Надо позвонить Анне Васильевне, потому что прямо сейчас голос Лу, моей Лу, стал намного громче. Она звала меня.

Я уже привычно ерзал в большом глубоком кресле и ожидал, когда Анна Васильевна начнет очередной сеанс. С момента наезда прошло полгода, за которые я восстановил не только кости, но и сумел отбиться от заботы маман, найти неплохую подработку и вплотную занялся собственным ментальным здоровьем.

Я никогда не был у психологов, психиатров или психотерапевтов, так что первый мой визит в квартиру Анны Васильевны — молодого врача немного за тридцать — прошел не слишком гладко.

Дорога занимала у меня чуть больше часа. Пройтись от своей квартиры до Горсвета, там я сажусь на автобус «444э», который везет меня из Балашихи до автобусного кольца возле метро «Партизанская». Дальше, мимо торговых рядов прямиком из нулевых и кичливого то ли ларька, то ли забегаловки с прекрасной вывеской «Чебуречная», влекомый людским потоком таких же страждущих спуститься под землю — в метро. Там уже, слава богу, без пересадок, до станции «Бауманская», ну а дальше — на своих двоих.

Жила Анна Васильевна в непримечательной серой панельке по адресу Нижняя Красносельская, 44. Это была та самая часть Москвы, за которую одни этот город ненавидят, а другие — превозносят. Точечная застройка, по правую руку — если идти на прием — какие-то офисные здания, промзоны, где-то вдали угадывается громада Русаковской эстакады. И пусть с этой точки ее не было видно, но самого осознания, что она там, на два часа, пересекает множество железнодорожных путей, которые стыдливо прячутся в ложбине и упираются в Казанский вокзал, было мне вполне достаточно.

Попадая в подобные районы, я всегда удивлялся, как так получилось. Вот я иду по малоэтажной Бауманской, на фасадах домов которой за пестрыми вывесками и пластиком все же угадывается историческая застройка и, возможно, купеческие кварталы. И вот, десять минут ходу, трамвайные пути и узкие тротуары, которые буквально впечатывают тебя в стены, позади, а перед тобой — офисы из стекла, все те же двух- и трехэтажные дома, а кое-где понатыканы девятиэтажки на несколько подъездов. Год постройки угадать сложно, но на глаз — конец 80-х или начало 90-х, не позже. Маловероятно, чтобы землю возле метро, практически в пешей доступности что Бауманская, что Красносельская, отдали бы под такую уродливую застройку уже в двухтысячные. Нет, это было хаотичное строительство на территории промзоны, прилегающей к путям Казанского вокзала, и никто даже и представить не мог, что на место бывших зданий заводов и складов вместо разрухи со временем придут хипстеры, кофешопы и винные бары. Именно такое здание стояло прямо через дорогу от дома Анны Васильевны. То ли новострой, то ли капитальный ремонт советского здания, но весьма стильное строение из бетона и стекла. На первом этаже разместился тот самый винный бар, кафе-кондитерская, пара магазинчиков, а на верхних этажах — офисы, набитые менеджерами среднего звена. Эти люди каждый вечер, после шести, садились в свои кредитные Kia Rio, а их начальники, выходя чуть позже — в новые мерседесы и BMW, и устремлялись прочь из этого несуразного района, где и работать было неудобно, и жить — странно.

А прямо напротив, в десятке метров, через узкую дорогу — серая девятиэтажка, которая своей широкой спиной заслоняет от взоров хозяев сытой, новой Москвы, еще более непримечательные с виду строения с облупившейся краской и страшненькими фасадами.

Пеший бросок от Бауманской по узким тротуарам, поворот во двор, старенький домофон, шестой этаж и вот, после скупых приветствий на пороге маленькой двушки, я сижу, обутый в специальные гостевые тапочки, в удобном глубоком кресле. Напротив, чуть под углом — точно такое же кресло и небольшой столик, чтобы было удобнее делать записи и пометки, или куда отложить блокнот, на нем же стояла пачка салфеток.

Анна Васильевна всегда давала мне несколько минут перевести дух и чуть освоиться. Это было очень приятно: ты можешь чуть посидеть, расслабиться, собраться с мыслями, вспомнить, о чем велась беседа в прошлый раз. И только после этого в комнату входила психотерапевт и мы начинали прием.

