Две центурии из южного заслона спешат на помощь товарищам, но уже поздно. Секунда и армия, понесшая ужасающие потери, дрогнула. Точно лопнула струна или порвалась нужная жила. Всему на свете приходит конец. Нельзя сражаться с судьбой! Войсками овладела настоящая паника, и некоторые изжаленные, истерзанные до смертного предела полки, вместо отступления, обратились в бегство. Напрасно центурионы, сражавшиеся как львы, размазывая по рассеченному лицу кровавую юшку, старались удержать легионеров: уговоры, брань, побои — ничего уже не действовало. Ужас слишком силен, и эти бравые солдаты, храбро воевавшие весь день, предпочитают побои и оскорбления и все равно бегут.

Отчаяние римского полководца невообразимо: он вел себя стоически в течение всего дня, а теперь он не может удержаться от слез, видя это поражение. Вне себя от горя, Гней Корнелий бежит навстречу беглецам, укоряя их в трусости. Успокоившись после этого проявления горячности, он, примиряясь с обстоятельствами, молча окинул взглядом мрачную картину опустошения. Крупные слезы катились по его щекам, и он только по настоянию своих адъютантов с мышиным смирением согласился оставить поле боя.

Удрученные, озлобленные и отчаявшиеся, римские центурионы ищут смерти, но заставляют дорого заплатить за свою жизнь. Многие кончают самоубийством от горя и негодования, не в силах перенести это страшное поражение, но никто не отступает иначе, как залитый кровью врагов или своей собственной. И снова: стрелы, стрелы, стрелы, сопровождающие беглецов. И тут вступает в дело конница, работающая пиками и практикующаяся в рубке, оставляющая за собой потоки крови. От нее пешему не спастись. Кому под силам убежать от всадника в поле?

Римляне сломались очень вовремя, так как обороняющиеся иберы к этому времени в горниле боя тоже обессилили- у них лопались тетивы у луков, в колчанах кончались стрелы и сами воины изнемогали от убийств. У многих стрелков с исцарапанных тугой тетивой пальцев сорвало кожу и капала кровь. Но сознание победы над инородцами вызвало новый небывалый прилив сил и словно отрастила крылья за спиной иберийцев.

Обычно легионеры, потерпев поражение, могли укрыться в безопасном лагере, но теперь этого безопасного островка не было. Совсем. Так что оставалось только полагаться на быстроту ног…

«А как известно, мы народ горячий и не выносим разных нежностей телячьих…» В преследовании по родной территории разбитой армии врага варварам равных не было. Иберийцы бросились на беглецов как львы, и кидали убитых на съедение зверям и птицам, как львятам. Через пару-тройку дней после сражения в римский лагерь под Таррагоной добралось всего двести человек. И всё…

Еще сотню здоровых римлян (или же с легкими ранениями), когда-то гордых и алчных, а теперь смиренных как овечки, Кирилл отобрал себе для работы на рудниках. Негров возить не получилось, а тут свои черномазые нарисовались. Недаром же в США, после отмены рабства, итальянские иммигранты считались чем-то вроде негрозаменителей. Так и тут. Лимитированное число извилин у этих любителей органной музыки- есть лимитированное число извилин. Что с них взять кроме рабского труда и анализов?

Остальных неприятелей варвары при преследовании перебили, или же принесли в жертву богам, в благодарность за одержанную победу. Сделанная из черепа Гнея Корнелия Сципиона пиршественная чаша теперь будет украшать варварскую хижину вождя Артебудза. Судьба не часто, но иногда делает такие неожиданные повороты: человек рассчитывает на диктаторский жезл, а перед ним вдруг возникает секира палача.

Эта война с обеих сторон велась без жалости, без снисхождения, без милосердия — как говорится, «не на жизнь, а на смерть». Как говаривал французский генерал де Бернанвиль, из армии Наполеона: «Испанцы мужественны, отважны и горды; они — идеальные убийцы». К тому же, сам воздух современной античной цивилизации — напрочь отвергал гуманизм, словно отравляющий газ. Это же признак упадка. Признак слабости. Признак близкого конца!

Иберийцы же теперь сочились трофеями, как пироги- медом.

