Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Как личность и как художник Курочкин сформировался на войне и в годы своего судейства в сельской глубинке. Оба эти периода одинаково важны. Сам жизненный материал, почерпнутый на фронте и в зале заседаний районного суда, впоследствии примерно поровну распределился в художественных произведениях писателя. Молодость свою Виктор Курочкин провел на переднем крае — в самом прямом, непосредственном значении этого достаточно уже примелькавшегося словесного трафарета. Отсюда и знание жизни, и богатство человеческих индивидуальностей, и неординарность сюжетов, коллизий, художественных решений, и творческая смелость, и талантливая причудливость замыслов.

Творчество Курочкина опиралось на мощный плодоносный слой опыта, памяти. Так много он знал и мог бы еще написать. Мог!.. В том самом помянутом его личном деле есть справка о тяжелом ранении лейтенанта Курочкина при форсировании Одера, свидетельства о награждении орденами Отечественной войны первой и второй степени, орденом Красной Звезды, медалями «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги». Курочкин все-таки скрытный был человек. Чего он не любил, так это рассказывать о себе. Дневников не вел. Автобиографических книг не писал. Об отрочестве его, ранней юности известно лишь со слов жены, что перед войной семья Курочкиных жила в Павловске под Ленинградом. Когда в Павловск ворвались немцы, Виктор с отцом, под пулями, пешком ушли в Ленинград. В зиму 1941 — 42 года они работали на одном заводе, станки их стояли рядом. В блокадном Ленинграде Виктор освоил профессию шлифовщика, он шлифовал головки зенитных снарядов. Когда умерли от голода отец и бабушка, он остался совсем один! К весне сам плохо стоял на ногах, его увезли из Ленинграда по озеру, в Ярославле лечили от дистрофии. Потом уже было танковое училище в Ульяновске...

В повестях Курочкина — военных или из мирного времени — немало грустных страниц. Но вчитайтесь в его судьбу, отразившуюся сквозь призму художественного видения жизни, и вы поймете, чем заслужил он право на эту грусть. Основой, опорой жизни и подлинного писательского мужества служила ему всегда вера в духовную силу, в нравственное здоровье и стойкость русского человека. Тут черпал он силы в житейских невзгодах, тут источник доблести на войне.

Свою последнюю повесть — «Двенадцать подвигов солдата» — Виктор Курочкин не закончил. Первая ее часть — «Железный дождь». У героя этой повести Богдана Сократилина двенадцать наград за войну, из них девять медалей «За отвагу». Повесть складывается из бесед автора со своим героем. Автора интересует природа доблести русского солдата. Солдат не похваляется своей доблестью, он только вспоминает, как это было на войне. В рассказах его трагическое перемежается с курьезным, частное — с общезначимым, эпическим. Те же самые пропорции, распределение света и тени, что и во всем творчестве Виктора Курочкина.

Уже в самом зачине этой повести всякий знающий Курочкина улыбнется знакомой руке: «С. — крохотный городишко в окружении болот, озер и сереньких деревень. Природа там и сейчас по-русски трогательная, климат сырой, а жизнь, как и везде, обычная». Экспозиция так коротка, что не выкинешь ни словечка, и так в ней много всего: и пейзаж, и социальная характеристика, и авторское отношение.

Курочкин писал принципиально «обычную» жизнь «как везде». Из этой обычной жизни попал на войну Саня Малешкин и стал героем, не ведая за собой никаких героических качеств. В «крохотный городишко С.» возвратился с войны, совершив двенадцать солдатских подвигов, Богдан Сократилин.

Язык в повестях Курочкина свободен от какой-либо стилизации, влияний и поветрий. Это — образный, емкий, экономный, местами намеренно скупой на художественные средства и в то же время подвижный, необычайно живо близкий к бытующей разговорной речи, народный в самой своей основе и взыскательно выверенный литературный язык. Если говорить о языковой традиции, которой следовал Курочкин, то это чеховская традиция.

