Честное слово, ради только сохранения в нашей памяти особого языка гончатников, согласного с образно-выразительным строем народного лесного говора, стоило написать свои «Записки гончатника» такому знатоку этого дела, каким является Ливеровский.
Знаете, что такое «обазартить выжлеца»? Знаете, что такое «помкнуть по-зрячему»? Захотите узнать — прочтите «Озеро Тихое».
Но Ливеровский пишет не для того, чтоб щегольнуть своим знанием охотничьего лексикона...
Давайте вспомним один из лучших рассказов Михаила Пришвина «Анчар», он про охоту с гончей, про гончего пса, в котором осуществились такие добрые качества без изъяну, как самозабвенная страстная преданность делу и долгу, верность товарищу по охоте — неважно, хозяин он или просто охотник; неутомимость, способность прочесть все запахи леса, особая пластика гона — и бескорыстие: гончий пес гонит зайца не для себя... И если бы не любовь к человеку, если бы не взаимность любви, если бы не уроки лесного содружества, преподанные гончару человеком-охотником, то и древняя родовая способность бежать по следу угасла бы в гончаре.
Анчар погибает от неумелой руки постороннего на охоте, чужого. И гибель его отзывается болью в душе, из боли рождаются добрые чувства — те самые чувства, каким нас от века учит хорошая литература.
Давайте вспомним рассказ Юрия Казакова «Арктур — гончий пес». Рассказ о слепом с рождения гончаре, одержимом страстью к лесному гону, соизмеримой по силе только с любовью к пригревшему его человеку...
Охотничьи эти рассказы покоряют своей человечностью, приобщают к природе как миру вечно живой красоты и подспудных, скрытых от равнодушного ока трагедий. Они в русле традиции классической русской литературы, постоянно вводившей в круг своего внимания охоту как важную сторону нашего национального бытия.
Этой традиции, в меру своих возможностей, следует Ливеровский. Особенно она заметна в лучших рассказах из цикла «Записки гончатника»: «Соловей безголосый», «Вазелиновые гончие», «Убивец», «Пороша». Впрочем, не только о гончих пишет наш автор. Его рассказы населены рыже-пегими, крапчатыми, в яблоках, золотисто-шоколадными, длинношерстными или короткошерстными сеттерами и легавыми, и все они такие разные, но обязательно тороватые на охоту (похожие на хозяина).
В течение многих лет близко зная Алексея Алексеевича Ливеровского, бывая с ним вместе в лесных походах, я повидал и некоторых прототипов героев и героинь его рассказов. Могу свидетельствовать: жизнь охотника-собаковода подарила писателю богатейшую палитру сюжетов — счастливых и печальных, трогательных и поучительных.
Однажды я был с Ливеровским на соревнованиях гончих республиканского класса. Состязания этого рода мало кто видит, кроме непосредственно заинтересованных лиц, гончатников. Происходят они обыкновенно в заказнике, в более или менее укромном лесном углу, где наличествуют пока что не выбитые, какие-нибудь зайцы. Начинаются состязания на рассвете. Пускают, то есть набрасывают собаку-претендента, судейская коллегия рассредоточивается в лесу, как это бывает на охоте. Собака ищет, она в полазе. Сколько продлится полаз — судьи следят по часам, выставляют соответствующий балл за чутье. Наконец заяц учуян, начинается гон; на гону судьи ставят баллы за мастерство, вязкость, добычливость, за силу, музыкальность голоса и верность голосовой отдачи, за паратость, то есть энергию гона. Отдельно поставят баллы за ровность ног и за приездку — это когда хозяин покличет собаку или в рог подудит, как скоро исполнит она его волю.
На все испытание каждой собаке отводится полтора часа. Соревнования длятся субботу и воскресенье. Участвуют в них отобранные, дипломированные гончары. Катая сменяет Дунай, за ними Плакса, Веста и Арфа, потом Шугай, Заливай, Алтай... Гончатники тем временем подкрепляют силы чем бог послал где-нибудь неподалеку у костра. В перерывах к ним примыкают и судьи — тоже гончатники. И какие тут, господи, можно услышать сюжеты! К каким приобщиться словесным узорам! Каких открыть виртуозов искусства заливать!
Наконец приходит Долькина очередь. Она выступает в ранге прошлогоднего чемпиона. На Дольку главная ставка. Впрочем, кто-то хмурится, не согласен, кто-то верит, что его Арфа, Набат, Потешай еще покажет себя.
Долька быстро находит зайца. И вот по лесу, как мелодичный звон заледеневших камышей под ветром, разносится ее голос. Долька гонит парато, мастеровито. Хозяин похаживает по просеке, счастливый своей питомицей. Гончатники попримолкли, тоже слушают Дольку...
