Хлоя пытается — и безуспешно — подавить хихиканье.
С горькой насмешкой, которая пыхтит в хрустящем воздухе, я жестом обвожу пустынный двор.
— Смейся сколько хочешь, но я не шучу. Четверо стражников преследуют нас прямо сейчас — здесь, в садах проклятого замка! Если ты думаешь, что меня когда-нибудь снова выпустят на улицу без целой армии у меня за спиной, то ты, должно быть, все еще под кайфом.
— Я использовала свою сигарету, когда ехала домой…
— Для тебя все это шутка?
— Нет. Это не так. — Ее смех затихает. Между глаз появляется тревожная складка. — Но это первый раз, когда ты действительно открылась мне о своих разочарованиях. Как я могла узнать, что ты так сильно переживаешь? Может, у меня и есть интуиция, но я не читаю мысли. И каждый раз, когда я пыталась поговорить с тобой в течение последнего месяца, ты…
— Что?
— Ты отталкивала меня.
— Это неправда, — настаиваю я, хотя ноющий голос в моей голове думает, что может быть, просто может быть, она права.
— Послушай, Э, я понимаю. Ты прошла через что-то ужасное. Что-то действительно чертовски страшное. У тебя вырвали ковер из-под ног именно тогда, когда ты, наконец, почувствовала, что обрела опору. Я понимаю. — Хлоя пожимает плечами. — Я не навязчивый тип. Я не буду настаивать на том, чтобы быть в твоей жизни, если тебе нужно пространство или время, чтобы переварить то, что произошло на коронации. Я буду здесь, когда ты будешь готова впустить меня обратно. Но… ты не можешь ожидать, что я пойму, что у тебя на уме, если ты никогда не откроешься.
Мой желудок скручивается от чувства вины.
Она делает шаг ближе и берет одну из моих рук в свою.
— Ты жалуешься на то, что ты здесь одна, и нет никого, кроме лошади, для компании. Мне кажется, ты даже не понимаешь, что твоя изоляция навязана тебе самой.
— Я заперта в замке! Королевская стража не разрешает мне покидать территорию! Это не изоляция, Хлоя. Это лишение свободы. В этом нет ничего самонавязанного.
— Я не имею в виду физическую изоляцию. Я имею в виду эмоциональную. — Она вздыхает. — В последний месяц ты держала эту… эту стену вокруг себя. Как будто ты от всех отгораживаешься. И как бы я ни старалась, я не могу прорваться.
— Как скажешь, Хло.
— Вот видишь! Это отношение, как раз то, о чем я говорю. Ты всегда была дерзкой, но сейчас ты…
Мои брови поднимаются.
— Во что бы то ни стало, не останавливайся сейчас.
— Ты язвительная.
— Мне так жаль, я не понимала, что от меня требуется быть постоянной радугой позитива все время, черт возьми! — Я выдергиваю свою руку из ее. — Полагаю, мне нужно вырвать чертову страницу из твоей книги и все время быть под кайфом, чтобы не чувствовать ничего настоящего! Чтобы вообще ничего не чувствовать.
Она вздрагивает, как будто я ударила ее. Я тоже вздрагиваю, ошеломленная словами, которые только что вырвались из моего собственного рта. Чем дольше они витают в воздухе, между нами, тем сильнее мне хочется вырвать их обратно.
Когда ты стала такой сукой по отношению к тем, кто тебе дорог, Эмилия?
— Хлоя, — начинаю я, и мой гнев резко стихает. — Я… Я не хотела…
— Мне тоже бывает одиноко, знаешь ли. — Ее голос более уязвим, чем я когда-либо слышала — лишенный ее типичного легкомыслия. — Возможно, ты не заметила, но у меня тоже не так много союзников в этом месте.
Мои глаза внезапно заслезились.
Проклятье.
Она права. Во всем.
Я была язвительной. Я отталкивала ее. Потому что правда в том, что в ту ночь — ту ужасную ночь, когда Лайнус умирал у меня на руках — что-то сдвинулось внутри меня. Смертельная рана в моем сердце, едва закрывшаяся после смерти моей матери два года назад, снова разверзлась. И после этого мысль о том, чтобы потерять кого-то еще, мысль о том, чтобы пережить такое горе еще раз…
Это было слишком тяжело для размышлений.