В нашей критике принято числить писателей списками по цеховому признаку: вот, к примеру, военные писатели, вот деревенщики, а это и вовсе ни то ни се — лирическая проза. Курочкина не поминали ни в одном таком списке. Дело здесь, мне думается, не в величине дарования, не в доле участия в общем литературном процессе. Просто Курочкин — сам по себе. Он одновременно и баталист, и деревенщик, и лирик. В ряд его не поставишь ни с кем — выпадает. Он прежде всего, по самой сути своей — художник. Талант его, может быть, как говаривали в старину, скромный, но в то же время он дерзкий, насмешливый. И грустный, мягкий, лирический. Голос Курочкина негромок, но не расслышать его в многоголосом хоре нельзя, это — особенный голос.

...Когда мы прощались с Виктором Курочкиным в Доме писателя, к гробу вышел Глеб Горбовский и прочел специально написанное им ночью стихотворение «Виктору Курочкину». Я хочу привести его здесь, не разделяя на строки и строфы, — в первый раз Горбовский и прочел его, как слово прощания у гроба покойного друга:

«Остановился танк. На пашне... Железный гроб. Молчит броня. Открылся люк. С вершины башни мальчика смотрит на меня. Белоголовый. Гимнастерка великовата... А глаза глядят измученно и зорко на мир, где корчилась гроза! Еще гремела в отдаленье, лучились молний острия... Но все же бойню одолели; включай, природа, соловья. Слагайся гимн во имя мертвых! Эй, лейтенант, домой ступай!.. Но пальцы к поручням примерзли: не оторвать, хоть — отрубай! Не отпускает сталь солдата. Броня крепка! Прошу учесть. Он понял: дергаться не надо, его удел — остаться здесь... Он в танк вернулся. Люк задраил. И вновь — враскачку — вдоль страны... Мы от инфарктов умираем, а лейтенанты — от войны. Еще их носит ветер лютый по обескровленным полям, но приглядись, они оттуда, с войны... Их государство — там... Смотри, как жалкие подранки, в священном гневе и тоске блуждают призрачные танки по Курской огненной дуге... Война взяла их в час великий, любовь и разум ослепя. И до последнего их крика не отпустила от себя!»

Еще мне запомнились слова, сказанные тогда Федором Абрамовым: «...Виктор Курочкин сумел донести до человеческих душ то самое важное, что думал, чем мучился, чем жил. Он сумел пробиться к человеческим душам... И в этом великое достоинство, миссия — и настоящее счастье художника! Это немного кому удается...»

Когда я стоял над могилой Виктора Курочкина, под елями, в майский вечер, я думал еще и о том, что из всех деревьев русского леса Виктор Александрович выделял своим особым родственным вниманием елку. Да ведь и правда, печальное, строгое на закате, сверкающее, даром дающее каждому счастье в Новый год, вечнозеленое, вечное это дерево сопутствует русскому человеку в жизни и осеняет его после смерти.

Виктор Голявкин пишет рассказ

Виктор Голявкин написал более двухсот рассказов — во всяком случае, двести я насчитал. Главным образом он и писал рассказы. Взрослым читателям также известен его роман «Арфа и бокс», роман вырос из одноименного рассказа; детям — повесть «Мой добрый папа». Дети хорошо знают Голявкина и по книгам «Тетрадки под дождем», «Рисунки на асфальте», многим другим.

Рассказы Голявкина для детей — смешные, трогательные, озорные и нравоучительные, неожиданные, изобретательные по форме и сюжету, иные из них уложились всего-то в нескольких строчках, и этого довольно Голявкину, чтобы блеснуть гранью таланта.

В рассказах для взрослых лукавая «детскость» писателя, особенная его любовь к словесной игре, всякого рода парадоксам, каламбурам, мистификациям, неистощимый юмор преломлены сквозь призму подлинного, мудрого, хотя и не без иронии, но глубоко гуманного человекознания. Впрочем, и лучшие детские рассказы обязательно несут в себе духовный смысл, предоставляют возможность читателю вглядеться в самого себя, попасть в сферу поступков, душевных движений, фантазий, ускользающих из общих правил поведения, может быть, и безрассудных, но вполне мотивированных подспудными, скрытыми от глаз причинами и потребностями. С первых шагов до седых волос человек учится общим правилам поведения, но в то же время и противится им, сотворяя себя как отдельную личность, старается проникнуть за пределы общедозволенного: ведь есть же в жизни нечто такое, что предстоит самому найти, открыть сверх открытого уже кем-то другим.

65
{"b":"832985","o":1}