А такие слухи моментально облетели несколько областей. Местные племена встрепенулись. Римляне и так встретили в Испании не дрожащее от страха покорное стадо, но отважных людей, готовых сражаться и умирать за свою отчизну. Так что первыми нарисовались те же авсетаны, воодушевленные воинственным пылом.

Их свирепый вождь Верика, ухмылявшийся как довольная обезьяна, привел с собой под стены римского лагеря 2,5 тысячи воинов, почти все что у него было. Большую часть этой орды, впрочем, составляли зеленые новобранцы. Но Боже мой, сколько же было в них пафоса! Необыкновенная отвага, презрительное отношение к жизни, горделивое чувство собственного достоинства, страстная любовь к независимости, отвращение к политическому единству и стремление к племенной обособленности — таковы наиболее характерные черты кельтиберов. И все они били в глаза, словно полуденные лучи испанского солнца.

Разумеется, авсетаны не устояли перед соблазном безнаказанно посчитаться со своими древними врагами — проримскими греками и их покровителями. В поход отправились все знатнейшие главари дикарей, сыновья и внуки воителей, уже посрамивших когда-то Таррагону в череде кровавых битв. Эти «горные лорды» вели за собой свои закаленные в бесчисленных и нескончаемых пограничных стычках дружины, но на сей раз к ним присоединились также вожди кланов, предводители диких племен, говоривших на какой-то невразумительной тарабарщине и сражавшихся как черти, вырвавшиеся из ада на волю. Джигиты, короче, были круче некуда.

Сам Верика, был громадным косматым детиной, большой физической силы. Из рода Лесных он, прозван «Сильным», старейших пращуров отрада, герой, большое имя. Триста набегов организовал и триста вел сражений. Среди иберийцев этот вождь считался человеком несравненной выдержки и хорошим командиром. При этом Верика не умел ни читать, ни писать, и его мастерство как наездника было весьма скромным, поскольку он не имел с малолетства дела с лошадьми.

К этому числу союзных варваров надо прибавить две сотни диких кантабров, этих славных парней, появившихся из глубин страны с простым вопросом: «Где тут у вас бронзовым оружием и прочими трофеями можно разжиться?»

Этот вопрос пришедшие кантабры, которых привел главарь Эрра, задавали не зря, так как пожалуй, единственным их оружием являлась беззаветная храбрость. Это были последние потомки людей каменного века, которых загнал в еще девственные леса пришедший ему на смену бронзовый век. В своих лесных чащах они часто переходили с места на место, мгновенно исчезали, почуяв угрозу, кормились мясом птиц и зверей. Так что пришлось оснастить кантабров трофейным вооружением. Эти рослые, дикого вида люди питали особую ненависть к любой цивилизации. Но хорошее оружие уважали. Дикие горцы, суровые бородатые мужи, в изумлении разинули рты, впервые в жизни увидев, как блики солнца играют на движущейся фигуре Кирилла, почти с головы до бедер закованного в вороненную сталь.

— Мы должны драться! — с ходу заявили пришедшие варвары, кривя в странных улыбках свои злобные лица.

Инсургенты продолжали толпами являться под стены осажденного римского лагеря возле Таррагоны. Даже двенадцатилетние сорванцы и те из стариков, кто был покрепче, просили разрешения влиться в «наши дружные ряды». Все эти люди были диковаты, но очень воинственны, имея свое мнение насчет происходящего в мире. А в самом городе правящая купеческая верхушка объявила шаткий нейтралитет, чтобы прекратить грабежи своей сельскохозяйственной округи.

Этому нейтралитету Таррагоны так же немало способствовало то обстоятельство, что Лала-Зор немного пощипал и второй легион, перебрасываемый сюда. Одна из громадных римских пентер повредила рулевое весло и отстала от каравана. И была сожжена «морскими котами», санитарами вод. А еще пираты напали на марсельские грузовые суда, которые перевозили легионеров, вместо уничтоженных в первом заходе трех больших пентер. А это было целых шесть грузовых кораблей. Пираты сумели издали обстрелять их, и в результате одно судно загорелось. Сильно. Частично экипаж и солдат взяли на другие суда, но не всех.