И вот Павле в Белграде, в туманных февральских предрассветных сумерках, только кошава[44] свищет по узким улицам у вокзала, крутит гнилой, склизкой листвой и цепляет на сучья голых деревьев полиэтиленовые пакеты. Он махнул первому такси, стоявшему в очереди, на миг припомнив, что на вопрос пограничника, листавшего его канадский паспорт, есть ли у него что-нибудь задекларировать, ответил — ничего, но про себя подумал — есть, одну редкую фамилию, Телбан. Такси остановилось прямо у его ног, но таксисту выходить на этот кошавский сквозняк явно не хотелось, поэтому старый Гробольшек кое-как запихнул на заднее сиденье свой чемодан и сам уселся рядом.

— Куда? — спросил молодой таксист, чуть старше тридцати. «Он бы мог быть моим сыном», — подумал Павле.

— Площадь Карагеоргия, Земун.

— Знаю, — сказал кратко таксист, и изрядно потрепанный «форд» двинулся. Они остановились на первом светофоре.

— И как здесь, в Белграде? — спросил Павле, только чтобы что-нибудь спросить.

— Кто как. Кто-то пашет, кто-то стрижет, перебиваемся, — ответил обладатель «форда», по всей видимости, привыкший к подобным вопросам, давно заготовленной, выученной наизусть фразой. — По сути, что-о, ну, сказать-то, — растянул он это «о» и в самом деле по-белгра-адски. — Один смех, а не государство, но другого у нас нет, имеем то, что имеем.

— Что, не особо хорошо?

— Куда там. Разруха, не знаешь, смеяться или плакать… Посмотри на меня, я окончил археологию, а разъезжаю на такси, и у меня по сравнению с другими все супер. Взял взаймы, купил эту «формулу один», и пошло потихоньку, не спрашивай — не едет, не едет и встанет.

— А что не так?

— Спроси, что так. Беда, повсюду и во всем. Как в кино, то убийства, то самоубийства, налог на воздух, грабежи, бомбы и засады, высокообразованные политиканы, честная полиция, жандармерия еще честнее, армия в полном порядке, учителя-попрошайки, старики, регулярно наведывающиеся на помойки, сребролюбивые врачи, скользкие банкиры, дороги как с картинки, все певцы — паваротти, все бренды — цеппелины, развлекательные программы без конца, дешевизна, как в сказке, экология, что надо, ну, рай на земле… Одним словом, рай…

До Земуна Павле больше ничего не спрашивал, молодой археолог за рулем старого «форда» больше не проронил ни звука; таксисты везде социологи, педагоги, психологи, философы, специалисты общей практики по случаю… Гробольшек вежливо расплатился, прибавив чаевые в пять евро, по лицу молодого человека было не разобрать, то ли доволен, то ли ему мало.

Он остановился перед входом, поставил чемодан на землю и начал читать фамилии, написанные на домофоне латиницей и кириллицей. Внезапно все показалось ему таким глупым, захотелось развернуться и уйти. У него болела спина, то ли от долгой дороги, то ли от хронически изношенных позвонков, очевидно, он еще не совсем окостенел. Его канадский физиотерапевт, близорукий поляк Пилх, с толстыми стеклами на носу, сказал ему, что позвоночник перестанет болеть, когда совсем окостенеет, и к этому прогнозу-диагнозу иронично добавил: — Кто сказал, что у старости нет преимуществ? Только ее сначала надо дождаться!

Павле стоял на пороге, то ли здания, то ли старости, тем поздним февральским утром, посреди безлюдья небоскребов в начале набережной Земуна, достаточно высокой, чтобы с него можно было увидеть Большой Ратный остров, крепость вдалеке и Дунай, весь в ледяных торосах. Он не нашел нужную фамилию и ждал, опустошенный и оторопевший, перед входными дверями, пока не появился какой-то любитель собак, ведущий на поводке полукровку, лохматого Михайло, которому явно не хотелось домой, он упирался и натягивал поводок и сдался только, когда хозяин, еще мрачный после недавнего пробуждения, наорал на него, называя человеческим именем; Павле уехал из Белграда в то время, когда такая манера еще не вошла в привычку. Подслеповатый путешественник вошел вслед за этой симпатичной парочкой в центральный коридор и рядом с лестницей в списке жильцов сразу же, как только из внутреннего кармана пальто вытащил очки и нацепил их на нос, увидел имя: Телбан Весна, шестой этаж, квартира 23. Он подошел к лифту, лифт не работал, и потащил чемодан, на каждом этаже останавливаясь передохнуть. Наконец он добрался до дверей, на которых висела табличка с двумя фамилиями: Деврня — Телбан. Он глубоко вдохнул, собрался с духом и позвонил.

