Через небольшую щёлку в автомобильном окне чёрно-глянцевой «Тойоты Альфард III» свежий морской воздух, пахнущий солью, принёс за собой едва уловимый аромат свежей земляники, идущий от цветущих в это время рододендронов, украшающих собой побережье Уссурийского залива, омываемое прохладными водами Японского моря, что под солнечным светом отблёскивало минеральной композицией из небесно-голубого ларимара и глубинно-морского турмалина.

Тихое завывание ветра, стремительно пробивающееся через едва заметную щель, оставалось незамеченным, сталкиваясь с играющей в салоне записью композиций Дзё Хисаиси: милые мелодии, наполняющие сердце безграничной любовью к миру и покоем, пробуждающие мягкий горько-сладкий вкус ностальгии, когда детские глаза, практически не моргая, смотрели за яркими, красочными бликами оживших полотен Хаяо Миядзаки, а в голове кружился мир волшебных фантазий, не знающий никаких границ, чей горизонт всегда пылал ярким октариновым светом новых солнечных светил.

– Может, выключишь уже? – тихо прохрипел спокойный и слегка, можно было сказать, каменный голос, идущий из-под балаклавы, спрятавшей всё лицо, кроме глаз в чёрных солнцезащитных очках.

– Буквально одну секунду! Разве не слышишь? Финальные ноты! – очень театрально и с искренним трепетом защищал музыку от невежественного посягательства мужчина лет тридцати пяти, натянувший себе на лицо козырёк чёрной кепки без логотипов. Тёмное, слегка выцветшее и оттого отдающее сиреневатым оттенком чёрное худи скрывало под собой бронежилет ценой в двести пятьдесят долларов и прижатые к бокам тактические кобуры, в которых угнездились два пистолета «Глок-17» по семнадцать пуль калибра девять миллиметров на магазин.

– Почти приехали! – крикнул он в салон, убавляя музыку столь медленно, дабы успеть зацепить ухом угасающие ноты мелодии, заглушавшиеся тихим завыванием ветра, – Чёрт! Кто окно открыл? Ох, такая концовка была… Три минуты.

– Работаем, – огласил хрипловатый сухой голос.

Умирающая симфония вовсе смолкла, задавленная ласкающим слух треском в металлических корпусах автоматических винтовок, щелчках курков и предохранителей Heckler & Koch Gewehr 36KA1. На фурнитуру из армированного стекловолокном пластика установлены коллиматорные прицелы Zeiss «красная точка», а на одной винтовке был установлен подствольный гранатомёт AG36.

– М-да… Пять-пятьдесят шесть, косоглазое немецкое дерьмище! Нельзя было Бельгию найти? Или США? АК-12 дал бы! Вот это было бы дело! – басисто глубоким голосом развылся крупный мужчина лет пятидесяти, в росте которого без малого было два метра.

– Я думал, ты профессионал, Виктор, а скулишь как малолетняя гадина, – как и всегда тихо прохрипел спокойный голос.

– Я могу работать с чем угодно! Просто момент эстетики теряется, понимаешь?

– Прямо-таки своё бусидо у тебя.

– А то! Если человек чем-то долго и усердно занимается, то он рано или поздно всегда начинает создавать дополнительные сложности, условия и внутренние ограничения, – чтобы не скучно было. Поэтому я себя ограничил не пользоваться дерьмовыми стволами.

– Тогда можешь выходить, а мы без тебя деньги поделим, либо заткни свою пасть, бери «немецкое дерьмо» и перестань жаловаться.

– Надеюсь, там достаточно будет бабла, чтобы я мог пережить такой позор! – с искренней печалью продолжал басить Виктор, чьё лицо также было сокрыто под балаклавой, – И пребывание в этой воняющей рыбой дыре.

«Вонючая дыра» тут же возникла перед скрытыми от посторонних глаз за тонированными окнами «Тойоты» лицами в балаклавах и чёрных очках, носящих либо чёрные кепки, либо маленькие шапки; одеты все были как на подбор в чёрные толстовки с капюшоном без молнии, тактические свободные брюки-карго и чёрные ботинки на толстой подошве. С плеча у каждого свисала винтовка на предохранителе, а поясная портупея припасла несколько запасных магазинов на тридцать патронов.

