Я успокоилась, села и спросила, — Как мы будем дружить с тобой?

Заворожённо я смотрела в его нездешние глаза в обрамлении колючих на вид ресниц. Я погладила его лоб, стриженую макушку, будто хотела удостовериться, настоящий ли он? Да, кожа у него была тёплая и атласная, а короткие волосы приятно-бархатистые на ощупь. Он ухватил мои пальцы губами, млея от ласки.

— Понятно, что тут тебе нечего бояться. Мы будем только разговаривать. Я много о чём могу рассказать тебе, а ты мне. В скором уже времени мы будет путешествовать вместе, и ты увидишь, как огромен континент, сколько тут рек, озёр, лесов и прочих чудес. А уж потом, когда ты ко мне привыкнешь, мы будем играть…

— Во что?

— А во что играют дети?

— Смотря, какие дети. Есть же и злые.

— Нет, мы же с тобой добрые. Ты будешь моей куколкой. Я буду тебя ласкать, наряжать, украшать. Подарю тебе красивые кристаллы. Много.

— Но я же человек. С человеком играть нельзя.

— Играть в любовь, это же лучшее, что есть в мире. Что тут есть лучше, чем любовные игры?

— Разве любовь — игра?

— А что же? Конечно, человеческая игра. Люди всю жизнь играют. В покорителей Галактики, в первооткрывателей-путешественников, в войну и любовь.

— Только играют? Как у нас в театре? А когда живут?

— «Что жизнь? Игра, а мы актёры. Кто шут, кто плут, мудрец или герой». Когда-то в детстве я читал такую вот архаику. Я был начитанным и мечтательным мальчиком. Точно таким же как ты. Архаика — иногда это чудесно. Потому что там, откуда я, начисто утрачено всё натуральное и простодушное. Я жажду простоты, поскольку прост и не особенно-то и умён. А вот приходится перед всеми прочими изображать из себя усложнённого умника. Ведь в любви человек может быть самим собой… — он полез губами к моему лицу.

— Зачем ты присасываешься к моему лицу? — закапризничала я, изображая недотрогу. Хотя я и была ею.

— Так это же контакт. Любовь. Ты ни разу не пробовала? Я тебя научу искусству поцелуя…

Фантастическая реальность открыла ещё один уровень, где я уже не имела ни единой мысли. Мои губы словно покалывало, они начали гореть, и я потрогала их. Мне не было противно, а напротив…

— Ну, не напрягай так свою спинку, не бойся и будь проще…

Я не ощущала той границы, где моё дыхание перетекало в его. Дыхание было уже общим.

— Возможно, я полюблю тебя. Ты ни о чём не пожалеешь потом… — его руки скользили по моей спине, гладили поясницу, и мне было настолько приятно, что я непроизвольно выгнула спину.

— Мы будем друг для друга радостью, — прошептал он, довольный своим воздействием на меня.

— Я аристократка, а не девица из «дома любви», — и я попыталась отползти от него подальше. Всё же, чего-то мне не хватало. Не хватало возвышенного и трепетного, очень деликатного восхищения собою. Он не хотел меня отпускать.

— Думаешь, между аристократкой и девицей на вынос большая разница? — он продолжал счастливо улыбаться.

— Как? — возмутилась я, — если тебе всё равно, иди к тем, они всегда в доступе.

Но он был доволен и моей злостью, будто и злил нарочно.

— В том смысле, в каком ты их разделяешь, между аристократкой и девушкой-простолюдинкой, или этой из разряда товара разницы нет. Уж поверь мне. Это всё ваши условности. Правда, девчонки на продажу несчастные, у них же отнят выбор. А так? Да и ты, какая ты аристократка? Бедная, не получившая даже нормального образования, годная лишь для подмостков балаганов. Чем актрисы отличаются от девушек из этих домов по продаже невольниц?

— Они свободные.

— До тех пор, пока их кто-нибудь не купит. Ты же, моя гордячка, уже давно в незримой сети. За тобой охотятся ваши торговцы девушками. И я, по сути, буду для тебя спасателем от рабства.

— У меня могущественный отчим, я….

— Да какой он могущественный? Если тебя могли схватить и уволочь в любую минуту к какому-нибудь скоту для развлекухи.

— Нет! Ты всё врёшь! Пусть Гелия будет твоим источником радости. Я не буду!

— Мне показалось, что тот прекрасный водяной, что поплыл к мосту в такой ледяной воде, как ты считаешь, очень похож на твоего брата. Нет?