И вдруг ее голос сорвался на полутоне. Долька взлаяла-взвыла, и сделалось тихо. Первая мысль у хозяина: волки! Ружья у него нет с собой. Он хватается за старинный рог. Его успокаивают судьи: волков здесь сроду не бывало. Долька молчит. Перемолчка ее затягивается. Что сталось с Долькой? Хозяева Арфы, Набата, Потешая хотя и не выдают своей радости, но, само собой, рады. Бывает и на старуху проруха.
Чемпионом Дольке, всем ясно, уже не бывать.
— Долюшка-а! Доль-доль-доль! — кричит хозяин. Трубит в рог. Ломится в придорожную чапыгу. Тревожный, отчаянный поклик хозяина, рев медной трубы все дальше, дальше. Я тоже иду искать Дольку, в другой стороне. Лес предосенний, краснеет рябина. Из глубины леса труба и крики людей кажутся посторонними, можно услышать сам лес, его шорохи, вздохи. «Долька, Долька!» — зову я. И что-то слышу, какой-то шелест. Вижу Дольку, ползущую по траве. «Долюшка, что с тобой?» В окрасе Долькиной шкуры появился новый оттенок. Что это? Долька в крови. На груди ее рваная рана. Долька легла у моих ног, посмотрела мне в глаза, и можно прочесть выраженье собачьего взгляда. В нем укоризна: «Что же ты сделал со мной, человече? За что?»
После, исследуя Долькин путь, мы обнаружили изгородь из колючей проволоки. Арктур, гончий пес в одноименном рассказе Юрия Казакова, погибает, наткнувшись на сук, по врожденной своей слепоте. Зрячая Долька напоролась грудью на колючую проволоку в пылу гона...
Настоящий охотник, воспитывая помощницу-собаку, берет на себя всю полноту ответственности за нее. Мало набросить собаку на след, надо уметь подстраховать ее, а то и спасти.
В книге «Озеро Тихое» есть рассказ «Убивец». Его сюжет вкратце можно изложить таким образом: жил-был ушлый заяц-русак, в таком месте жил, где долго бы и не выжить ему, — в пригородном охотничьем угодье. Сохранял себя тем, что от гончих по насыпи шпарил, по шпалам. Заяц шпарит по шпалам, за ним собака, а следом электрички, одна за другой. Собаки на гону не оглядываются... Зайца прозвали «убивцем», егерь предупреждал приезжих охотников, чтоб не совали носу в то поле, где обитает «убивец». Сам-то егерь на охоту не хаживал, ноги болели. Настоящие охотники внимали его совету, а посторонний ослушался. Все так и вышло, как егерь предсказал... Собак двое было: смычок — и грозила им неминучая смерть, настигала, ревя, электричка... Слава богу, все обошлось: егерь почуял неладное, приковылял к насыпи в нужное место и время, сбил гон с этой смертной дорожки.
Автору определенно нравится егерь, и нам он тоже нравится. И заяц-убивец, в конечном счете, наказан, то есть убит, опять-таки этим хорошим егерем...
Тут самое время задаться вопросом: в чем же все-таки кощунство охоты, которое сознает и сам автор книги «Озеро Тихое»?
Упомянутый егерь в рассказе «Убивец» так отвечает на этот вопрос: «...зверя и птицы год от году меньше. Здесь совсем бедно, пустые леса. Бьешь, думаешь — не последний ли? — жалко».
Признаемся, и нам тоже жалко. Места обитания зверя и птицы на наших глазах сжимаются подобно бальзаковской шагреневой коже. Четвероногие и пернатые наши меньшие братья и сестры из лесов, болот, луговин, небесных пространств переселяются на страницы Красной книги. Так неужто в трагический, переломный для всей живой природы момент мы поспособствуем нашей охотой истреблению живых существ, обладающих тем же правом на жизнь, что и мы сами?
Вопрос не нами поставлен. Ряды принципиальных противников всякого рода охоты растут, их аргументы не только убеждают своей логической целесообразностью, но и находят отклик в душе защитников и любителей природы. Когда читаешь исполненные гражданских чувств и гуманного пафоса статьи противников охоты, кажется, готов согласиться и подписаться под ними. Ну, в самом деле, давайте-ка прикинем на весах: на одной чаше — гусиные стаи в небе, таинственная песня глухаря и клекот тетеревов на заре, расписанная звериными следами снежная целина лесной поляны, а на другой — прихоть охотника порушить все это. Может быть, охотничья страсть — такой же атавизм, как, например, давно изжитый обычай кулачного боя стенка на стенку? Может быть, настало время зачехлить наши ружья?
