Но что происходило тогда в действительности? Прикасаться к этому больно и по сей день. В том событии так и остался оголённый живой нерв нашей оборванной тогда, — даже не любви, а её завязи… Последующая любовь возникла уже из новой завязи, проклюнувшейся вопреки всему на стволе моей обездоленной души, а уж затем передавшейся и ему, столь же обездоленному в этом смысле.
Убаюканная его бесподобным голосом уже после всего случившегося, после сильной боли и слёз, бесполезной уже паники, не отделимых от переживаемой любви, я провалилась в какое-то странное состояние, и впоследствии пережитая явь переплелась в моей памяти с причудливой мозаикой сновидений. Я ощущала себя владычицей над ним, обнимаемая им, требуя с деспотизмом ребёнка повторения уже сказанного, не соображая, что самоконтроль не только мой, но и его, расплавлен в любовном раскалённом вихре, утрачен, и я в его полной власти, а не наоборот. Какое-то время он подчинялся, усмиряя свою не растраченную активность, и вновь плёл мне дивные образы нашего будущего, наполненного несомненным и неизбывным счастьем. Постепенно речь его заплеталась, а потом он и вовсе перешёл на язык, абсолютно непонятный. Я тормошила его, требуя перевода, отчего-то тревожась, не скрыт ли в этой невозможной для воспроизведения, а потому нечеловеческой речи, какой-то зловещий смысл. А на самом деле меня вдруг коснулось то, что принято называть предчувствием. То, что неумолимо и стремительно приближалось из вот-вот готового осуществиться, нисколько не упоительного, а наоборот страшного будущего…
Он послушно перешёл на понятную мне речь и озвучил то, что могло бы удивить, а не удивило. У нас даже предчувствия стали общими, — Мне как-то тревожно. Мог бы сказать, что не понимаю причины, но кажется, понимаю…
Он прижал меня к себе, — Когда вошёл сюда, то среди садовых зарослей я увидел одного типа. Показалось, что он таится с недоброй целью. Я вытянул его из кустов, лёгкого как тряпку, а эта зараза растаяла у меня в руках. Точно так же, как я сам во время того аттракциона… — он опять замолчал, ввергая меня в оцепенение. Я сразу же подумала про того сумасшедшего.
— Даже не успел ничего понять. Такая судорога отвращения возникла, как будто гигантская гусеница из рук выскользнула… И всё же, мне показалось, что это был отец Гелии. Хагор…
— Он страшный? — спросила я, пугаясь так, будто этот Хагор проявится и тут из темноты.
— Он? Ты же его видела. Какой там страшный, если предельно жалкий, как жалок всякий инвалид! Но чего он тут забыл? Впервые вижу, чтобы он тут торчал как страж преисподней…
— Разве он способен, как ты в тот раз, исчезать? У него есть такой же летающий диск с его особым свойством делать человека невидимым?
— Нет у него ничего! Да и не человек он, а…
— Кто он? — я судорожно вцепилась в его плечо, ожидая тех же откровений, что поведал мне Тон-Ат про страшного Хагора.
— Я хотел сказать, что он пьяница и болтун несусветный. Он ненормальный. Только и всего.
— Зачем он сюда притопал? Он следил?
— За кем ему следить? Хочешь, пойди и спроси. Вдруг он там прилёг на садовой скамейке, укрывшись колючими ветвями, — посоветовал он, что было шуткой. — Хотя он часто где-то кочует, бродит как джин, у которого разбили его бутыль, в которую он и был некогда закован, он вполне себе домовитый и заботливый дедок для моей дочери и ещё для одной не совсем разумной особы. Готовит, стирает, делает съестные запасы, в свободное время варит себе наливку для одурманивания собственной же головы. Короче, забот много, а счастья личного попросту нет. Вот он и решил тут подзарядиться праздничным духом веселящихся и, возможно, счастливых людей. Спьяну, видимо, заблудился. Круговерть же вокруг, он и перепутал место собственной дислокации с тем, где обитает его блудная дочь…
Сказка, рассказанная на ночь маленькой и доверчивой девочке, то есть мне, вовсе меня не позабавила, — Зачем ты о нём вспомнил? Мне стало страшно и плохо сразу…
— Тебе-то чего его бояться? Он ничтожен как настоящая уже гусеница. И такой же противный. Но чтобы кого тронуть? — он встал, — Я должен убедиться сам, чего он там затеял, колдун-затейник. Жаль, что я сразу не успел растрясти его, чтобы из него высыпались все его хреновые секреты!
