— В санбат, — коротко распорядился капитан Егоров, покачав головой. Сколько таких детей он уже видел за два месяца войны…
Герби очнулся внезапно. Он даже поначалу не осознал, что произошло, потом услышал речь, которую почему-то отлично понимал, хотя говорили не по-английски. Потом на него навалились воспоминания, заставив тихо заплакать, но рядом появилась какая-то женщина, сразу же погладив его рукой по голове. И было это так необыкновенно, что слезы тут же пропали.
— Как зовут тебя, малец? — поинтересовался какой-то усатый дядька, одетый в пижаму.
— Ге… ги… — попытался что-то сказать Герби, но не смог, сразу же запаниковав.
— Будешь Гришей, Григорием, значит, — заключил незнакомый дядька. — А то, что говорить пока не можешь, то не страшно, контузило тебя, парень. Так бывает.
— Интересно, он сам поесть-то сможет? — задумчиво спросила медсестра.
— Совсем замучили пацанчика подлые вражины, — вздохнул солдат. — Дай-кось я его покормлю.
Чуть позже Герби узнал, что оказался в прошлом, за почти сорок лет до своего рождения, в другой стране, и тут сейчас шла война. Его приняли за местного, убежавшего от кого-то черного, по рассказам похожего на демона из сказки. Переубеждать таких добрых и хороших людей он не стал. Поняв, что опекунов больше не увидит, дважды преданный самыми близкими людьми мальчик принял и новое имя, и новую для себя реальность.
Старательный мальчонка понравился медсестрам, попросившим за него начальника санбата, поэтому очень скоро у Герби появилась красивая, по его мнению, одежда. Она была военной, как у всех вокруг, но удобной. Его начали учить, учить пришлось всему — и как наматывать портянки, и как приветствовать, и перевязкам, и… много чему. Маленький санинструктор вскоре встал в один строй с девушками, которых мальчик очень уважал — ведь они ничего не боялись. Наверное, и опекуна бы не испугались. Мальчик теперь назывался «воспитанником», но многие в санбате — и врачи, и ранбольные обращались к нему «сынок». И ради этого Гриша был готов на многое.
С любознательным пацаном любили откровенничать раненые, рассказывая о всяких фронтовых придумках. Григорий Лисицын, как его окрестили, прижился в санбате, научившись многому. Постепенно он привыкал, иногда сбегая на передний край, чтобы «помочь девочкам». Он не боялся перевязывать раненых под огнем, хотя его за «под огнем» потом ругали. Воспитанника медсанбата берегли, но и учили честно — и врачи, и медсестры, и солдаты, которым просто лежать было скучно. И Гриша, понимавший зачем это нужно, учился. Изо всех сил, потому что здесь он познал то, чего не знал всю свою жизнь: тепло. Настоящее тепло Григорий познавал под бомбежками, артналетами, в бесконечных отступлениях, даже выходя их окружения. Он узнавал, что это такое — «свои», понимая, что в Англии у него «своих» не было.
Почему-то его записали одиннадцатилетним, он, впрочем, не возражал. И его обнимали, показывая, что Герби, точнее, уже Гриша — нужен, действительно нужен. За это мальчик был согласен и на непростую науку, и на взрывы, да что там… Он за это даже умереть был согласен. Потому что, несмотря на войну, здесь он был среди своих.
— Такое чувство, что у него убили всех, причем на его же глазах, — поделилась как-то медсестра с врачом.
— Да, похоже, — согласился тот, смоля папироску между операциями. — Тогда понятна амнезия, детская психика не справилась. А учитывая количество, как его избили, как только выжил…
— Мы его согреем, — пообещала женщина в годах.
Именно она обнимала Гришу-Герби, утешала, когда что-то не получалось, хвалила и показывала мальчонке его нужность. Вскоре Гришка даже и не вспоминал о Великобритании, только иногда в снах приходил страшный опеку и брезгливо кривившая губы опекунша. Теперь мальчик твердо знал — они были фашистами, потому что так поступить могли только фашисты.
— Лисицын! — позвала мальчика как-то товарищ капитан, уже после переаттестации. — Отнесешь таблетки товарищу генералу, ясно? И проследи, чтобы принял!
