— Уймись! — закричали все разом, — хребет ей не поломай! Ей жить потом инвалидом придётся! Не порть нам праздник! Ты тут не выставляй на показ своё приближение к представителям из Коллегии Управителей! Мы тоже можем тебя огреть по твоей упитанной холке!

Некоторые откровенно не любили Ифису за её связь с Ал-Физом, длиною в целую жизнь самой Ифисы, зная, что родители продали её в наложницы в подростковом возрасте. За что уважения, понятно, она не имела. А вот тронуть её боялись все.

— А ты сама что там делала? — накинулись на Ифису другие женщины. — Чего там шлялась, если территория запретная для посещения?

Ифиса не могла признаться, что является надзирателем за ними. Вот бы они оскорбились! Она примолкла, вынужденно слушая издевательские комментарии к ошеломительной новости о попадании юной недотроги Роэл в ручищи покровителя Гелии.

— Жалко мне эту розовощёкую куколку, — только и сказала Ифиса, страдая вовсе не потому, что кто-то утратил свою невинность столь неосмотрительно и поспешно, да ещё при стольких-то немилостивых свидетелях!

— Нечего было лезть в объятия чужого мужа, — безжалостно заключил кто-то из мужчин.

— Самец этот раздавит её. Он слишком здоров, ему как раз впору наша Ифиса. Ты чего же, Ифиса, упустила свой шанс? — обратился ещё один гость к Ифисе, — Столько времени гипнотизировала его своими бесподобными глазками, ластилась, а уступила какой-то недозрелой пискле?

— Она аристократка, а у них и там всё в золотой и ароматной пудре, — добавил кто-то.

— Тебе виднее, специалисту по аристократкам! — зашипела на пошляка Ифиса. — Ты только и способен, что облизывать чужие утехи своим языком, поскольку ни на что другое не годен!

— Где уж нам превзойти твоего Ал-Физа! У нас нет ни имений, ни власти, чтобы прокормить такую мощную стать, как у него! Даже тебя ему оказалось мало, а уж кто тут с тобой и сравнится в любвеобильности! — все дружно напали на Ифису.

— Ты вначале научись отличать мои роли от подлинной жизни, а потом уж вякай, нечистый недоумок! — закричала Ифиса и бросила в обидчика кусок чьего-то недоеденного яства вместе с тарелкой, залив соусом его нарядную рубашку. Гость взвыл, ответно швырнув в Ифису то, что попало под руку. Но это оказалась лишь салфетка. Ифиса победно и трубно захохотала, все дружно её поддержали, искренне радуясь застольному развлечению. Как ни странно, но многие Ифису любили, прощая ей критичность суждений и поведенческие выходки не ради её неоспариваемой красоты, а за щедрость, отзывчивость и поддержку в жизненных затруднениях. Тем не менее, Ноли-Глэв, что и вернулась из разведки по огромной квартире, занимающей значительную часть этажа, унизительно выгнанная оттуда Ифисой, сразу осмелела, получив ощутимую поддержку со стороны оппозиционной части коллектива, — Если бы меня кто так активно любил, как неутомимый муж Гелии эту маленькую шлюшку! Я всё ждала, когда же они насытятся, да куда там! Ах! Ах! А — ах! — она бесстыже изобразила эротическую пантомиму. — Я тоже так хочу! Я завидую!

— Надо было тебе постучаться! — раздался флегматичный отзыв.

— Вдруг этой малышке требуется поддержка?

— Вдруг он тебя бы и пригласил, а эту девчонку выставил, как уже надоевшую?

— Ну нет! До масштабов Ал-Физа он даже чисто внешне не дотягивает!

— Я чужими объедками не пользуюсь! — раздраженно ответила Ноли, ставшая объектом насмешек.

— Только посвисти, может, и отзовётся тот, кто готов дать тебе желаемое, но пока что нетронутое!

— Много тут желающих, да нет желаемых, — ответила Ноли, принесшая чужую тайну к столу как сладкую добавку к уже опустошённым блюдам.

— Ну, так и отчего бы нам, имея такой заманчивый пример перед глазами, не разойтись по затемнённым уголкам! А их тут немало. Кто готов к подвигам?

