Так и давайте зачехлим, кто созрел для такого решенья. Способность к самоограничению всегда похвальна. Однако воздержимся от самоуверенных притязаний на свою единственную, исключительную правоту...

Я против излишеств охоты, ее вседоступности, безнадзорности, моральной распоясанности. Но я уверен, что запрет охоты в наши дни — такая же нереальная мера, как, скажем, сухой закон для пьющего люда. Жители тысяч лесных деревень, поселков и городов идут в лес с ружьем, как шли их отцы и деды. Охота для них не прихоть, а родовая наследственная потребность, в той же мере, пожалуй, как крестьянская жилка — обретаемое в трудах чувство родства с землей. Сельские жители знают леса и водоемы в той местности, где живут, потому что охотятся и рыбачат. Охота с рыбалкой дают им не только прибавку к столу, но еще и чувство гармонии с окружающим миром, душевное равновесие. Туризму сельские жители не подвержены, праздные вылазки в лес неведомы им, для фотоохоты они пока еще не созрели. Бьют зверя и птицу, но обязательно оставляют впрок, для приплоду, как оставляют поля под пар, чтобы не истощилась земля.

Тут я, конечно, малость идеализирую сельских жителей. У нынешнего селянина тоже рыльце в пушку но части браконьерства и горлохватства. По-бабьи скорая на нелицеприятный суд героиня рассказа «Не саженное, не рощенное» Марфа Семеновна так честит своих односельчан: «А что в лесах? Пчел в дуплах найдут — давай ломай, выкуривай. Полесники (охотники. — Г. Г.) наши, коль белка в вершине затаится, елку рубят... Шишки собирают с сосны — тот же фасон. С липы кору — беспощадно. Озеришки сохнут — всю рыбу, мать дорогая, выберут, вычерпают до малька, вот такусеньких не милуют...»

Такая бабка Марфа — находка для сторонника «охоты без ружья». Ливеровский тоже внимательно выслушивает бабку Марфу, однако ружье в чехол не убирает. Он износил великое множество сапог, полвека бродя по лесам, повстречался с сонмом людей, упомнил все лица и речи, знает, что было, что сталось с людьми, пережившими войну, послевоенное лихолетье, притягательную силу больших городов в наши дни, повальное нашествие горожан в леса на промысел и многое другое.

Путевые заметки, наброски с натуры, лирические этюды, пейзажные и бытовые зарисовки или сюжетные новеллы Ливеровского населены коренными, как говорят в Новгородчине, «жихарями» лесных деревень. Пишет он открыто, ищет наиближайшего, прямого контакта с читателем. Рассказ «Озеро Тихое», например, начинается так: «Упрямая охотничья тропа привела меня в Новгородский озерный край. Там все оказалось любо: темные ельники, светлые сосняки, быстрые речушки, тихие озера, мшаги — моховые болота, малые, скрытые в лесах и огромные, открытые, по простору и видимости уступающие разве южным степям, и нетучные нивы на холмах вокруг деревень. Больше всего по душе пришлись люди...»

Свою концепцию охоты (без концепции, с одним ружьишком нынче в лес лучше носа не совать) Ливеровский основывает на народном, крестьянском отношении к этому делу (горожане наши тоже чуть не сплошь выходцы из деревни). Рассуждения писателя в пользу охоты, быть может, и не бесспорны, — особенно для тех, кто против нее, — но они, по крайней мере, свободны от умозрительности и прожектерства, построены на отличном знании психологии современного человека в лесу, исходят из жизненных реалий. Отсюда и убежденность Ливеровского. Он понимает, что охоту нельзя искоренить запретом сверху. Да и не нужно искоренять. Нельзя быть праздным в лесу. Природа не терпит праздности. Она не открывает своих секретов праздношатающемуся, пусть даже он изъясняется ей в любви.

По мысли Ливеровского, лишь настоящий охотник может порадеть за природу и быть ей полезным, поскольку он не посторонний, свой в лесу. Чтобы стать хозяином лесу, нужно так много знать, так многому научиться. Охота научит, а что же еще?..

Образ Настоящего Охотника — с большой буквы — является центральным в творчестве Ливеровского, организующим все его книги. Организующим потому, что Настоящий Охотник и есть сам автор-рассказчик. Иногда черты Настоящего Охотника мы находим в его сотоварищах по охоте — большей частью профессорах, как и сам автор, или же в любимом герое писателя инженере Локтеве. Открывая эти черты в персонажах, мы опять-таки узнаем самого автора.

