— Д-да, оставайся и смотри тут, — бросил Мунгалов писарю, не вложив никакого смысла в фразу, и выехал со двора.
Казак-писарь прокричал ему вслед:
— Чулумской дорогой не езжайте, на красных наскочите. Берите тропой через Дунькину сопку.
* * *
А в это время санная тройка с Макаром Пьянниковым, Андреем Глиновым и Артамоном Зарубовым уже находилась у перевала, в десяти верстах от Махтолы. Дорога была ходкая — ровная, без извилин и рытвин, подъемов и спусков. Лишь когда начался перевал, скорость гонки упала. Кони приморились, с рыси перешли на шаг, а у самой вершины уже еле тащили кошеву.
Макар слез с саней, размялся пробежкой. Поднявшись на гребень, он подал сигнал товарищам: «Вижу обоз».
Длинная вереница подвод медленно ползла по неширокой лощине, обрамленной грядами низких сопок. Отсюда, с перевала, обоз казался тонкой цепочкой, брошенной сверху вниз и растянутой почти во всю длину лощины.
Пьянников впрыгнул в кошеву, глаза его пылали.
— Ну, што! Скатимся на них с верхотуры, — он кинул взгляд на колонну купеческого обоза, — и ударим, а?!
— Можно, я извиняюсь, — согласно кивнул бородой Зарубов.
Глинов не спешил соглашаться с Макаром:
— Ударить? А какой толк?
— Штоб враз нагнать страху.
— А ежели жена с дитем Тимофея Егоровича там? И Настя-сестрица? Што получиться может? То-то и оно…
— Верно, не годится, — почесал затылок Пьянников. — Надобно што-то получше придумать.
Под спуск сани стали подкатываться под ноги лошадям, они зарысили.
До самой лощины партизаны молчали, каждый складывал в уме свой план встречи с обозом.
Первым нарушил молчание Артамон Зарубов:
— Я, робя, соображаю так: ударить все одно придется, токо спервоначалу сговор бы поиметь, куда я как сподручнее.
Макар закрутил головой:
— Нет-нет, сразу нельзя налетать — испортим все начисто. Сначала мандат семеновский надобно в дело пустить: так, мол, и так. И тут же про женщин выпытываем. А когда узнаем, где жена Егорыча и Настя, тогда можно и жару поддать Редкозубову и купчишкам.
— Вот это уже получше, — поддержал Глинов. — Давайте так и сговоримся.
Замыкающие купеческий обоз два верхоконных казака обратили внимание на санную тройку еще тогда, когда она только перевалила хребет. И хотя до нее еще было порядочное расстояние, они передали по колонне через ездовых: «Нагоняют сани с тройной упряжкой». Доклад был адресован вахмистру, возглавлявшему конвой. Но прежде чем до него дойти, сперва получил его войсковой старшина Редкозубов.
Боясь нападения партизан, он ехал в середине цепочки обоза. Перед выездом из Махтолы войсковой старшина притворно пожаловался вахмистру на нездоровицу:
— Прихватило что-то меня… э-э-э, Василий Фомич. Вы уж, голубчик, обеспечьте охранение, я отлежусь немного. Поезжайте на моей пролетке впереди колонны, а казаков определите в арьергард. Вы должны понять меня, с дорогой бы душой поехал вместе с вами, но знобит, знаете, кости ломает. Я пристроюсь где-нибудь… э-э-э, на возу, скажем, с сеном или в фаэтоне господина Шукшеева.
Однако Редкозубов не сел ни на подводу с сеном, ни в закрытый кожаным верхом высокорессорный шукшеевский тарантас. Он выбрал неказистую телегу с молчаливым чернобородым стариком возницей.
— Не откажете мне в компании с вами, любезный… э-э-э, как вас по имени-батюшке?
Старик назвался Чернозеровым Ильей, сыном Ивана, пробасил безразлично:
— Залазь, бродь, ежель не боишься околеть.
— А я тулупчиком вашим… э-э-э, Иваныч, если позволите, укроюсь. Прихворал, скажу вам, в горячке горю…
— Быват. Горячка, однако, с кем хошь могеть приключитца.
…Редкозубов, покоясь в своем нагретом меховом ложе, сладко дремал и вдруг услышал густой бас Чернозерова, дублировавший по колонне доклад казаков арьергарда: «С хвоста сани с тройной упряжкой». Он высунулся из тулупа, прервал старика:
— Передайте… э-э-э, Илья Иваныч, назад мое распоряжение: «Задержать, выяснить, кто такие, куда и с каким намерением едут».