А звонок не работал.

Он постучал. Ничего. Постучал сильнее. С верхних этажей доносились звучные голоса, кто-то слишком громко включил радио.

Но вот внутри послышались шаги.

- Кто там? — раздался детский голосок.

Гробольшек не знал, что сказать.

- Кто там? — спросил голосок еще раз.

- Откройте, пожалуйста, — произнес он.

Щелкнул замок, затем повернулся нижний ключ, и дверь открылась. На пороге стояла девочка лет восьми-девяти и с любопытством смотрела на него. На лестничной клетке погас свет. Он нажал на кнопку неработавшего звонка.

- Не эту, дядя, вон ту, где светится, — сказала девочка, а он увидел за ее плечами маленькую, светлую прихожую и в глубине несколько дверей, квартира без запаха… по запаху жилища в первую очередь складывается впечатление о людях, которые в нем обитают. Он не сориентировался, и девочка обошла его, встала на цыпочки, нажала на выключатель и, словно фокусник щелкнул пальцами, перед ним снова засветился коридор, в котором не было окон.

- Вам кого? — спросила девочка. — Или вы ошиблись?

- Не знаю, — отозвался человек на пороге старости, а чемодан стоял в сторонке. — Здесь ли живет Весна, Весна Телбан?

- Это моя бабушка, — сказала девочка, и потом крикнула через плечо:

- Бабушка, тебя спрашивает какой-то человек.

Прошло две или три секунды, прежде чем открылась одна из дверей и в коридор вышла пожилая, шестидесятилетняя женщина с короткими седыми волосами, все еще красивая, Павле казалось, что все еще очень, очень красивая.

Остановилась и подняла взгляд.

- Вы ищете… Павле!?

- Да, это я, Весна.

Тишина уплотнилась, девочка сначала посмотрела на нее, потом на него:

- Бабушка, кто это? — спросила она, с любопытством, подобающим ее годам.

- Ступай в свою комнату и поиграй, я тебе потом объясню, — ответила ей Весна, и девочка ее послушалась, не говоря ни слова.

- Входи, Павле, не стой в дверях, — сказала она. — Пойдем в гостиную, у меня еще с ночи не прибрано.

Павле поднял чемодан и пошел за ней. Гостиная была светлой и просторной, с большими балконными дверями и видом на реку. Этот вид был для Павле, хотя тот и прожил в Белграде не один год, абсолютно в новинку, на Дунай и Саву он смотрел с Калемегдана, много раз, в свой ранний период жизни, но никогда вот так — с другой стороны. Мальчишкой, позже — юношей и взрослым человеком, он жил вдали от воды, на Чубуре, там, за Славией, и только в новой стране, богатой реками и озерами, открыл для себя важность первого элемента. Из жизни в старом районе он помнил и видел в снах только тесные улочки за недостроенным храмом, через которые, как сквозь неосвещенный туннель, он идет и идет, и никак не может выйти, и еще, чуть реже, один неестественно высокий дымоход и буйная растительность на склоне рядом с домом, где он когда-то жил с матерью.

- Да, это я, — сказал он, будто закрепляя какой-то с трудом заученный материал, хотя Весна его ни о чем не спрашивала.

- Но как?! — откликнулась она, наконец.

- Прости?

- Но как ты меня нашел?

- Я искал — и нашел. Это было несложно, в Белграде твоя фамилия, как и моя, довольно редкая.

- Да, я ее не меняла.

- Но могла, очевидно, — эти слова не звучали как вопрос, скорее как некое замечание, поскольку Павле легким кивком показал на прихожую, где чуть раньше его встретила девочка.

- Да, могла. Садись. Хочешь чего-нибудь освежающего? Чай, кофе…

- Что проще.

Он сел, Весна вышла в кухню и вернулась оттуда с двумя чашками чая.