Он хмыкает, складывая губы вместе.

— Мне нравится внимание к деталям.

— Но есть одна вещь, которая отличается, — я наблюдаю за ним, за тем, как он реагирует на мои следующие слова. — Он оставляет розы с частями тела.

Словно почувствовав мое подозрение, он меняет черты лица, давая мне безучастный ответ.

— У всех серийных убийц есть визитная карточка, даже у тех, кого вдохновил я.

— Розы были оставлены для меня, подарок от тебя, — я провожу пальцами по корешкам его книг и беру одну с полки. — Кто он, Генри?

— Ты думаешь, я знаю? — мне не нужно смотреть на него, чтобы понять, что на его лице изображено идеальное замешательство. — Как я могу? У меня уже много лет не было посетителей. Возможно, это просто твое подсознание скучает по отцу.

Я перебираю пальцами страницы, поднимаю взгляд от книги и вижу, что он стоит, ухмыляясь, гордый собой за то, что привел меня сюда. Он думает, что поймал меня в эту игру в кошки — мышки, заманил в ловушку и готов поиграть со мной.

Вот только он забывает, что не знает, как я работаю.

Генри раскрыл мне все свои карты с момента моего рождения. Я знаю, как он действует, как работает его мозг, его следующий ход, как его читать. Он показал мне все, и я научился.

Никто не знает обидчика так, как обиженный.

Но он забывает, что он показал мне все, что знает. Я знаю все о том, как он работает, как он действует. Он ничего не знает обо мне, только то, что, по его мнению, он сделал из меня.

— Ха, — я нахмуриваю брови, захлопывая книгу. — Жаль. Я думал… — легкая усмешка слетает с моих губ. — Ну, думаю, неважно, что я думал.

Я отложил книгу и направился к двери камеры, чтобы постучать и дать охраннику знать, что я готов уйти, когда он резко переключился, подняв руки вверх.

— Подождите, что ты подумал?

— Ну, его работа… — я облизываю нижнюю губу, демонстрируя это. — Превосходна. Я не знал никого, кроме тебя, кто был бы способен на что-то настолько… неуловимое. Я думал, что ты должно быть помогал ему, но, полагаю, даже самое великое можно воссоздать.

Я пожимаю плечами, поднимая руку к двери.

Лучший способ напасть на нарцисса — это погладить его эго. Ему нужна была платформа, чтобы хвастаться своей работой, чтобы осознать, что он сделал. Выдавливание этого из него не принесет мне никакой пользы.

— Ничто не может превзойти оригинал. В конце концов, он всего лишь подражатель, — его голос звучит резче, пустота в глазах становится более очевидной.

Туман человечности рассеивается на его чертах, и я вижу, как на поверхность выползает человек, который вырастил меня. Его обаяние исчезает, и маска сочувствия спадает.

— О, я не знаю об этом. Ты бы видел, что о нем пишут в газетах. Они не могут перестать восторгаться им. Он практически переписывает историю, плодовитый убийца, настолько известный, что они даже не помнят человека, которому он подражал.

Цепи, фиксирующие его, гремят, когда он стоит, его грудь касается моего плеча, наши тела настолько близки, что я чувствую тепло, исходящее от него волнами.

— Они всегда будут помнить меня, — его глаза темнеют, челюсть сжата, но не от гнева, а от неуважения.

Вот он.

Мясник Весны.

— Время прошло, — говорю я бесстрастно. — Они знают, что ты никогда не выберешься отсюда. Какой вред ты можешь причинить? Они больше не боятся тебя.

Из его рта вырывается маниакальный смех, истерически высокий, с ядом. Мой позвоночник напрягается, ногти впиваются в ладони.

Все те женщины, которые умерли от этого звука.

Их плоть нанизана на крюки для мяса. Истерзанные и истекающие кровью, как животные.

Моя мама, моя милая, добрая мама.

— Ты контролируешь ситуацию, — повторяю я про себя. Вдыхая через нос, я сжимаю челюсти. — Ты контролируешь себя. Ты ему не принадлежишь. Он не создавал тебя.

— Единственная причина существования этого подражателя, — он вскидывает руки вверх, — это я! Это моя память пугает их, а не он!