Чернозеров развернулся к сзади ехавшей подводе.
— Ге-ей! Тереха! — загудел он. — Сопчай, значитца, обратно указ его бродь. Велено спрос учинить, хто такие и по какому делу, однако, несет их.
— Задержать! — вставил войсковой старшина. — Задержать! Передайте, любезный.
— Ишшо, стало быть, задержать велено как следать.
И пошло из уст в уста по подводам — вперед, в голову колонны: «Сани… Тройная упряжка» и назад, в конец обоза: «Учинить допрос… Задержать…»
Казаки, замыкавшие обоз, ждали стремительно приближающиеся сани. Тройка неслась не сбавляя ход. Они подняли винтовки, требуя, чтобы Зарубов остановился. «Тпру-у-у!» — натянул вожжи Артамон; кони с трудом сдержали кошеву, и она чуть не сшибла телегу, доверху загруженную мешками. Казаки обложили Зарубова матерщиной.
— Как выражаетесь?! — напустился на них Пьянников. — Не видите, што офицер перед вами?
— Мы на ездового-растяпу, ваше благородие. Куда глядит, ненароком кувырнул бы вас. И подводу с зерном перекинул бы.
Макар поднялся из кошевы:
— Почему останавливаете?
— Велено задержать, узнать, хто такие.
— Мы с мандатом его высокопревосходительства атамана Семенова, — достал Макар бумагу.
— Дозвольте, — нагнулся из седла один из верховых.
Пьянников усмехнулся:
— Неужто грамоте обучен?
— Два класса с отличием прошел, — с похвалой о сослуживце сказал второй верховой, — шибко грамотный.
Казак прочитал бумагу.
— Значит, господин в дохе и есть чиновник почтового дела Холодулин?
— Сомневаешься? — Макар недобро смерил белогвардейца. — Не похож?
— Похож. Почему не похож.
— То-то же, — смягчился голос Пьянникова. — Как фамилия?
— Аникин, казак Долгинской станицы.
— Скажи мне, Аникин, вы сопровождаете купеческий обоз, что ночевал нынче в Махтоле?
— Так точно, тот самый.
— И войсковой старшина Редкозубов едет с этим обозом?
Верховые переглянулись, почти одновременно ответили:
— Не могем знать.
— Понимаю, про начальство не велено говорить. Ну а про женщин двоих, одна с дитем, разве тоже не велено тебе, Аникин, сказать?
Аникин удивился:
— Вы и про женщин осведомлены?
Второй верховой не удержался:
— Про женщин знаем, ваше благородие. Они оказались краснюхами.
Пьянников осек его:
— Тебя не спрашивают. Што они красные, мне известно. — И опять к Аникину: — Так в обозе эти женщины или где?
— Никак нет, в обоз они не попали. Одну прямо в Махтоле арестовал приказный Булыгин и погнал в Таежную, а другая, котора с дитем, с ночи сбегла из села…
Казака окликнул возница последней в колонне подводы:
— Ишшо ответ пришел на ваш доклад, указано прощупать санную тройку.
И тут Андрей Глинов дернул Пьянникова за рукав шинели: «Взгляни!» — и указал в сторону, с которой к обозу скакал верхоконный. Белогвардеец Аникин тоже заметил всадника:
— Как будто бы прапорщик Мунгалов. Из Махтолы напрямки через Дунькину сопку…
Да, это — Мунгалов. Он был от обоза уже на расстоянии ружейного выстрела и во всю глотку орал казакам:
— Хватайте их! Они красные, большевики… Офицер — главарь партизан, бей его!..
Семеновцы ничего не понимали.
— Ваше благородие, разве вы красные… — не верил Аникин.
Второй белогвардеец, приложив ко рту руки рупором, прокричал прапорщику:
— У них бумага от атамана.
Пьянников не стал дожидаться, когда семеновцы разберутся, что к чему, выхватил револьвер. Аникину не удалось вскинуть винтовку, а его напарник увернулся.
— Андрюха, за пулемет! Прапорщика не упусти.
Глинов сбросил с себя овчину почтового служителя, дал из «максима» по Мунгалову короткое «та-та-та». Высоко взял. Чуть опустил ствол, дал вторую очередь — она срезала прапорщика.
Лошадь понесла Аникина по-над колонной, он плетью свисал с седла вниз головой и чертил рукой придорожный снег. Второй казак во весь опор рванул в сопки, на ходу стреляя в воздух.