Книгу Моуэта я решил подождать возвращать Розите, поскольку появилась надежда получить автограф Фарли. (После заочного представления я стал звать про себя канадского писателя — Фарли. Друг моего друга — мой друг.)
Что касается самой книги, она посвящена волкам. (Это явствует из заголовка: «Не кричи, волки!») Автор книги Фарли Моуэт, биолог по образованию, в начале шестидесятых годов отправился на север Канады, в тундру, где обитают олени-карибу, пасомые немилосердными пастухами-волками. (Заметим сразу: уже тогда он испытывал неясную, априорную, но явную, побуждающую к действию симпатию к волкам.) Задачей своей экспедиции (в экспедиции был один человек — Фарли Моуэт) он поставил выяснить урон и выгоду взаимодействия волков с оленями. То есть задачу такую Моуэту поставили соответствующие инстанции, во власти которых было казнить волков или миловать, имея в виду интересы оленьих стад.
Исследования Фарли Моуэт проводил согласно данной ему инструкции, но выводы его резко разошлись с горячим желанием инстанций убивать волков как можно больше, извести всех до одного и таким путем достичь процветания в царстве карибу.
Фарли нанял самолет, старенький, плохонький самолетик. Хозяин-пилот доставил его в центр или, может быть, на окраину оленьего, волчьего мира — к самому логову зверя. Неподалеку от волчьего логова Фарли поставил свою палатку и принялся с волками жить. (Вторую часть пословицы я не хочу применять в отношении Фарли. Может статься, ему и хотелось порою завыть по-волчьи с тоски, но от этого бесполезного дела незваного соседа волков уберегло непреходящее чувство юмора. Юмор Фарли — шотландский, разумеется на канадский манер. Предки его — выходцы из Шотландии.)
Фарли прожил с волками около года. Было бы преувеличением утверждать, что соседи жили во взаимной любви, но дело ни разу не дошло до распри, если не считать мелких пограничных конфликтов. Вглядываясь в волчью жизнь, Фарли проникся глубоким уважением к ее законам, которые существовали от века и неукоснительно исполнялись. Ему довелось быть свидетелем волчьего жениховства, свадьбы, появления в семье потомства, детских игр и забав, воспитательной родительской системы. Ему выпала также возможность воочию убедиться в том, что, конвоируя стада беззащитных карибу, волки чураются кровожадного мародерства, добывают пищу себе и потомству за счет больных и слабых олешков, недостаточных бегунов. Таким образом осуществляется если не слишком милосердная, то в гигиеническом смысле оправданная профилактика оленьего сообщества — из стада удаляются разносчики болезней.
Идея «подвижного равновесия» в живой природе, где равно необходимы пескарь и щука, не нова. Но для доказательства ее Фарли Моуэт ставит эксперимент, единственный в своем роде: он обрекает себя на долгое время отшельничества, одинокого противостояния миру зверей и пустынных пространств; это — время стоических усилий и борьбе не только с враждебной природой, но и с самим собой, время терзаний, раздумий о месте человека в царстве природы, о праве жить или быть убитым на потребу непрекращающейся жизни, о гармонии и диссонансе...
Я привожу здесь неполную, хотя и пространную аннотацию на книгу Фарли Моуэта «Не кричи, волки!», чтобы подчеркнуть мое особенное волнение в предвидении встречи с ее автором — легендарным героем одиссеи в волчьем краю. Сколько бы Фарли ни подтрунивал над собой в своей книге, а все равно одиссея...
Он приехал в гости к моему другу в шотландской клетчатой юбке и общеупотребительном пестреньком пиджаке, в обыкновенных же ботинках, но в шерстяных гольфах, натянутых на крепкие, толстые, малость волосатые икры. Голые коленки Фарли — квадратного сечения, здоровые, гладкие, загорелые. Юбка у Фарли широкая, с плиссировкой. Глядя на эту обыденную для шотландцев и странную в условиях нашего городского жилища особенность туалета, я почему-то стеснялся.
В колоритном облике шотландца-канадца прежде всего бросалась в глаза борода, разросшаяся величиной в добрый веник, вольная, дикая, рыжеватая. Из бороды торчала короткая трубочка. Фарли то и дело подносил к ней синее длинное пламя зажигалки. Глядел он пристально, открыто, светло.