Запах его дыхания заставляет мое горло сжиматься, а в желудке зарождается рвотный позыв. Я не хотел быть здесь, не хотел приходить сюда. Злость лижет мой позвоночник, тихо закипая.

Я не должен был сюда приходить.

— Ты дал свое согласие импотенту, который не был достаточно креативным, чтобы придумать свой собственный дизайн? — я облизываю зубы, ухмыляясь от злости. Я смотрю на него исподлобья, потому что хочу, чтобы он знал, что я считаю его ниже себя. Пыль вздымается вокруг моих оксфордов. — Тюрьма сделала тебя слабым, отец.

Его дыхание обдувает мое лицо, и от его запаха комната начинает кружиться.

Отбеливатель обжигает мои пальцы, запах запекшейся плоти.

Человеческие трупы, разрезанные металлом, размолотые на куски.

Его дыхание у моего уха.

— Ни капли крови на этом полу, Александр. Ни капли.

Мы — два паука, сплетенные в шелк. Если я собираюсь умереть в его паутине, он умрет вместе со мной. Я держу его там, где хочу, но я теряю хватку. Моя грудь горит, а мозг болит, когда воспоминание за воспоминанием освобождается.

Внутри меня щелкают цепи, клетки, в которые я поместил свое детское — я, — распахиваются.

Он смотрит на меня, наблюдая. Края его рта искривляются, превращаясь в изображение хищника. Я опускаю глаза, отказываясь быть его добычей.

— Хорошо сыграно, сынок. Очень хорошо сыграно, — он кивает головой, проводит рукой по подбородку, заставляя кандалы щелкнуть. — Ты сделал все это для милой маленькой девочки Эббот?

Эта бетонная комната недостаточно велика для того количества ярости, которое сжигает мои вены. Я мог бы утопить его. За несколько секунд он превратился из центра моей травмы в мишень.

Он превращается во всех тех мужчин, за которыми я охотился. Безымянные лица, которые кричали под тяжестью моего клинка.

Он совершенно не знает, что такое страдание, но скоро узнает.

— У женщин Эббот есть скверная привычка искать то, что им вредно. Она такая же сладкая на вкус, как Фиби? — Он злобно ухмыляется. От желтого оттенка его зубов меня тошнит.

Я хватаюсь за переднюю часть его комбинезона, пальцы впиваются в материал. Ярость и адреналин накачивают меня силой, о которой я даже не подозревал. Я поднимаю его с пола за рубашку и бросаю в стену позади него.

Он хрипит, когда я держу его там, и смотрит на меня так, будто никогда не видел меня раньше. Как будто он не узнает человека перед собой, и я не могу с этим не согласиться. Я даже не могу узнать себя.

— С кем ты работаешь, Генри. Гало? Синклер? — шиплю я, желая посмотреть, как ему больно.

— Это поэтично, Тэтчер. Проклятие поколений. Ты планируешь повторить нашу историю?

Я тяну его, ткань растягивается, звук разрыва отдается эхом, прежде чем я врезаюсь спиной в стену с ужасающим стуком. Его позвоночник соприкасается с бетоном, и я молюсь, чтобы он сломался надвое.

— Мне надоело играть с тобой в игры, — мой голос надтреснут, извращенное рычание царапает мое горло.

На меня смотрят безэмоциональные глаза.

— Вот оно, — дышит он. — Мой прекрасный, совершенный монстр. Это твое право по рождению, Александр. Ты не сможешь убежать от него. Ты и я — одно и то же.

— Мы совсем не похожи.

— Осторожнее, сын. Похоже, ты дал ей власть покончить с тобой, — он насмехается. — Лира Эббот не сможет исправить то, кем ты был рожден стать. Она будет бежать от этого, как они все делают. Никто никогда не сможет полюбить то, что я создал в тебе.

Для меня не имело значения, сможет Лира полюбить меня или нет.

Я бы принял ее одержимость. Я бы взял ее и питал ее каждый день нашей жизни.

И если она станет причиной моего падения? Пусть будет так.

Я позволю ей сделать это. Сам вручу ей нож и позволю закончить это наследие. Род Пирсонов может умереть вместе со мной.

Только она могла дать мне конец, потому что именно я дал Лире начало.

— Я создал тебя идеальным, и посмотри, во что ты позволил ей превратить себя.