– Да уж, пироги королевские до того доведут что и хлеба мужицкого едоку не дадут! – с горькой усмешкой молвил Бард, выслушав историю Сида. – Типичное Венгардийское паскудство, воздавать детям за прегрешения отцов. Я одного только не могу понять: от чего в тебе теперь такая тяга к службе? Корона-то ведь против твоего дома и рода эвон как накривила, а ты ей служить порываешься, кровь за неё лить хочешь, да и себя меж тем попрекаешь что так и не довелось всласть хоругви поносить и государя прославить. Тут, пожалуй, уместнее было бы с короной враждовать нежели служить, а если и служить – то так, без особого рвения, исполняя лишь то обязательство, которое от тебя требует закон. Отслужил - и айда, обратно в свой Сильден по лесам бегать, а королевское знамя – с глаз вон, да из души наружу!
– Молодой ты еще, – усмехнулся Сид по-отечески хлопнув Барда по плечу, – Не понимаешь. Да, корона нас, могучих ярлов Сиддреда, низкими франкелянами сделала, конунга старого да благодетельного в бою уморила - но на то она и корона чтобы над людом владычествовать и дела по вершить своему разумению. Думаешь вольница Сильденская лучше была? Как бы не так: люди со страха себе на погибель в горы бежали, на уметы и сёла шайки бандитские слетались как воронье убивая людей без разбора; порядка не было ни на деревне, ни при городках: каждый жил сам по себе, а какая-же это жизнь - волчья судьбина! Так мне отец говаривал, к горю своему те времена заставший. Потому-то и обрадовались люди королевское знамя завидев, понимали что за ним порядок и примирение на землю придет, ну а то что за порядок надобно чем-то пожертвовать – то так уж наш мир устроен, милсдарь Бард: всякому добру свой труд в уплату, а без труда только лихо бывает и черное зло по углам плодится.
– А почему ярлы эти Сиддреда, предки твои, порядок-то не навели? – спросил Бард, – Ведь сам же говорил, что Сильден их был по праву! Так взяли бы власть в свои руки и людей против короля выставили.
– Во-первых, далеко не весь Сильден а лишь только та его часть, которая к горам Нордмара и бургу конунгов примыкает, – рассудительно молвил Сид, – Земли-же вокруг да около принадлежали другим ярлам, ну и разумеется подданство дома Сиддреда они принимать не желали ни разу. Наоборот, после разгрома конунга Рогвальда, прочие ярлы хором объявили о самостийности, иные-же вовсе попрали старое право и, провозгласив себя наследниками дома Чернобородых - конунгами то бишь, попёрли с огнем на соседей. Какая из этого вышла скверная дрязга памятовал мой покойный дед, мир праху его! Сколько земли сожжено было, сколько люда безвинно погублено, сколько вольных охотников и крестьянских сынов в беженство обращено, сколько от голодного нищенства сгинуло – и не счесть. Дом Сиддреда от этих склок держался подальше, но как мне видится не из-за благородства а от слабости сил, попранных при разгроме Рогвальдова бурга. Так что если бы не король с его миром, то пропадай Сильден и кровь ярлов Сиддрада! Иссохнули-бы все на попранных бранью лугах. Засим, пусть и умалили нас королевским указом, пусть и лишили древних прав с привилегиями, но даровали при этом мир и покой – а этот дар сверх всякой цены, дар за который каждый им вознагражденный обязан службу нести и службой дар этот пуще прежнего оберегать. Так оно заведено, сударь мой Бард. Ведь мы – сиречь часть единого целого, семья мировая под небосводом едиными узами связанная! Господь Бог – небесный наш отец и покровитель, король – отец земной, отчизна – мать, народ и люд – отрок послушный. И как во всякой доме, во всякой семье, на плечах каждого домочадца своя ответственность возлежит, без исполнения которой не бывать согласию. Мы отроки, и долг наш отроческий – верой и правдой служить отцу, слушать его, и глубоко почитать. Мать, родную отчизну – беречь, любить и лелеять пуще собственного живота, окружать всяческой лаской и нежно голубить седое её чело. Богу-же днесь хвалу возносить и на милость его уповая, от любой невзгоды в нем едином защиту искать, ибо нет Бога кроме Бога! От того-то я и желал встать под королевское знамя, милсдарь Бард, что завсегда ищу согласия внутри дома и личным своим примером, службой то бишь, пытаюсь этому согласию подсобить, укрепить его: ибо всякой дом разделившийся сам в себе не устоит, человек-же дом отринувший – погибнет.