— Есть! — ответил маленький ефрейтор медицинской службы, отправляясь выполнять задание.
Никого не боявшийся Герби и сейчас не испугался, хоть и целый генерал… Комдив простудился, госпиталь обязал санбат проследить за приемом лекарств, так как лежать во время наступления генерал был против. Закончились горькие дни отступлений, теперь Красная Армия рвалась вперед, отбирая свои клочки и пяди. И вместе с армией в одном строю, в окопах, часто и на передовой — с ними шел маленький санинструктор, воспитанник санбата.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — четкое воинское приветствие и представление удивили командира дивизии.
Об этом мальчонке он, разумеется, слышал, даже медаль ему вручал — «За боевые заслуги». Подтащивший патронные ящики и воду задыхавшимся пулеметам, парнишка тогда сильно помог… Опять только чудом оставшись в живых, но помог. Генерал даже слышал, как ласково ругали мальчишку женщины из медсанбата, а он только краснел и оправдывался: «Ну кто, если не я?»
— Обращайтесь, — кивнул все понявший командир дивизии.
— Вам таблетки пора принимать, — твердо произнес маленький солдат. — И градусник еще нужен… вот, — протянул мальчик генералу необходимое.
— Спасибо, — поблагодарил комдив, думая о будущем таких девчонок и мальчишек, разбросанных по частям. Их было немало — пригретых солдатами, медсестрами, даже командирами. Шедших вместе с армией, их объединяла ненависть. Жгучая, бескомпромиссная ненависть ко всем немцам, что могло стать проблемой, когда они войдут в Германию. А в том, что они дойдут, генерал был абсолютно уверен.
Тянулись дни службы, Герби уже и забыл про прошлое, иногда напоминавшее о себе кошмарами. Мальчик был здесь на своем месте, его любили, дарили тепло и ему совсем не хотелось обратно. Хотелось ему, чтобы так было всегда и ему это твердо обещали.
Разведчики любили рассказывать Грише о своих хитростях, травить байки о походах в немецкий тыл. Их часто приносили в санбат ранеными, лежать было скучно, вот и рассказывали мальчишке, у которого просто никого не было. Младший уже сержант медицинской службы, награжденный за свое бесстрашие, охотно слушал и мотал на то, чего у него пока еще не было. А вот доктора занимались с ним серьезно и анатомией, и физиологией, и пропедевтикой, и десмургией, и даже латынью. Так что через два года войны мальчик уже мог принимать самостоятельные решения на сортировке раненых.
Его, конечно, перепроверяли, постепенно убеждаясь — он действительно может, поэтому все чаще просто доверяли. А еще была Верка, ставшая Грише семьей, согреть мальчика старались все, но Верка — это была отдельная история. Поэтому мальчик считал, что просто обязан защитить и ее, и других девушек, отчего лез на передовую наравне со всеми.
— Смотрю, фриц стоит, — рассказывал дядя Саша, он был разведчиком. — Да толстый такой…
— Толстого тащить, наверное, тяжело, — со знанием дела вставил Гриша.
— Сам побежал, как гранату увидел, — хмыкнул разведчик. — Ну а то, что она без запала, ему не видно было, — разведчики рассмеялись.
— Лисицын! К командиру! — воскликнула Верка, молодая совсем медсестра, обожавшая покомандовать.
Только вечерами девушка, бывало, плакала. Однажды Гриша увидел и, хотя Верка накричала на него потом, но тогда он просто сел рядом и погладил, как когда-то, в самом начале, гладили его. Он рассказывал, что война закончится, наступит счастливая жизнь и все-все будут радоваться. Мальчик очень хорошо понял, что девушка прятала свое горе за самоуверенностью, просто заглушая свою боль… Не она была первой, да и последней тоже…
— Мы перебазируемся, — сообщил капитан медицинской службы маленькому солдату. — Проследи за формированием колонны и припасами.
— Есть, — ответил Гриша. Смысла в этом приказе было немного, но он позволял держать мальчика под присмотром, что младший сержант отлично понял. И был благодарен за то, что ему нашли дело, а не просто сказали «сидеть тут и не мешать».
