— А если Альфу убьет оборотень?

— Тогда преемником нашего отца стану я. Я понял, к чему ты клонишь. Знаешь, ради чего тренируется Вар. За тем же, за чем и я хотел остаться в шкуре волка. Убить Рах-Сеима. Только нет в этом ничего триумфального. Если Вар убьет его, то навсегда останется оборотнем — врагом людей и предателем волков. Пока он Омега, его просто презирают. Но когда он станет убийцей, за его сердцем начнется охота. Согласно легенде, оборотень убийца Альфы перенимает всю его силу, выносливость, агрессию. Он заражается его грехами и полностью меняется. А его сердце — это переносчик двойной энергии. Он неуловим, почти бессмертен. Но если кто-то сожрет его сердце, то станет самым сильным и неуязвимым зверем во всем мире. Ему не будет равных.

— А в Армаросе уже были оборотни-убийцы?

— Один. Рах-Сеим.

Я ахнула. Вот в чем секрет Рах-Сеима!

— Как? Ты же сказал, они становятся предателями волков.

— Так и было. Когда молодой неприметный оборотень Сеим убил Альфу, на него началась охота. Все Альфы, Беты и Гаммы пытались заполучить его сердце. Но никто его не одолел. Наоборот, ему удалось многих переманить на свою сторону. Волки уходили из родных стай. Порой целыми ячейками. И однажды в Багровую Ночь они все принесли ему клятву верности и назначили его своим Альфой. Тогда он стал Рах-Сеимом. Рах означает Великий.

— Значит, его сердце — это аккумулятор. Если Айварису повезет убить его и съесть его сердце…

— То в мире появится настоящий монстр, — закончил мою мысль Бранд. — Рах-Сеим не дурак. Он не позволит кому попало завладеть его силой. Когда он станет по-настоящему слабым воином, он собственноручно вырвет сердце из своей груди и отдаст тому, кому пожелает. Ни для кого не секрет, что это будет его любимица Зарина. Теперь-то ты понимаешь, почему мне не нравится союз с этой особой? Она дружелюбна, пока она это она.

— Но Айварис может просто убить его, а сердце, например, сжечь, — предположила я.

— Как только Рах-Сеим падет, вокруг его тела соберется орда жаждущих его силы. У его убийцы не останется даже мгновенья на раздумья. Либо он сам сожрет сердце, либо это сделает какой-нибудь условный Раги. И тогда всему миру придет конец.

— Какой кошмар. То есть ты знал, что победить его невозможно, но все равно отталкивал меня?

Я вспомнила слова Мортена. Бранд не собирался побеждать Рах-Сеима. Он собирался стать его жертвой, чтобы отвлечь его внимание от меня.

— Несси, ты заслуживаешь лучшего. Жить в Скайдоре или в Южном Разделе, откуда родом наша мать. Подальше от Армароса и его чудовищ. Я надеялся, что ты разлюбишь меня.

— Еще раз выкинешь подобный номер, точно разлюблю.

Бранд засмеялся, обнял меня и поцеловал в кончик носа.

— Больше не буду, — пообещал он. — Кстати, Мор сегодня удивительно молчалив.

— О чем ты? — занервничала я. Ведь не хотела портить эту ночь разговорами о Мортене.

— За двенадцать лет мы хорошо изучили вой друг друга. Мор сегодня ни разу не взвыл.

Я прислушалась и не поняла, как в этой жуткой какофонии вообще можно различить, кто где воет — в долине или в подземелье.

— Тебе кажется, — пожала я плечами, выбираясь из мужских объятий. — Мы засиделись, а тебе надо набираться сил. Пойдем провожу тебя до комнаты.

— Несси, я себя отлично чувствую. Может, лучше я тебя провожу? — Он поднялся на ноги и, взяв меня за руку, переплел наши пальцы. — Однажды у нас будет общая комната.

Я улыбнулась, думая совсем о другом, и кивнула:

— Хорошо. Проводи ты.

Мы спустились с крыши, освещая лестницу факелом. Бранд запер дверь, чтобы никакие гости сюда не нагрянули, и объяснил, как добраться до подземного тоннеля на случай укрытия в барбакане.

— Надеюсь, нам не понадобится бежать, — ответила я, когда мы дошли до моей комнаты. — Не верится, что сегодня я буду спать в кровати.

— Мои братья просто чудо, — фыркнул Бранд. — Заставили тебя спать в грязной башне на твердой софе.

— Их можно понять. Айварис проверял меня, насколько сильно я тебя люблю. И если честно, там я правда чувствовала себя в безопасности. Рядом с тобой. Хоть меня и пугал твой внешний вид.

