Вот я (вновь я, Рейн вместе с мечом куда-то исчезла) села на скрипнувший стул, взяла бутерброд и попыталась откусить кусок, но у меня ничего не вышло — кусок был слишком большим. Стул разломился, и я полетела вниз, в пропасть, в темноту, встретившую меня своими холодными объятиями. «Нет Декаде!» — доносилось отовсюду, — «Долой тиранов!» Падение прекратилось, я стояла посреди своей комнаты — раскуроченной, с варварски разломанной мебелью. Я обернулась и увидела в дверях мать. «Александра Романова, где вы были?» Я не ответила, лишь достала из-за пояса мой верный меч. Он всегда со мной. Всегда на моей стороне. Точно такой же, какой был у Рейн — с полумесяцем-набалдашником и прорезью-мечеломом внутри лезвия.

К моему изумлению, клинок был надколот в верхней трети, и из свежей раны текли красные струи. «Александра Романова, вы убежали с поезда!» — строго произнесла мать, — Вы заплатили за свою жизнь моей, анкер! Зачем вы бежите от судьбы, от нее все равно никому не убежать! Всякую секунду, что вы медлите, меня убивают! Снова и снова!»

Я проснулась в холодном поту, с трясущимися от ужаса руками, и укусила себя за кулак, чтобы не закричать. В окно кабинета, закрытое ставнями, уже пробивались лучи солнца. Судя по отсутствии шелеста по крыше, дождь закончился. Шок постепенно проходил, остатки сна неохотно, но покидали меня. Я пару минут просидела неподвижно, молчаливо массируя виски и собираясь с мыслями.

— Черт… — я промокнула глаза, на которые навернулись слезы, — не рыдать… не рыдать…

Вчерашний день медленно оживал в памяти, и это было вовсе не то, что я хотела бы помнить.

Поезд. Монстры. Протекторы. Бой. Бегство. Двор. Квартира. Снова бой.

Мама…

Меня так и не пустили туда, но я всё понимала.

А потом… потом были погружения в ледяную «лимфу», кажется два или три раза… меня куда-то тащили… Куда-то исчез Эдуард, осталась только Рейн. В какой-то момент я устроила истерику. Не пойму, где это было, какие-то руины в ночном лесу, полном странных звуков, Рейн сказала, что это «Устона», но я так и не поняла, речь идёт о руинах, лесе или, возможно, целом мире… Моя защитница очень спешила, явно чего-то опасалась и заставила меня выпить из пузырька жгучей жидкости. После этого я словно лишилась всех эмоций, шла за ней, снова ныряла в лимфу… пока, наконец, мы не оказались на окраине этого странного города.

Пролежав какое-то время в полной тишине, я отчетливо услышала настойчивый стук в лавку. Посетители аптеки пришли? Судя по всему, так как человек на улице ругался от возмущения, кажется, даже грозились никогда не возвращаться к столь «необязательному аптекарю». Корнелиус и Рейн, всё ещё обсуждающие семейные дела, их игнорировали. Потом донёсся голос аптекаря:

— У меня выходной! Приходите завтра!

Какое-то время было тихо.

Но тут кто-то забарабанил в ставни окна, и визгливый женский голос стал требовать от хозяина аптекарской встать, наконец, с кровати и принять посетителей как следует. Я слышала, как Корнелиус стал возиться с банками трав, и как Рейн спросила: «Ты уверен? Он ужасно воняет!»

— В этом и смысл, — судя по звукам, купец открыл окно на улицу, после чего гвалт мигом стих, желающих стоять у аптеки резко поубавилось.

— Сегодня у меня выходной, — повторил мужчина, хлопая ставнями, — У меня особый гость!

— Ты серьезно поставил на окно настойку ночного аронника? — голос Рейн, — Ты потеряешь всех своих покупателей!

— К черту. Вернутся, куда они денутся? Я единственный держатель аптекарской в этой части города. Сегодня можем сходить в гости к брату… ты ведь помнишь его? Он писал нам письма из Афира, но теперь переехал сюда, хочет получить бóльшую прибыль, открыть новое дело. Я ему о тебе рассказывал, и он очень хочет встретиться! Не каждая почтенная женщина может похвастаться таким выдающимся умом, каким в столь юном возрасте обладаешь ты, ягодка!

Рейн не ответила. Повисла тишина, лишь тихонько стучал маятник часов где-то в доме.