«Что такое? — может спросить читатель. — Не грешит ли наш автор склонностью покрасоваться, полюбоваться собой? Для писателя это непозволительно, пусть даже он и отменный стрелок...»

По счастью, такого вопроса не возникает при чтении книг Ливеровского. В них выведена целая галерея превосходно написанных народных характеров, в среде которых и Локтев, и профессорская компания, и даже сам автор занимают то самое место, какого заслуживают, нимало не возвышаясь над лесными жихарями, а иногда в чем-то и уступая им...

Для понимания отправных точек концепции, или, лучше сказать, житейской философии охоты Ливеровского очень важным представляется рассказ «Необоримая сила». Покалеченный на войне Михаил возвращается в свою новгородскую деревеньку, и дни его тягостны, он уже не работник, а мужик еще молодой. И тут приходит весна, и вдруг подхватывает его необоримая сила, влечет на глухариный ток, как будто там на току есть источник живой воды. Глухаря Михаилу не удается убить, но, победив свою немощь, прожив ночь в лесу, встретив зорю с ее таинственными песнями, он возвращается домой заново заряженным для жизни.

В рассказе «Звень, звень...» героем тоже движет необоримая сила, хотя она и несколько другая, чем в случае с Михаилом. Но — необоримая... Человек по имени Василий Матвеевич поставил капкан на волка. Волчина попался здоровый, ушел, неся капкан на ноге, позвякивая им: звень, звень... Следом за волком пускается в путь и охотник. Надо волка убить — не только потому, что профессия у охотника такая: волчатник, — но и потому, что волк обречен на медленную мучительную смерть, с железом-то на ноге. Никак нельзя Василию Матвеевичу бросить этого волка. Он пошел посмотреть капкан налегке, а дорога ему выпала долгая, день за днем идут Человек и зверь, будто привязанные друг к дружке одной цепью.

Ночами охотник кипятил воду в медной гильзе, даже и котелка у него нет, и курево кончилось, и силы на исходе, а бросить нельзя. Почему нельзя? Вот в том-то все и дело. Тут и концепция, и философия. Такой уж он русский лесной человек — Настоящий Охотник! Волк теряет силы, и человек теряет силы, и остается у них сил чуть-чуть, и наступает меж ними вроде как равенство. И когда человек убивает волка, это и не победа, и не добыча. Просто так должно быть, а не иначе...

В одном из рассказов Локтев организует окладную, с флажками охоту на волков: волки повадились резать телок в колхозном стаде. Тут уж не до концепций, и некогда спорить, полезна охота или вредна. Срочно нужен был Настоящий Охотник — и слава богу, что он нашелся!

С волками Локтев сводит счеты без колебаний и без рефлексии, но вот когда надо брать в берлоге медведя, тут он хотя и делает дело чисто, но что-то такое вибрирует в нем: «Нечестная игра! — размышляет наш Настоящий Охотник. — Будто играют в карты на медведя, а его к столу не пускают. Ставка — жизнь медведя, а ему карты не дают. Любой может выиграть, кроме него!»

Как видим, Настоящему Охотнику — ему-то и надлежит прикончить медведя — не чужды самоанализ, угрызения совести, некоторое даже раздвоение личности (разумеется, не в тот момент, когда медведь поднялся на дыбки). Признаемся, нам симпатичны эти черты живой, развивающейся, чуткой к веяниям в атмосфере нашего общественного обитания человеческой личности. Ежели бы Настоящий Охотник вдруг закоснел в доспехах своей профессиональной исключительности, мы бы и отнеслись к нему по-иному.

В книгу «Озеро Тихое», наиболее полную из всех книг Ливеровского, включены рассказы разных лет, и можно проследить эволюцию творческого внимания писателя: от сугубо охотничьих сюжетов, от записок гончатника, волчатника, медвежатника и так далее — к вполне неохотничьей, общезначимой проблематике сегодняшнего села. В последние годы Ливеровский стал писать подлиннее, чем прежде, повесомее, тематически разнообразнее. Более полно раскрылся характер писателя — подвижный, общительный, отзывчивый, даже въедливый, стремящийся добраться до сердцевины любого явления. В рассказе «Межняки», например, он производит целое социологическое исследование: крестьянин ушел из деревни, но до города не дошел, поставил дом на окраине поселка, работает и на производстве, и на собственном огороде, живет одной ногой там, другой здесь.