– Я покажу.

Салар де Уюни, одно из неназванных чудес света. Место, где исчезает понятие реальности, место, которое может поглотить человека без остатка… Инга с Аней поднялись и двинулись к идеально ровной поверхности озера. Удивительный соленый край встречал утро вместе с незваными гостями. Когда девушки входили в бесконечную панораму отражений, над ними хлопали сверкающие на солнце крылья одинокого фламинго.

За двое суток на помощь никто не пришел. Скорее всего, станцию уже признали затопленной. Запас гелиево-кислородной смеси подходил к концу, оставался лишь вариант с водолазным скафандром. Глозман с самого начала знал, что все закончится на глубине. Если программу он выбрал правильно, то давление его пощадит и не расплющит. По ощущениям, окружающая среда была скопирована верно и в барокомплексе поддерживалось то же давление, что и на морском дне. Плотность воздуха поражала. Ноздри слипались, поэтому дышать можно было только ртом. Пропали звуки и запахи. Но до их исчезновения Глозмана не покидало чувство, что кто-то пытается вломиться во внешний люк.

Глозман влез в водолазный скафандр и запустил воду в гидрокамеру. Пришла пора прогуляться по морскому дну, выйти из-под защиты стен подводной станции, почувствовать себя частью этого невообразимого глубинного мира… Раз уж мир на поверхности отказывался его принимать.

Ранее

Шторм бушевал уже несколько часов, блокируя видеосвязь. Призрачный силуэт перепуганной блондинки давно растворился в облаке помех, пропал и звук. Глозман отодвинулся от монитора и вздохнул. В висках стучало, дрожь в руках усиливалась с каждой минутой. Хороших вестей с поверхности он уже не ждал.

За сверхпрочным стеклом в холодных водах Мурманского моря дремали исполины. Стометровые гиганты, созданные безумным гаитянским скульптором, казалось, вырастали прямо из земли, потому что платформу покрывали донные отложения. Между статуями едва виднелась линия перевозки экскурсионных групп, которую обволакивали искусственно выведенные водоросли.

– Марина, – сказал Глозман, – если слышишь, посылай всех к черту. Нет меня. Отбой.

На огромный экран вернулись застывшие заголовки новостей из Интернета.

«Правительство Норвегии требует привлечь Глозмана к ответственности».

«Ученые со станции „Фортуна“ неожиданно свернули глубоководные исследования в районе желоба Медвежьего острова».

«К берегам Мурманского моря вновь выносит мертвых китов».

Тишина здесь была абсолютная. Ни людской болтовни, ни жужжания многочисленной техники, ни писка сонаров. Ничего. Большую часть оборудования уже вывезли, разбежался и персонал. С завтрашнего дня Парк исполинов вместе со станцией официально переставал существовать. Место, которое пять лет дарило радость и эмоции тысячам людей, доживало последние часы.

– Батискаф только что отправился с «Верфи», – пронесся по пустым коридорам механический голос Фортуны. – Ожидаемое время прибытия на станцию: через один час.

– Да хоть завтра! – рявкнул Глозман, и эхо затрепыхалось под металлическим потолком.

Он сидел перед экраном, хрустя костяшками пальцев. Как только удавалось чуть успокоиться, либо вспоминался разговор с Мариной о новых судебных исках, либо Фортуна сообщала о скором прибытии батискафа. Проклятой железяки, которой суждено забрать отсюда основателя парка, а по совместительству и последнего проводника по этому странному месту на глубине пяти сотен метров.

Покрутившись на стуле, Глозман закрыл окна с новостными ресурсами и вернул на экран сохраненные отчеты путешественников. Бесконечные благодарности создателю нового чуда света, сотни фоторепортажей, признание лучших турагентств и экскурсоводов мира – вот что заставляло Глозмана бороться за свое детище все эти месяцы. И он держался до последнего, порой даже переходя грань дозволенного.

