Андрей чертыхается, доставая из багажника наши чемоданы. Дождь льет ему на голову, портит костюм.

Кутаюсь в свою толстовку и прячу лицо в капюшоне, спеша за братом к дверям аэропорта. Он грузит чемоданы на ленту досмотра, продолжая чертыхаться и отряхиваться.

От холодного уличного ветра мои голые ноги покрылись гусиной кожей.

— Мы могли взять такси, — бубнит себе под нос Кристина.

— Считай, что вам повезло, — бормочет в ответ Андрей. — Я буду вашим последним воспоминанием о Москве.

Улыбаюсь в своем капюшоне, замечая:

— Кто сказал, что это везение?

— Не нарывайся, — советует брат. — Мое настроение подмокло.

На секунду мне становится легко.

Движение вокруг отвлекает внимание. Рассеивает его, заставляет концентрироваться на элементарных вещах, вроде того, чтобы не потерять из виду широкую спину Андрея и ярко-красную ветровку подруги.

Стоя под информационным табло, они изучают рейсы, и я по инерции делаю то же самое. Смотрю на меняющиеся строчки, понимая, что не знаю даже, в какой город мы летим.

Сердце толчком выбивает меня из состояния бессмысленной легкости, когда глаза цепляются за лондонский рейс, один из трех запланированных на ближайшие часы.

В груди тяжелеет, давит. Мне не убежать от этой тяжести, куда бы я ни уехала. Голова наполняется картинками. Образами, которые вертятся и вращаются в моей черепной коробке, как ураган. Прямые темные брови, прямой нос, чуть тонкие, строгие губы, маленькая ямочка на подбородке и холодные серые глаза. Искаженное гневом лицо. Моя собственная злость. Воспоминания, от которых щиплет в глазах. Я обвожу ими жужжащее пространство вокруг себя и пальцами сжимаю лежащий в кармане паспорт…

— Эй, алло, Беккер! — Оборачиваюсь на голос Кристины, которая машет мне рукой метрах в десяти правее. — Нам туда!

Сглотнув, снова смотрю на табло, ища тот рейс, название которого вытряхнуло меня из кожи. Именно здесь, под этим табло я понимаю, что способна на безумный, сумасшедший поступок: сесть в самолет, который доставил бы меня на другой конец света.

Плевать на аморальность его образа жизни и такого поступка. Плевать на то, что подумают другие…

Но с холодной ясностью понимаю, что там меня не ждут. В этой отправной точке я принимаю факт, что моя история под названием Влад Градский закончилась.

Смотрю на это табло, и в ушах перестают копошиться звуки вращающегося вокруг меня мира. Все стихает, пока мучительное понимание заполняет собой клетки моего перегретого мозга.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Так больнее.

Так гораздо больнее, чем слышать жесткие слова от самого Градского или бросать жестокие слова в него. И даже горячая слеза, бегущая по щеке, не может растопить того холода, который сантиметр за сантиметром ломает и меняет меня изнутри…

Я больше не хочу любить. Больше никогда. Никого.

На мои плечи опускаются тяжелые мужские ладони, и, вздрогнув всем телом, я оборачиваюсь.

Егор всматривается в мое лицо, протягивает руку, будто хочет смахнуть бегущую по моей щеке слезу, но я уворачиваюсь, отклоняя голову.

В его глазах молнией проносится колючая эмоция, но мне все равно.

— Пошли, я тебя провожу, — убрав руки, говорит Рязанцев.

Конец