— Не рассмотрела я, кто и куда там поплыл.

— Он, похоже, отличный пловец. А вода вовсе не холодная. Это вы тут привыкли плавать в почти горячей воде. Я бы тоже хотел поплавать. Ты как?

— У меня нет купального платья!

— Зачем тебе платье? У меня тоже нет купальных подштанников. Будем как тот водяной, без всего. Я научу тебя плавать…

— Нет! Только попробуй раздеться, я сразу же убегу! Я не выношу мужских голых тел! — закричала я.

— А ты их видела? — смеялся он.

— Нет! Я не собираюсь любоваться на голого мужчину. Не буду никогда!

— Жаль. А я так мечтал осуществить нашу совместную мечту, научить тебя плавать…

— У меня нет такой мечты! — ответила я.

— А мне казалось, что мы с первой уже встречи поняли друг друга без слов. Я помню ту встречу…

— А я нет! Слишком уж много вокруг таких вот прытких, как ты, чтобы всех запоминать!

— Зачем же ты тогда пришла?

— Захотелось прогуляться…

Он встал, и я осталась сидеть на песке. Сделала попытку встать, а так как он и не думал меня поддерживать, я чуть не упала, увязнув в песке, и невольно схватилась за него. Он, судя по всему, был готов рассвирепеть на мои слова, я уже заметила, как быстро он меняется от одной крайности в другую. Но видя мою жалкую беспомощность, поднял меня.

— Вставай уж, аристократка. Держи свою позу, — и обнял, сильно прижав к себе. Его одежда, по виду плотная, на ощупь оказалась нежной и тонкой, и я чувствовала, что он прижат ко мне чем-то твёрдым, от чего моё сердце бешено забилось. Страх, паника и нечто непонятное охватили меня, ведь бежать от него мне не хотелось. Не отдавая себе в этом отчёта, я прижималась к нему, хотя и робко.

— Ты не будешь ни о чём жалеть, — сказал он мягко мне в ухо, — ты девушка из моего сна, и я хочу полюбить тебя. Ты даже не удивилась, а как я нашёл тебя в Саду Свиданий? Ведь таких Садов в столице уйма. А ты никогда туда не ходишь, и пришла в первый раз именно туда, где я тебя и нашёл.

— Как же?

— У меня особая выучка, находить искомое там, где найти почти и невозможно. А то ты серьёзно поверишь в волшебство.

— Я и поверила, — созналась я.

— Не хочу тебя обманывать, а вот играть в волшебника запросто. Акробат мне уже поднадоел. Раз уж я многоликий, теперь я волшебник.

— Добрый?

— Конечно! Твой личный волшебник. Любое желание исполняет.

— А Гелия как же? — спросила я тоже шёпотом, будто кто мог и услышать. Всё же я была несколько уязвлена тем, что он, оказывается, ещё не успел меня полюбить, а только собирается это сделать. — За что она не любит тебя? Или разлюбила? Тогда за что?

— Ты упрямо желаешь превратить наш с тобой нежный дуэт в острый треугольник? Тебе нужна Гелия как третье действующее лицо? Пусть и безмолвная, но как бы присутствующая с нами рядышком. Ладно. Не стану тебя щадить. И я не буду лгать о том, что с лёгкостью могу её отринуть. Рад бы, да не могу. Она как свет далёких звёзд. Они не созданы для того, чтобы человек мог к ним приблизиться близко. А вдали они холодны, они вызывают стон души от своей недосягаемости. Мир звёзд, их глубины не для человека, а для каких-то иных сущностей. Мне кажется иногда, что Гелия их порождение, а тело её для муки, оно — обманка. А ты другая. Ты мягкая, хрупкая и беззащитная, как птичка, но у тебя, я чувствую, страстное сердце. Я никогда не смогу обидеть тебя. Не бойся… — и он касался губами моих волос. — Где твоя бабочка?

— Какая? — удивилась я.

— Та. Чьи крылышки грелись на твоей груди и трепетали как живые.

Я опять была сбита с толку. Он не мог видеть ту бабочку, созданную искусными руками бабушки, чтобы украсить простоту платья. Или он имел в виду что-то иное?

— Моя бабушка искусный художник своего дела, она берёт заказы на изготовление бабочек и для аристократок. Никто не умеет делать их живыми, а она умеет. И если их не прикрепить на ткань, они улетают от малейшего дуновения. Но они только подобие живых.