— Я скажу то, что хотел сказать в первый день твоего путешествия, куда бы ты ни уезжала, — произнес Корнелиус. — Хватит! Оставь эти глупости, Рейн! Тебе пора остановиться, обустроиться и остепениться!

Рейн молчала. Я затаила дыхание, боясь упустить хоть слово.

— Дом с синей крышей, что напротив, хозяева скоро оставят — уезжают в южные королевства. Думаю, если поторговаться, то можно его купить почти за бесценок. Переедем, поможешь мне с обустройством, откроем новую лавку — больше и лучше, чем эта! Ты унаследуешь мое дело однажды, и я очень хочу, чтобы к тому моменту ты была замужем. Я говорил о тебе с достойными людьми. Глава купеческой гильдии овдовел, жаль, он уже немолод. А вот сын коменданта дворцовой стражи — юноша твоих лет, красивый лицом и благородный в поведении. Обе партии очень достойные, но главное…

— Па, когда моя подруга проснется, мы уйдем, — Рейн говорила медленно, словно вынося приговор, — Ни днем, ни часом позже. Прости.

Купец какое-то время молчал.

— Рейни, я никогда ни в чем тебе не отказывал, — сказал он чуть слышно, — я прикрывал глаза на все: от тех ночей, когда ты пропадала, до фингалов под глазами соседских ребят. — Купец сделал паузу. — Думаешь, я не понимаю, о чём говорю? Понимаю! Сам брал оружие в руки, тридцать лет назад, когда бушевала война. Год провёл в походах и чуть не распрощался с жизнью! Хочешь совет? Продай меч оружейнику! Не дело женщине размахивать оружием! Ты мастерски обращаешься с целебными средствами. Вернись в лавку, Рейн! Вернись ко мне!

— Продать меч?! — от интонации, с которой Рейн произнесла это, у меня забегали мурашки — в ней был не то страх, не то боль, — Нет! Нет! Не сейчас!

— Когда? — воскликнул купец. Он обошел прилавок и тяжело опустился на стул, так что мне стала видна его массивная спина и выбритый затылок, — Когда мне представится шанс снова увидеть тебя? Через полгода? Может, снова год? Или мне радоваться, что ты объявишься на моих похоронах?! Ты всё так же юна, но я не молодею, девочка, совсем наоборот…

Рейн встала и подошла к отцу. Обняла его, обхватив вокруг шеи. Корнелиус Марибо положил ладонь ей на волосы и стал бережно гладить, словно фарфоровую игрушку, которую однажды уронили, и теперь бояться неправильно тронуть, чтобы не увеличить трещину.

— Ох Рейни, — всплакнул он, — ты разбиваешь мне сердце…

— Нет, па, — быть может, мне показалось, но она отстраненно следила за биением артерии на его шеи, — Я склеила его осколки, когда было нужно, но вечно следить за ним не смогу.

— Возьми хотя бы денег, — попросил Марибо. — Десяток-другой золотых…

— Нет! — резко ответила Рейн. Видимо, сама поняла свою резкость и примирительно добавила: — У меня есть деньги.

— Тогда ожерелье, что я дарил тебе. В трудный час его можно продать…

— Папа, мне не идёт золото, — мягко ответила Рейн. — К тому же оно привлекает воров и грабителей. А браслет из голубых аметистов я ношу, видишь? Чтобы вспоминать о тебе…

Аптекарь горестно вздохнул, но больше не спорил.

Я подождала, пока Рейн отойдет от отца, и выразительно зевнула. Занавеска-водопад сразу же зашелестела, и в комнату вбежала Рейн.

— Ты проснулась!

— Ага, — я провела языком по зубам и поморщилась, ощутив кисловато-солоноватый привкус, — Эй, зельевар, почему у меня до сих пор во рту привкус крови?

Рейн резко обернулась, проверяя, близко ли Корнелиус.

— Забей, — бросила она, — Ты не ела. Съешь что-нибудь — и перебьешь. Хочешь конфету? — она достала из сумки конфету.

— Шоколадная, надеюсь?

— Лучше. Лакрица.

— Фу, гадость! — я вернула ей фантик и черную массу, — Лакрицей нужно пытать заключенных!

— У всех разные вкусы. У каждого свои предпочтения в еде и питье, и предпочтения эти со временем меняются. Однажды ты это поймешь и с удовольствием съешь за завтраком пару лакричных палочек, вспоминая об этом разговоре.