— Да.

— Почему?

Я вздыхаю, закатывая глаза. Иногда он может быть таким сложным. Все его мысли имеют какой-то извращенный скрытый мотив. Как будто идея о том, что кто-то просто хочет быть добрым, неправдоподобна.

— Потому что я забочусь о тебе, Тэтчер, — я позволила своей голове упасть на руку, прислонившись к краю ванны. — Я хочу знать эти вещи о тебе. Я хочу знать о твоих снах. Почему ты ушел вчера утром, словно тебя кто-то поджег, а вернулся весь в поту. Я знаю, тебе трудно это понять, но тебе больше не придется справляться со всем в одиночку.

Он перелистывает страницы «Портрет Дориана Грея» — потрепанный экземпляр потрескался у корешка, а страницы потускнели. Я позволяю ему посидеть в тишине, давая ему возможность выбрать, как он хочет ответить.

Если он пока не хочет говорить мне, я пойму. Я не буду давить на него, чтобы он дал мне больше, чем готов дать. Нельзя требовать, чтобы лев превратился в зебру. Я не могу требовать от мальчика, который ничего не знает о любви, безупречно ориентироваться в отношениях, как мужчина.

Когда он молчит, я протягиваю руку и нежными движениями обвожу кольцо моей матери на его мизинце.

— Я собираюсь увидеться с отцом.

Это признание заставляет мою руку отдернуться назад, и я вздрагиваю от того, как эти слова атакуют мою защиту. От резкого движения вокруг меня бурлит вода.

— Что? — я подавилась словами, когда они выпали. — Зачем?

Я не ожидала этого. Я думала, что он скажет что-то о своих снах. Но не это.

Сколько времени прошло с тех пор, как Тэтчер видел своего отца? Говорил с ним? Ответил на письмо, которое он отправил? Последнее, что он видел, это как его запихивают в кузов полицейской машины.

— Не по своей воле, — резко поправляет он, как будто это должно меня успокоить. — Вчера утром я ходил на могилу Мэй. Там я кое-что понял — Генри знает, кто такой Имитатор. Если бы я мог предположить, он втянул себя в это, чтобы снова оказаться рядом со мной. Независимо от этого, он может быть нашим единственным вариантом, чтобы положить конец всему этому.

Мое сердце опускается к моим ногам.

Страх пронзает меня насквозь, и я начинаю бороться или бежать.

Я не позволю ему сделать это.

Он не может этого сделать.

— Хорошо, — я киваю. — Тогда пошли Алистера или Рука.

— Единственный человек, с которым он будет говорить, это я, — он поворачивается так, что оказывается полностью лицом ко мне в ванной. — Он сделал это, чтобы привлечь мое внимание; посылать их было бы бессмысленно. Я знаю своего отца.

Паника поднимается в моем горле, внезапное желание вырвать или закричать накатывает на меня, как набегающая волна. Слезы застилают уголки моих глаз, когда я вспоминаю взгляд Генри в ту ночь, когда он убил мою мать.

Как жестоко они выглядели. Холодные, неумолимые, они даже не были человеческими. Тэтчера никогда, никогда так не смотрели. Ни разу. Они были суровыми, резкими, холодными, но ничто не сравнится с отсутствием сочувствия в ту ночь.

— Тогда я пойду.

Глаза Тэтчера превратились в щели, челюсть сжалась, мускул на щеке дернулся. Его голос настолько мрачен, что по коже пробегает холодок.

— Только через мой труп.

От воды вокруг меня идет пар, но мне очень холодно. Слезы катятся из моих глаз, горло сжимается. Я так много хочу сказать, но единственное, что выходит, это «Ты не можешь уйти».

Видя страдание на моем лице, он наклоняется вперед, сведя брови, и обводит указательным пальцем свободный локон, тихонько пощипывая его.

— Он не собирается меня убивать, — уверяет он меня. — Ты оказываешь ему слишком большую милость, дорогой фантом. Со мной все будет в порядке.

— Я не беспокоюсь об этом, — я жую свою нижнюю губу, моя голова сильно трясется. Боль во всей моей груди так ощутима, эта эмоциональная боль вызывает такую физическую реакцию.

— Тогда почему ты так настаиваешь на том, чтобы я не ехал?

— Я просто… — я сделала паузу, не зная, как это сказать, чувствуя себя немного сумасшедшей. — Я только что получила тебя. Наконец-то, после всех этих лет, ты у меня есть. Я снимала слой за слоем. И теперь я добралась сюда.