Когда я только позвонил ей, Анна Васильевна не слишком заинтересовалась моим случаем. Травма головы, раньше жалоб не было, да и на носу был Новый год. А каждый знает, что за полторы недели до заветной даты деловая и рабочая жизнь в России замирает: все заняты поиском подарков, покупкой консервированного горошка и игристого вина. Так что мне пришлось попытать счастья еще раз, после Рождества, в десятых числах января, и уже тогда мне удалось поговорить с врачом более обстоятельно и предметно. Я сумел ее заинтересовать, в первую очередь — глубиной и детализацией моей коматозной галлюцинации. Если другие пациенты в ее практике говорили об отдельных образах, то в моем случае был выстроен целый мир, а некоторые события я мог расписать чуть ли не с точностью, до минуты. Хоть сейчас садись и пиши книгу — неплохое должно получиться чтиво. В первые несколько сеансов Анна Васильевна пыталась поймать меня на фантазировании, пыталась запутать или выявить нестыковки, но моя история выглядела слишком стройно и монолитно, во всяком случае, на первый взгляд.

Но все же, мы нашли уязвимые точки. Как любила повторять мой врач — галлюцинации опасны ощущением реальности происходящего. Этому подвержены шизофреники и другие больные, страдающие от искаженного восприятия реальности. Когда человек не способен отличить реальность от вымысла, когда он пребывает в плену иллюзии, которую выстроил его мозг, он находится в опасности. В большинстве случаев это решается медикаментозно, все же, медицина шагнула далеко вперед, но вот мой случай был другим. Но если попытка бороться с миражами для шизофреников опасна и им стоит принимать лекарства, то мне нужно было работать над разрушением монолитности возникшего у меня в мозгу образа и сюжета. Ну и конечно же, не обошлось и без терапии. Как сказала Анна Васильевна — любая бессознательная деятельность мозга, это продукт переработки имеющегося опыта и переживаний. Я увидел аналог яркого и реалистичного сна, и что-то должно было стать его предпосылкой. Именно эти предпосылки мы и искали, а она все методично записывала.

— Антон! Привет! Как ты сегодня? — спросила Анна Васильевна, устроившись в своем кресле.

— Да вроде ничего. Только жарковато сегодня было, — ответил я.

На дворе был уже конец апреля, приближались майские праздники, а вместе с ними — и теплая, летняя погода.

— Так, давай посмотрим, на чем мы остановились. Ага! — доктор перевернула страницу своего блокнота и нашла какую-то пометку. — Мы с тобой прорабатывали три центральных мужских образа, которые у тебя возникли. Орвист, Кай и Итан, так?

Я согласно кивнул.

— Как ты считаешь, что у тебя с ними общего?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Они все мужчины?

Анна Васильевна посмотрела на меня так, что я почувствовал себя провинившимся учеником. У меня была проблема с открытостью.

— А кроме этого?

— Они все похожи на меня?

— А ты считаешь себя похожим на этих персонажей?

— Может быть, — просто ответил я.

Анна Васильевна сделала небольшую пометку в блокноте, а потом продолжила:

— Смотри, как это выглядит со стороны. Ты достаточно детально описал всех троих и я обратила внимание на то, что у всех этих персонажей твоей галлюцинации есть одна общая черта, которая связывает их в одно целое. Орвиста воспитывала мачеха, так? Кая — бросила мать, а Итана воспитали в монастыре.

— Культ, его воспитал культ Единого, — тихо поправил я терапевта.

Еще одна пометка в блокноте, после чего она продолжила:

— Они все были лишены контроля со стороны своих матерей.

Опять тема матери. Все проблемы идут из детства, и некоторые специалисты, на мой взгляд, воспринимают этот постулат слишком буквально. Мы постоянно возвращались к теме моего детства и юности, вплоть до реальных причин, почему я сбежал в Москву от родительской опеки. Мне пришлось признаться в том, что я не любил родную мать так, как обычно любят своих родителей: рядом с ней мне было душно. Всю мою жизнь она подавляла меня, контролировала, знала, как мне лучше. Возможно, это на самом деле было так, но в какой-то момент я нашел в себе силы выйти из-под этой опеки и начал жить самостоятельно. Пусть эта жизнь и привела меня к коме и, в итоге, в это кресло.