Идею он подсмотрел у какого-то британца, который без особого успеха опустил на десять метров глубины в мексиканском Канкуне несколько сотен статуй, чтобы привлечь внимание дайверов. Теперь от музея подводных скульптур ничего не осталось, но в те годы находились желающие заплатить за экскурсию с аквалангом. Глозман же хотел сделать нечто умопомрачительное, огромное, страшное и красивое одновременно. Он хотел войти в историю. И своего добился.

Самым сложным оказалось найти место. Даже с его деньгами и связями путешествовать из кабинета в кабинет с конвертами разной степени пухлости пришлось почти полгода. Отказы сыпались один за другим, привлекательные для туристов теплые воды никто под нужды Глозмана выделять не собирался. То же самое касалось и большой глубины. Но Глозман был не из тех, кто сдается. Он не хотел устраивать второй музей на мелководье и продолжал гнуть свою линию. Агрессивная манера ведения дел, в свое время превратившая его в одного из самых богатых людей России, помогла и здесь. Далеко не всем понравилась идея строительства на дне Мурманского моря, но разрешение было получено. Сыграла роль и исследовательская станция, которую Глозман обещал соорудить в парковом комплексе, что сразу заинтересовало некоторых ученых. Парк исполинов, несмотря на многочисленные протесты «зеленых», вырос буквально на глазах, а Мурманская область стала превращаться в притягательный для иностранцев кусочек неизведанной русской земли. Глозман поднимал инфраструктуру, возводил гостиницы и развлекательные центры, создавал на берегу суперсовременную зону отдыха. Но изюминка всего этого нежданного великолепия, конечно же, располагалась под водой.

Глозман шел вдоль прозрачной стены и глядел в море. Подсветка в парке была отключена, и исполинов окутывала тьма. Двадцать девять скульптур – каждая выше Статуи Свободы – циклопическими тенями смотрели сквозь черную воду. В отблесках внешнего освещения мелькали рыбы.

За спиной что-то скрипнуло. Там, у двери в просмотровый зал. Глозман повернулся, удивленно нахмурив лоб. Он был под водой уже неделю, а последние дни еще и совсем один, но на галлюцинации никогда не жаловался.

– Фортуна, – сказал Глозман, поправляя гарнитуру. – Быстрое сканирование. Число персонала на станции.

На пару секунд все вокруг заполонили вспышки света, по коридорным стенам поползли пятна. Снаружи от стекла метнулась длинная тень, а у подножия исполинов засверкали контуры пешеходного туннеля.

– В настоящий момент на станции находится один человек.

У Глозмана имелась причина бояться, он это понимал, оттого и не спешил на поверхность. На суше его ждали люди по другую сторону закона, и договориться с ними было куда сложнее, чем с прикормленными чиновниками.

Он подошел к пульту управления и разбудил уснувшие огоньки. Зажглись мониторы эхолота, замелькали цветом многочисленные кнопки, вокруг исполинов стали набухать ламповые пузыри.

– Превышен лимит допустимой мощности, – прошелестел голос Фортуны. – В условиях ликвидации станции не рекомендуется использовать все ресурсы. Это может вызвать сбои в работе системы.

– А не пошло бы все на хер?! Пока я здесь, никакой экономии энергии. Да будет свет, мать твою!

Темнота попряталась по углам. За стеклом, которое было сделано с добавлением серебра и палладия и могло выдержать даже взрыв бомбы, включились мощные прожекторы, отпугивая жирных зубаток. Море посветлело, и в нем зашевелилась глубоководная жизнь. Глозман ввел код и открыл дверь в просмотровый зал. Здесь прозрачная стена выгибалась дугой, превращаясь в «брюхо» станции, а часть потолка сменяла металлическую шкуру на стеклянную, так что можно было взглянуть наверх. Исполины в перекрестных лучах подводных фонарей обретали жизнь. Впервые Глозман увидел их в миниатюре на одном из интернет-аукционов и сразу заинтересовался создателем. Им оказался глухонемой гаитянин, лепивший странные фигуры из всего, что попадалось под руку. Остальное было делом техники и средств, и уже вскоре на Медвежьем острове началось возведение каменных гигантов для последующего погружения.