Я опираюсь на колени, обнажая верхнюю половину туловища от прохладного воздуха. Мои соски сразу же затвердели, но я не обращаю внимания на свою наготу. Вместо этого я тыкаю пальцем в его грудь, чуть выше сердца.

— Я сейчас здесь, и мне страшно представить, кем ты станешь, когда выйдешь оттуда, Тэтчер.

Генри нанес Тэтчу непоправимый ущерб. Непростительные, ужасные вещи. Этот человек заставил своего ребенка чувствовать, что у него нет эмоций, убил его молодость и превратил его в машину для убийства.

Чем ближе мне становится Тэтчер, тем дальше он отдаляется от авторитета Генри. Каким он будет после встречи с отцом спустя столько лет?

Его рука опускается на мою щеку, потирая слезы, текущие по моей щеке. Я отталкиваю его прикосновения, закрывая глаза, когда мое тело содрогается от паники.

Я не могу позволить ему сделать это. Мы не можем пройти через это.

— Генри Пирсон больше не контролирует меня, — отвечает он, его тон непреклонен, как будто он пытается заставить себя поверить в это.

Я не уверена, кого нужно убеждать больше — меня или себя.

— Кто я есть, кем я становлюсь, это уже не имеет ничего общего с ним.

— Из-за него я потеряла все. Я не потеряю тебя из-за него.

Неприятная полоса гнева пронзила меня. Я никогда никого не ненавидела так, как Генри Пирсона. Было бы радостно наблюдать за его смертью. Моя рука обвивается вокруг запястья Тэтча, крепко сжимая его, пока мои ногти не начинают впиваться в слабую кожу на его пульсе.

— Я клянусь, Тэтчер, если из-за него я потеряю тебя, я убью его. Ты понимаешь это? — я призываю, умоляя его понять, на что я способна, если с ним что-то случится. — Я убью, ты слышишь меня? Я буду…

Его движения заглушают мои слова.

Он встает, поднимает ногу и заходит в воду вместе со мной. Длинные худые руки обхватывают мою талию, когда он садится в ванну, и ошеломляющее чувство безопасности овладевает мной. Вода плещется на бортиках, но мы не обращаем на это внимания, когда он затаскивает меня к себе на колени, располагаясь так, что я обхватываю его талию, а его спина удобно упирается в край ванны.

— Полегче, маленькая мисс Смерть, — он опускает свой лоб на мой, его пальцы вырисовывают круги на моей пояснице. — Ножи прочь. Я никуда не уйду. Я здесь.

Мои пальцы зарываются в волосы на его затылке, перебирая пряди. Наше дыхание смешивается, я вдыхаю каждый его выдох, желая дышать только его воздухом.

— Не делай этого со мной, пожалуйста, — прошу я.

Мое тело трепещет, и я прижимаюсь к его коленям, жаждая близости, которая возникает, когда он находится внутри меня. Я хочу постоянно находиться под его гребаной кожей. Мне нужно, чтобы он потерялся во мне прямо сейчас, забыл о том, что ходил к своему мерзавцу — отцу, и никогда больше не вспоминал об этом.

— Я делаю это для тебя, Лира, — бормочет он, руки скользят вниз, пока он не хватает меня за задницу обеими руками. — Если мы хотим выкарабкаться из этого, у меня нет другого выбора.

Я не могу остановить слезы, текущие по моему лицу. Может быть, это слезы, которые мне давно нужно было выпустить. Но моя печаль не заглушает моего желания его. Моя грудь упирается в его широкую грудь, голая кожа против голой кожи.

Он уйдет, несмотря на мои мольбы. Ничто не заставит его передумать, когда он что-то решит. Он слишком упрям для своего собственного гребаного блага.

— Если ты забудешь, кто ты там, — шепчу я, крутя бедрами против выпуклости в его боксерах, — вспомни, каково это — быть со мной.

Левая сторона его рта наклоняется вверх.

— Как я могу забыть?

Мои губы крадут все слова, которые у нас оставались. Это не лихорадочный или торопливый, это нежный поцелуй, который говорит, что я хочу запомнить каждую бороздку твоего рта, я хочу защитить эти хрупкие частички тебя, которые слишком остры для других, но у меня теперь есть перчатки, и ты не можешь порезать меня. Даже если бы они порезали мои ладони, все было бы в порядке.