.
И страны у нас похожи — просторами, многоликостью, талантами. Поэтому представить себе на месте Дондиньо Анатолия Стрельцова вполне возможно. Неужели фронтовик, мастер своего дела, человек, добившийся уважения и положения исключительно за счёт собственного дарования и смелости, не нашёл бы нужных слов для сына, когда бы увидел, что тот идёт не совсем безупречным путём? Роль отца — не тактическая, а скорее, стратегическая. Нужно объяснить не только, что конкретно нельзя делать, но и почему (и это основное). Дондиньо, как мы убедились, прекрасно это проделал. А Анатолий не смог. Потому как в Киеве уже жил с новой семьёй.
«Возвращались отцы наши, братья по домам — по своим да чужим...» Это уже цитата из соотечественника и тоже, считай, ровесника — Владимира Семёновича Высоцкого.
Что показательно, та знаменитая «Баллада о детстве» была навеяна не только общим впечатлением от военно-послевоенного быта, но и личной драмой. Как известно, Семён Владимирович Высоцкий не вернулся к жене, Нине Максимовне, после войны. Образовалась другая семья. И будущий поэт мог оказаться почти в той же малоперспективной позиции, что и не менее замечательный в те же 60-е футболист.
Однако ничего подобного не произошло. Бывшие супруги нашли возможность минимизировать моральные потери Володи от расставания. Мальчик и в Германии, где Семён Владимирович проходил службу, жил (мачеху в шутку «Мутти» называл), и в Москве потом у мамы. Где, в общем, и развивалась его карьера — хотя и отец никуда не пропадал.
У Стрельцова — ровно наоборот. Отношения были порваны до конца. И пусть Софья Фроловна делала для сына всё, что могла, и даже, вероятно, больше — как-то недостаточно этого было.
Нет, записным хулиганом Эдик не был. По крайней мере орехи из железнодорожных вагонов, как тот же Пеле, не воровал. Учился, правда, средне. На второй год не оставался, однако и не блистал.
Школу тоже называли «Фрезер». Строго сказать, существовало две школы: мужская и женская. А здание для них определили одно. При этом контакты между учащимися двух школьных образований решительно не приветствовались. Что, разумеется, заставляло мальчиков и девочек ещё сильнее тянуться друг к другу. Софья Фроловна, например, судя по записи А. В. Сухомлинова, считала первую жену Эдуарда Аллу Деменко первой его любовью. Во что искренне хочется верить.
