– Ты с родителями поссорилась? – спросил с осторожностью, подошел ближе и попытался поймать мой взгляд.

Хмыкнула, неосознанно скривив губы, чем кажется взволновала его еще больше.

– Мира, да скажи ты уже наконец, что случилось!? – нервно сдернул с переносицы очки и принялся теребить их в руках.

Поссорилась с родителями? Сложно описать ту величину соблазна, что я сейчас испытывала. Дедушка, сам не ведая, подсказал мне решение проблемы. Стоит всего лишь подыграть… но я уже соврала один раз. Исход не впечатлил.

– Нет. Не поссорилась. Меня у них вообще не было, – безразлично произнесла, проходя мимо него по направлению к лестнице.

– Как так? Я ничего не понимаю, Мира. Где ты была так поздно? – он поднимался следом, не отставая ни на шаг и явно не собираясь оставлять меня в покое.

– Я? – остановившись на середине лестницы, обернулась, наконец взглянув в глаза, над которыми хмуро нависли седые брови. – Я была в клубе, дедушка.

– Что!? – буквально взревел он, наверное, впервые в жизни направив на меня свой гнев.

А я… Я просто продолжила путь. Лямка сумочки уже давно скатилась с плеч и теперь, удерживаемая рукой, волочилась по полу. А мне было все равно. Откровенно наплевать.

– Мира, стой! Зачем ты туда пошла? Разве я не говорил, что тебе нечего делать в таких местах?

Да, помню. Хорошие девочки не ходят по клубам.

– Может быть ты соизволишь ответить!? – дедушка медленно, но верно терял самообладание.

Он преградил мне путь и скрестил руки на груди, а его губы сжались, отчего морщины на лице стали глубже. Весь его вид выражал недовольство. Мной, конечно же.

– Говорил, – согласилась, выдержав хмурый взгляд. – Ты много что говорил.

На родном лице проступила тень сомнения, и теперь он стал выглядеть несколько потерянным, а я лишь обошла его, шагая к своей комнате, в стенах которой мечтаю укрыться.

– Мира, – раздался осторожный голос из-за спины, не помешавший мне скрыться за дверью и повернуть замок. – Мира, тебя кто-то обидел?

Скатившись по двери вниз, зарылась пальцами в волосы. Из груди вырвался смешок. Один, второй. Потом и вовсе разразилась истерическим смехом, резко перешедшим в рыдание.

– Мира, открой! – взволновано кричал дедушка, дёргая ручку двери.

– Обидел? – мгновенно успокоившись, спросила спокойным голосом, что контрастировал на фоне истерики. Сейчас я сама себе напоминала сумасшедшую. – Да, дедушка. Меня много кто обидел.

– Мира, прошу тебя, дай мне войти!

– Дедушка-а-а, – вперемешку с тихими всхлипами протянула я. – Мне так больно.

По ту сторону двери тут же стало тихо. Неужели это прозвучало настолько горько?

– Девочка моя… – послышался сдавленный голос.

– А знаешь, отчего больнее всего? – не позволила ему продолжить. – Оттого что меня обидел и ты тоже!

Крик смешался со звуком удара моего кулака об дверь, которой пришлось стать грушей для битья. Только ни черта не помогло!

– О чем ты? Чем я тебя обидел, родная?

– «Он не сводил с тебя глаз на ужине». «Разве я когда-то тебя обманывал?». «Лучшая партия для тебя», – вернула ему его же слова. – Зачем дедушка? – вопрос потонул во всхлипе, перехватившем дыхание.

– Мира… – попытался что-то сказать, но я не позволила.

– За что ты так со мной? Я… – судорожно вздохнула, прерываясь на удушливые слезы, катившиеся по щекам. – Я же поверила, дедушка. Я же всегда тебе верила. А ты…

Закусила кулак, сдерживая стон, что прорывался наружу от сердца, сжавшегося от боли. Чувство жалости к самой себе затопило грудь, вот только пожаловаться некому. Я чувствовала себя преданной и брошенной. Дима, Оля и даже дедушка. Их, тех к кому я могла обратиться, и так было немного. Теперь же… Совсем одна.

– Так ты была с Димой? Что у вас произошло?

– У нас? – иронично уточнила я. – Ничего, дедушка. Никаких нас нет. И не может быть, – не уверена, что он услышал мой шепот.