— Ну и подонки вы тут! — презрительно осадила всех Ифиса, — А ты, Ноли, неужели настолько ущербна, что не только тайно следишь за другими, но ещё и вытряхиваешь чужие секреты тем, кто в них не нуждается! Да после такого я тебе и не позволю к себе прикоснуться, злыдня… найду себе другого мастера по гриму и причёскам. Там, может, личная драма происходит, а вы потешаетесь…

— Не место тут для личных драм, на проходном дворе, — ответил кто-то Ифисе, недовольный её обозначением всей честной компании, — а раз согласилась на всё, то и терпи!

Вскоре они потеряли интерес к влюблённым в дальнем конце апартаментов гостеприимной, хотя и покинувшей их хозяйки. У них была своя жизнь. И свой пир. А подробности такого вот обсуждения передала мне Ифиса, когда прошли годы, а она всё не могла забыть той ночи. Где я заняла то самое место, которое она грезила захватить для себя. Только Рудольфа она и считала равным по своим качествам своему любимому чудовищу, что лично для меня было оскорбительно. Хуже Ал-Физа был разве что Чапос. С учётом же её литературного дара сильно приукрашивать действительность, те речи посторонних людей обо мне и о нашей любви в столь неподходящем месте на самом деле были мерзкие, грязные, откровенно сволочные. И передать их смачную низость Ифиса, конечно же, не могла, как женщина манерная и не способная на такие вот срамные выверты речи. Но и того, что она донесла, было достаточно, чтобы я оцепенела от стыда и негодования, даже спустя годы. А к тому, что на самом деле происходило между мною и Рудольфом, всё это имело такое же отношение, какое имеют навозные плюхи проходящего стада к покрытому утренней росой и пробуждающемуся, расцветающему саду за неприступной высокой оградой. Под одним и тем же светлым небом происходят одновременно очень разные процессы и явления, как дивные, так и отвратительные. Но в то время фантастически красивая Ифиса, никому не нужная, никем не любимая, многоликая — многожильная со слов Гелии, нешуточно меня ревновала и не была настолько душевно ко мне привязана, как произошло намного позже. Иначе она не стала бы о таком рассказывать.

Несмотря на все последующие события, окутавшие нашу первую ночь любви каким-то мутным коконом, подобным старому стеклу с искажающими подтёками, — и не воздействие потока времени с его наносами было тому причиной, — я сохранила в памяти все подробности. Как несомненную неподдельную драгоценность. Когда в результате необратимой трансформации всего моего существа, из розовощёкой девушки, живущей «на облаках иллюзии», я преобразилась в бледноватую и на долгие десять лет печально-задумчивую женщину…

Но в ту ночь я была оглушена и напитана таким ливневым шквалом счастья, которого мне хватило как резерва для подпитки и дальнейшей устойчивости моей психики на годы. Впрочем, всё это пока что не являлось тем полноценным счастьем, которое способна испытать опытная женщина. Это было больше счастье психологическое, чем телесное. Вначале же я ощутила такую пронзительную и нестерпимую боль внутри своего тела, о которой и не подозревала. Мне даже померещилось, что я непременно умру. Но даже в моменты плача от муки физической, я не сожалела о непоправимости содеянного. Впервые я почувствовала, что такое одержимость мужчины желанной девушкой, а также ответное устремление самой девушки эту одержимость разделить пополам, о чём рассказывала Азира со свойственным ей бесстыдством. Потом я уснула, и во сне внутрь меня вторгся и искусал огромный, страшный скорпион, оживший и приползший с той его незабвенной рубашки. Очнувшись от кошмара, я потрогала себя рукой и, осязая влагу, не могла понять, что это кровь, потому что было темно. Чтобы остановить кровотечение, он неощутимым движением ввёл мне внутрь какую-то капсулу, после чего возникла мгновенная блокировка болезненных симптомов. Он стал утешать меня, но утешения мне не требовалось. Я сама хотела повторения того, что и произошло, вроде как, и без поспешного устремления реализовать наше подлинное уже соединение именно здесь, в доме его жены и моей подруги. Но этот поступок не являлся предательством, ибо таковым сама Гелия его уж точно не сочла бы, предав своё прошлое с ним и тяготясь настоящим. Она скинула его с себя как тяжёлую ношу, подлым низким, а всё же изящным движением своих прекрасных плеч, не выбирая средств, лишь бы избавиться. Безответственная и безнравственная красавица, не ведающая за собой никакой вины. Но эта вина осталась на нём и на мне, как мутная взвесь на дне безупречно-прозрачного по виду сосуда, из которого мы и пили свой волшебный нектар, преподнесённый нам Богами Паралеи.