Поэтому я закрылась от этой возможности. Я воздвигла вокруг себя стены, достаточно высокие, чтобы держать всех на расстоянии вытянутой руки.
Ваше сердце не может быть разбито, если вы никого не пускаете в него.
Какой холодной кажется эта стратегия сейчас, в суровом свете дня, столкнувшись с правдой от девушки, которая называет себя моей сестрой. Если бы мама была жива, она бы надрала мне задницу за такой эгоизм. Одной этой мысли достаточно, чтобы мое сердце заколотилось от сожаления и раскаяния.
— Хлоя… — Я тяжело сглатываю, чтобы очистить комок эмоций, блокирующий мои дыхательные пути. — Мне так жаль. Правда. Сейчас это звучит глупо, но… Я думаю, я пыталась как-то защитить себя, держась на расстоянии от всех. Я не понимала, что причиняю тебе боль в процессе.
— Я понимаю, Э. Правда. За последние несколько месяцев ты пережила довольно серьезные перемены. Ты имеешь право на небольшое время для адаптации.
— Тем не менее… последнее, что я хотела сделать, это заставить тебя чувствовать себя одинокой или как будто ты не имеешь для меня значения. Потому что это не может быть дальше от истины. — Я быстро моргаю, чтобы побороть жжение в глазах. — То, что ты есть в моей жизни, так много для меня значит. Прости, если я не показывала этого в последнее время. С этого момента я собираюсь стать лучше.
— Радуга позитива?
Мои губы кривятся в ухмылке.
— Я не знаю насчет полной радуги. Как насчет… серого спектра света чуть менее едкого цинизма?
— Продано!
Глаза блестят от удовольствия, она предлагает примирительную улыбку. Через мгновение я возвращаю ее.
— Я бы обняла тебя, но… — Ее глаза осматривают меня с ног до головы, принимая во внимание мой пыльный костюм для верховой езды и сапоги, покрытые грязью. — Ты противная.
— Вау. Спасибо.
— Для чего нужны сестры, если не для того, чтобы поразить тебя суровой правдой, которую никто другой не признает? Ну, давай. Здесь чертовски холодно, я не спала уже двадцать четыре часа, и мой кайф официально сошел на нет.
Я закатываю глаза, пока она ведет меня к боковой двери дворца, но я не могу отрицать улыбку, загибающуюся в уголках моих губ. Впервые за несколько недель я чувствую, что глотнула воздуха.
МЫ РАССТАЕМСЯ с Хлоей в ее комнате в Северном крыле, и, когда она закрывает дверь, на ее лице появляется зевок. Я продолжаю идти по коридору к своим собственным покоям, проходя по пути мимо покоев Картера. Я напрягаю слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки жизни за его стеной, даже ругая себя за то, что прислушиваюсь.
Ради всего святого. Соберись, сталкер.
Ускорив шаг, я дохожу до своих комнат и закрываюсь внутри. Щелкнув замком, я чувствую себя в небольшой безопасности от своего тревожного внимания к соседней комнате.
Я принимаю душ, смывая с себя пыль и пот после поездки, обжигающе горячая вода делает мою бледную кожу розовой. Когда мои руки скользят по телу под струями воды, я закрываю глаза и на один безрассудный момент позволяю себе представить, что они принадлежат кому-то другому.
Кому-то с темными беспорядочными волосами и ярко-голубыми глазами, которые пронизывают меня насквозь, до самой души.
Мои пальцы прокладывают путь от живота вниз к вершине бедер, скользкие от воды, когда я начинаю трогать себя. Мой позвоночник выгибается, когда воспоминания проносятся сквозь меня.
Лунная оранжерея.
Его рот на моем.
Его руки на моей шее.
В моих волосах.
На моих бедрах.
В моей сердцевине.
Этих ощущений достаточно, чтобы я, споткнувшись, врезалась спиной в кафельную стену. Сердце колотится, колени слабые, дыхание короткое.
Остановись, — рычит мой здравый смысл. Фантазии о нем ничего не исправят.
Но отгонять Картера Торна от моего мозга становится все труднее. С тех пор как он разбудил меня от кошмара прошлой ночью, я не могу выбросить его из головы. После месяца осторожной дистанции, когда он был так близко, видела эти глаза, чувствовала запах его кожи… Это ударило меня, как толчок чистого адреналина, пробудив во мне потребность, которую я считала давно похороненной.