– Прости, Мира. Натворили мы, старики, дел. Как лучше хотели. Кто же знал… – сокрушенно произнес он, а я сидела, уткнувшись лбом в колени, и откровенно пропускала мимо ушей его слова. Если бы они могли хоть чем-то помочь…

– Дедушка, оставь меня в покое. Я не хочу с тобой разговаривать. Уйди, пожалуйста.

Могла ли я раньше представить, что когда-нибудь скажу ему нечто подобное? Нет. Как и то, что мир одномоментно потеряет для меня краски.

Я знала, что он стоит за дверью. Прошло не менее нескольких минут, перед тем как послышались отдаляющиеся от моей комнаты шаги.

А слезы все текли, не желая останавливаться. И сквозь завесу слез я неотрывно смотрела в одну точку на противоположной стене, привалившись головой к косяку двери. Кажется, я, замученная непрекращающимися всхлипами, даже начала засыпать, когда в доме раздался грохот. И тишина, последовавшая за ним.

Оторвав голову от темного дерева, прислушалась. Ничего.

– Дедушка? – сорвался растерянный шепот.

Никогда не думала, что буду ненавидеть солнце. Что за злая шутка высших сил, пославших впервые за всю дождливую неделю ясную погоду без единой тучи? Именно сегодня, в день похорон.

Почему во всех фильмах гроб опускают в могилу под ритмичный стук дождя, а в жизни светит солнце? Как оно вообще смеет сиять в такой день?

Дико осознавать, что миллионы людей сегодня счастливы. Они улыбаются, смеются, ходят на работу и учебу, встречаются с друзьями. За черной кованой оградой, отделяющей могилу дедушки, жизнь кипит, как ни в чем не бывало. И только для меня она остановилась. Моя жизнь, главная ее часть, самая значимая, умерла. И, к сожалению, это не образное выражение. Это жестокая реальность.

Я, наверное, смогла бы воспроизвести в памяти каждую травинку у своих ног, потому как не поднимала головы. Ни когда бесконечная вереница каких-то незнакомых людей выражала свое соболезнование, ни когда пришло время прощаться с дедушкой.

– Мирослава, ты нас позоришь! – сквозь зубы прошипел отец, наклоняясь к моему уху.

– Я не могу! Не пойду! – зажмурилась и замотала головой, повторяя одно и то же.

– Ты должна подойти и попрощаться! Что за детское упрямство? – наотмашь хлестнул словами.

Упрямство!? Он назвал мою боль упрямством? Дернула рукой, за которую крепко держал отец. В ответ хватка на плече усилилась, вынуждая поморщиться.

– Немедленно, Мирослава! – он попытался сдвинуть меня с места, а я, испуганно округлив глаза, уже приготовилась сопротивляться изо всех сил, цепляясь за что угодно.

Я не хочу видеть дедушку таким! Нет! Пожалуйста! Я же… я же еще помню его улыбку. Нежную, ласковую. И глаза… Они светились при взгляде на меня. А руки… Я еще чувствую их тепло на щеке.

Больше никто мне так не улыбается. Никто так на меня не смотрит. Никто не дарит мне то тепло. И никто меня больше ТАК не любит.

У меня остались лишь воспоминания. И иллюзия, что это все сон. Сейчас я проснусь, спущусь вниз и обниму дедушку. Крепко-крепко. А потом мы будем завтракать, и за столом будет звучать его заразительный смех. Ведь так? Да? Я верю.

А отец… Он хочет забрать у меня то последнее, благодаря чему я держусь последние дни. И я готова была упасть на землю, упираться ногами и руками, совершенно наплевав на то, как буду выглядеть в глазах присутствующих.

– Оставь ее. Уже люди смотрят, – спасла меня мама.

В следующую секунду плечо освободилось от захвата. Отец напоследок бросил неприязненный взгляд, презрительно скривив губы.

Так хотелось разреветься. Как ребенок. С криком, со стучащими по земле ногами и руками. Только ко мне не прибежит взволнованная мама, которая способна устранить любую причину плача. А ещё все эти люди, почему-то считающие, что мне нужно их сочувствие. Все, чего я желаю, – остаться одной и дать волю слезам, которые, казалось, должны были закончиться еще в тот день, когда я нашла лежащего на полу кабинета дедушку.

Всегда считала, что определение "бледный как полотно" ничто иное как преувеличение. Разве может человек буквально побелеть? Оказалось, еще как.