Я схватила его за руку, — Не уходи! Пусть он там торчит, если ему так нравится. К тому же он исчез!
— Тут исчез, а вот где-то же и проявится. Мне душу мутит от плохого предчувствия. Пусть я кажусь тебе смешным, но предчувствие — это попытка пробиться наружу важной информации. Так сказать, необходимость её срочной актуализации… Прежде сия мыслящая мокрица, вылезшая из звёздного колодца, таких откровенных фокусов себе не позволяла…
— Почему ты говоришь о нём как о женском существе?
— Я понятия не имею, что есть его наличный пол. И есть ли он у него.
— Что за дело нам до него!
— Я должен проверить, что именно он затеял. Может, он и сам не хочет идти на поводу своих неодолимых страстишек, а одолеть их не может! Он и для себя самого ребус без возможности отгадки. Может, он за помощью ко мне явился, а я отчего-то его спугнул…
— Я прошу, забудь о нём! Без тебя мне уже холодно в этой огромной и чужой постели…
Он послушно лёг ко мне. Опять обнял и стал страстно целовать, вовсе не проявляя усталости или пресыщения. И я повторно стала его частью, а он моей, после чего мы повторно трансформировались в единое и нераздельное существо…
Я закричала от невозможности вместить в себя такое пронзительное счастье, словно предлагая ему взять на себя половину его избыточной остроты…
Он закрывал мои губы, наверное, не хотел, чтобы нас услышали гости Гелии. В огромной квартире была, действительно, плохая звукоизоляция стен. Престижный столичный дом вовсе не соответствовал по своему качеству той дорогой цене, что и сдирал владелец для проживания в нём. Мы же слышали шум, визг и радостные вопли гостей Гелии даже в удалённых отсюда комнатах.
Актеры народ циничный и весёлый. Нравы в их среде были вольные и нестандартные в сравнении с обычными людьми, хотя и среди них было много счастливых браков и прочных длительных союзов. И чужая любовь пусть и в отдалённой от них спальне хозяйки не осталась незамеченной.
— Ну вот! — сказал один весельчак, — Гелия пошла налево, а муж пошёл прямиком на семейное ложе с её подружкой.
— Что происходит в этом пристойном, казалось бы, доме! — закричала одна из женщин по имени Ноли-Глэв, входя в большой холл к пирующим гостям. — Там эталон невинности позволяет себе отнюдь не невинные игры с тем, кого уж точно Гелия сегодня не ожидала! Я слышала, когда ходила в гигиеническую комнату Гелии, чтобы умыться. Там тонкие стены.
Эта особа, не обладая привлекательной внешностью, являлась высоким профессионалом по внешнему оформлению облика всякой актрисы. Гелия приблизила её ради того, что эта Ноли умела сооружать самые немыслимые фантазии из волос тех, кто её рукам и доверялся. Я бы никогда такой не доверилась. Ноли, наделённая редким лицемерием, наглостью и несомненным психологизмом, внушала мне ужас даже на расстоянии. Она питала ко мне ответную антипатию. Но, кроме Ифисы, всё окружение Гелии относилось ко мне или как к пустому месту, или неприязненно.
— А чего ты там забыла в другой половине, да ещё и через пустынный коридор? Чего там шныряешь? Если туда хозяйка никому не велела и носа совать?
— Да и чего там у неё, кроме пустых и пыльных комнат? Зачем ей такое огромное помещение?
— А ты случайно не искала ли сокровища Гелии?
— Вас забыла спросить! — ответила Ноли на обвинения, бывшие не настолько уж и беспочвенными. Тут возникла рассерженная Ифиса. Она огрела болтунью по спине своей лилейной, а по сути, богатырской рукой. — Ты чего там искала?! Тебе мало открытой для всех половины, что ты попёрлась в закрытую половину хозяйки?
— Ой! Стерва, не дерись! — заверещала Ноли, осмелившаяся проникнуть на запретную территорию. Она замахала своими уже ручонками, да Ифиса едва её не заломала.