Покачав головой Бард было призадумался, но мгновенье спустя поправил сползшую на лоб шляпу и учено возразил:
– Понятны мне чаяния твоего сердца, старина, но узреть в них истину увы – не могу. Почему-же, ты спросишь – а я тут-же отвечу: как человек прошедший через рабство, я превыше всего свободу люблю и ценю. А что такое свобода? Свобода – это ничто иное как отсутствие ограничений: вот, погляди на мои запястья! Видишь шрамы? А они ведь от ограничений - от железных кандалов которые мою свободу телесно сковывали, оковы твердые и жестокие избавиться от которых я только благодаря тебе и смог, любезный мой старый солдат, да и от угрозы которых нынче уж вместе бежим, убегаем, на добрую удачу уповая! Но в мире нашем оковы разные бывают: страшнее телесных оков - путы духовные, узы, сковывающие свободу безо всякого железа. Служба, о которой ты молвил, ровно таким узилищем и является, коль скоро разумный человек вышелушит из неё всю славословную трепотню об отчизне, об отцах и детях, о священном долге и всяком таком пустоплетном обмане. На самом-же деле король, которому ты служишь верой и правдой, использует эту службу для обеспечения лишь только своей личной свободы! Он ведь себя охраняет, о своей свободе печется, жестоко неволя при этом всех остальных, лишая людей наивысшего из всех благ – личной, частной свободы. В по-настоящему справедливом государстве личная свобода должна стоять впереди любой другой благодетели, а коли кто и скажет, что есть благодетель выше свободы - тот будет лжецом, так как не существует благодетели выше, а всякий кто порывается её ограничивает – есть злодеятель, громить которого надо а не слушать!
Ахнул старина Сид и, разинув рот, задумался было что на такую мудрую загогулину ответить, но тут в разговор вступил отец Исгарот:
– Ну-ка скажи мне, музыкант: у кого больше свободы - у тебя или у земляного червя?
– Разумеется у меня!» – выпалил Бард немного смутившийся, не ожидая что старый Маг услышал его с Сидом разговор.
– Взаправду, говоришь? А ведь как бы не так - вот и остался, значит, в дураках! – добродушно захохотал Исгарот. – Но чтобы ты не винил меня в насмешничестве, позволь рассудить сообразно твоей-же собственной мудрости: свобода – это отсутствие любых ограничений, будь то телесных или душевных. Так ведь ты молвил?
– Так, – настороженно согласился Бард
– Ну вот поэтому я и говорю, что земляной червь – гораздо свободнее тебя. Свободнее он и телом, ибо может изогнуть тулово в любую мыслимую сторону и совершенно любым образом, ты-же меж тем ограничен подвижностью собственных жил и суставов, засим и согнуться можешь только лишь строго в определенных местах -и то, с оглядкой на ощущения в изгибаемых членах дабы кости из седловин ненароком не вывернуть и сухожилий тонких не порвать. Но ладно с телесной свободой, ведь и душевно выходит что червь земляной повольнее тебя: вестимо что червь следует куда желает следовать безо всякой оглядки на закон или границы, с червя никто не снимет дорожную пошлину, червь роет любую землю не раздумывая о правах и владениях, да и во век ему не отвечать перед обязательством, обычаем, или каким-нибудь другим, внутренним мороком. Нет у червя семьи, нет дома, общины, нет родины или сословья, да и забот таких нет которыми днесь тяжела доля людская, принужденная в известной мере от свободы отречься. Нет у червя и греха, также как нет добродетели, ибо всё в природе для него суть едино – как не стать ему святым, так и не заделаться проклятым всеми отступником. Оттоль-же и выходит, что если свобода – это воистину отсутствие любых ограничений, то получается, что ты как представитель рода людского, ниже жалкого червя земляного по грязи ползаешь, на брюхе пред ним униженный барахтаешься ибо и четверти его достоинства не имеешь! Ужели таковой ты видишь свободу, сударь мой млодый? Ужели желаешь жить в эдаком скверном царстве, в стране вывернутых наизнанку зеркал где венцом духа и тела, парагоном высшей свободы, идеалом благости будет повсеместно провозглашен бедный земляной червь?