— Больше не пугаю?

Я мотнула головой, подтянулась на носках и, целуя Бранда в губы, шепнула:

— Спокойной ночи, мой лютый зверь.

Ответив на поцелуй, он тихо рыкнул и нехотя отступил. Бранд все еще надеялся на приглашение, но я не смогла. Вошла в комнату, скрылась за дверью и застыла, слушая удаляющиеся шаги. Когда в замке стихло, сняла обувь и на цыпочках бесшумно рванула по коридорам и лестницам в подземелье.

Я прекрасно помнила, как и где Хельвард Финн прятал ключи. Легко открыла и шахту, и кулуар, и камеру Мортена. Меня не беспокоили рычания потревоженных оборотней. Я не задумывалась, в каком они сейчас облике. Не принимала во внимание, что провоцировала их своим присутствием, хоть нас и разделяли толстые железные двери. Я была поглощена заявлением Бранда, что Мортен сегодня удивительно молчалив.

Немедля, я распахнула заскрипевшую дверь и остолбенела. Никакого безмолвного оборотня в камере не было. На полу, в кандалах, прижимаясь к стене затылком, сидел Мортен в своем обнаженном человеческом теле.

В эту ночь он не обратился…

Я бросила ему ключи от кандалов и вышла в коридор, прекрасно помня, что он в моей помощи не нуждается.

Пока Мортен снимал с себя цепи, одевался и запирал дверь кулуара, я расхаживала из стороны в сторону, кусая губы и потирая виски. Голова не болела. Она кипела. Мозг буквально пузырился.

— Это невозможно! — заговорила я, когда Мортен убрал ключи.

Освещаемый огнем факелов на стенах, он обернулся и вперил в меня свой безмолвный взгляд. Тот самый, по которому не определить, любил он меня, ненавидел, жаждал овладеть мной или убить. В нем бесконечно боролись две стороны: невинный и талантливый юноша и бессердечное чудовище.

— Когда ты перестал обращаться и почему?

— Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, — в привычной ему загадочной манере ответил он.

Я сомкнула челюсти и, развернувшись, зашагала к лестнице. Вкуснее выпить уксус, чем разговаривать с Мортеном. Откуда мне было знать, с кем у него любовь-морковь? Он вон целыми днями в лесу пропадал. Мало ли, какую кикимору там себе нашел.

Влетев в кухню, я порывом ветерка задула одну из трех свечей, оставляемых для меня Хельвардом Финном. Схватила графин и плеснула себе воды в стакан. Но даже ко рту поднести не успела, как властные мужские руки развернули меня на сто восемьдесят, подхватили под бедра и усадили на край стола.

Погасла еще одна свеча. В широком пространстве кухни остался искрящийся блеск слабого огонечка, но его было достаточно, чтобы увидеть охваченные привкусом запретного плода глаза.

— Ты не имеешь на это права, — зашептала я, захлебываясь собственным сорванным на хрип дыханием. — Слышишь?

Пропустив мимо ушей мою претензию, он ловко занес одну руку под платье, скользя ладонью вверх по бедру, второй притянул меня к себе за талию и поцеловал.

Я упиралась кулаками в его грудь всего несколько секунд. Хотела оттолкнуть, расцарапать лицо, пнуть промеж ног. Но сердце просило любви.

Обвив его шею руками, я сдалась и ответила на поцелуй взаимностью. Ласкала его губы, терлась грудью о его сильное тело, шире разводила колени, позволяя ему вплотную прижаться ко мне. Не остановилась, даже когда почувствовала, как во внутреннюю сторону моего бедра уперся его напрягшийся до состояния камня член.

Я вдруг поймала себя на мысли, что меня волнует не только мягкое и нежное удовольствие, которое мне доставлял Бранд, но и грубая, порывистая боль, щедро причиняемая Мортеном. Умом я понимала, что иду на дно, играя их чувствами. Однако тело меня не слушалось, действовало по велению сердца. И я, час назад оттолкнувшая Бранда, сейчас была готова целиком отдаться другому.

Наш поцелуй становился более ярым, глубоким, пульсирующим. Я не замечала ни кухонную утварь, ни закопченную печь, ни твердый стол под собой. Все вокруг размылось, заиграло разноцветными бликами, и с каждой новой вспышкой где-то внутри меня лопалось новое звено цепи. Казалось, что я не заметила бы ни лютого мороза, окажись мы на вершине горы, ни кипящей лавы, окажись мы в жерле вулкана. Я увязла в ощущениях, дразняще прокалывающих меня миллионом иголочек, и не стала сопротивляться напору, когда его язык проник в мой рот.