– Ну ты посмотри на этот гротеск! Поналепили чёрт знает что! – пробурчал Виктор, как только их «Альфард» свернул из-за угла на площадь «Борцов за власть Советов», – Асфальт да памятник!

И вправду, на главной площади расположился лишь чугунный, чёрный, как воронье крыло, памятник человеку, держащему в руках «развевающийся» флаг, стоящему на тёмно-кирпичном пьедестале, а вокруг него действительно был лишь голый, не везде чистый, а порой даже и очень не чистый асфальт, на котором расположились бедные лавчонки местных торговцев: была ярмарка, проводимая довольно часто, так как туристов из азиатских именитых стран было довольно много: Япония, Китай и Южная Корея возглавляли этот список, поэтому на лавках часто можно было найти наинелепейшие аксессуары, которые должны были каким-то образом ассоциироваться с Россией и, в частности, с Владивостоком, и со своей работой, как бы это ни было нелепо и абсурдно, торговцы прекрасно справлялись. Много разной мультикультурной пищи, рыбы и прочей морской живности, солёные огурцы, кимчи, корейская морковь с баклажанами и капустой, а также всевозможные сибирские ягоды: облепиха, чёрная смородина, земляника, клубника, крыжовник и многие иные, экзотические для жителей соседних стран, продукты. Небольшое одноэтажное здание с коричневато-красной черепицей, напоминающей цветом китайскую иссинскую глину, из которой мастера делают гайвани и чайники, исписанные силуэтами мифических зверей и героев легенд, было установлено рядом с площадью и украшено надписью на пластиковых входных дверях: СУВЕНИРЫ, 纪念品[1], SOUVENIRS, お土産[2], RECUERDOS, 기념품[3].

– Тут тебе и здание со стеклянной крышей, – продолжил свою культурно-гневную тираду Виктор. – Будто малая репрезентация несчастного Лувра, а за углом того же самого здания новомодные новостройки. Ну а с другой стороны этой же улицы здания будто времён Петра Первого, на фоне которых чуть подальше, конечно же, чудеса сначала индустриальной эпохи, разукрашенные богатым цветом кирпича, да и формы такой же дивно-гениальной. А в самой-самой дали пик могущества постиндустриальной эры – блестящие небоскрёбы да бизнес-центры. Так – поскрёбыши. И всё это на одной линии в три километра уместилось. Мы его, как говорится, слепили из того, что было.

– Всё, закончил? – безразлично спросил его тот самый хрипловатый спокойный голос.

– Эх, Лев… Не знал бы я тебя, так подумал бы, что ты это от тупости так себя ведёшь, – приподняв маску, Виктор покручивал свои пышные завернутые усы.

– Ты меня и так не знаешь. Минута – и дело с концом.

Тикали часы, повёрнутые циферблатом на внутреннюю сторону предплечья. Тикали секунды, так мало значащие для окружающих и так много смысла содержащие в себе для этих пяти человек, готовящихся к ограблению инкассаторского конвоя, который по причине городского праздника вынужден ехать не по стандартному маршруту, но в объезд перекрытой дороги. Двое спутников всегда молчали и больше всего за это получали одобрения от Леона, которого Виктор, не любя зарубежные имена, щедро провозгласил Львом – оспорить его капризное желание было невозможно. Так уж повелось, что смириться порой легче, чем пытаться что-то доказывать. И всё же если молчали бы все, то авантюры быстро бы надоели, ведь процесс стал бы едва ли не идеальным, прямо-таки совершенным. А, как известно, совершенные вещи имеют свойство быстро надоедать. Всегда нужен некий изъян, препятствие к наслаждению процессом, к созерцанию сущего и окружающего. Если всё как по маслу, то и вкус у всего какой-то уж больно постный. Леон был из тех, кто в силу даже собственного неудовольствия предпочитал двигаться по неровным склонам горячих скал, на которых можно было запечь яичницу с беконом и итальянскими травами, посыпав её смесью из пяти перцев, или же он предпочитал пробираться сквозь плотные волокна говяжьего стейка слабой прожарки, поданого с крупной морской солью, розовым перцем и брусничным соусом. В общем, сложности явно вызывали у него аппетит.