Я протянул канадцу его собственную книгу, привезенную мною с горы Майли-Хох. Он написал на форзаце: «...с наилучшими пожеланиями» (best wishes) и подпись поставил: Farley Mowat.
Фарли сопровождал в путешествии его соотечественник, фотохудожник Джон де Виссер, мужчина крупный, величественный, тоже бородатый, голубоглазый, весь замороженный, зимний, как айсберг. (Мало-помалу Джон оттаял.) Переводил разговор приданный Фарли в Москве переводчик Коля.
Разговор, когда сели за стол и объяснились в дружеских чувствах, пошел на ощупь, с оглядкой на соседа. (Гостей собралось порядочно, притом не очень знакомых друг с дружкой.) Фарли Моуэт говорил громко, свободно. Джон де Виссер помалкивал. Коля переводил.
Кто-то спросил у Фарли, как он относится к Хемингуэю. Да я и спросил. Надо же знать, как они там, бородачи, на Американском континенте делят меж собой литературную славу.
— No, — покачал головою Фарли и залился длинной тирадой, похожей по звучанию на клекот белохвостого орлана.
Коля перевел:
— Фарли говорит, что у Хемингуэя много этого... пиф-паф, много крови. Ему не нравится, когда убивают... рыб, быков... и людей тоже... Культ убийства... Фарли говорит, что он против убийства... даже мухи...
Тут, пользуясь паузой в речи Фарли Моуэта, слово взял один из гостей. Он сказал, что вот здесь, в Ленинграде, в блокаду погибли сотни тысяч мирных людей. И если бы тогда следовать заповеди «не убий», не убивать бы фашистов, то, наверное, не пришлось бы нам всем принимать нашего дорогого гостя вот за этим столом, а, скорее всего, пришлось бы лежать в земле...
Фарли внимательно выслушал эту реплику в Колином переводе и тотчас ответил, чуть Коля умолк:
— Yes, of course, — сказал Фарли. — I understand...
— Фарли говорит, — перевел Коля, — что он понимает... Он сам воевал и, может быть, убил... одного фашиста... Да, точно, одного убил... И, может быть, еще одного... или двух, потому что стрелял... из автомата... И ничуть не жалеет об этом. Он говорит, что не признает убийства... ради сведения счетов и спорта... Он... терпеть не может корриду... Он говорит, что видел, как американские охотники расстреливают с самолета карибу, то есть оленей. — Тут я вспомнил Билла Пейкинга и съеденную мною печень тура. — Фарли говорит, что, если бы у него был зенитный пулемет, он бы с удовольствием расстрелял охотников...
Фарли широко, во всю бороду улыбался: «All right».
Сидя против канадца за людным пиршественным столом, я думал, как бы мне выманить его — для особой, нашей, с глазу на глаз, беседы. Какие-то я ощущал в себе преимущественные права на Фарли. (Надо думать, я вынес это ощущение с ледника Майли-Хох вместе с зажатой под мышкой книгой «Не кричи, волки!».) Но Фарли Моуэт в равной мере принадлежал всем гостям, хозяину дома, а также и читающей публике всего мира.
Тут вдруг пришло мне на ум, что хорошо бы канадцев свозить за грибами, показать им наш лес. Застольные разговоры везде одни и те же, музеев они навидались, а вот за грибами их никто не свозит, кроме меня. Поздновато, октябрь, но ситники, горькухи, моховики, обабки еще попадались. И красноголовые подосиновички продавались на рынке — рубль кучка.
Я поделился мыслью насчет грибов с хозяином, тот обратился к Фарли и Джону. Они закивали: «Да, да, конечно! Mushrooms, mushrooms...» То есть грибы, грибы...
Назавтра утром я поставил моего «Москвича» у тротуара против дома и стал дожидаться гостей. Гости прибыли на двух интуристовских «Волгах». Фарли первым проворно выскочил ко мне (на этот раз не в юбочке, в брюках), пожал руку, как старому другу и с видимым удовольствием уселся на переднее сиденье «Москвича». Следом за ним перебрался ко мне и Джон де Виссер. Ну и Коля, конечно...
Рассчитывать на грибы близ пригородного шоссе особенно не приходилось. Канадцы бормотали: «Mushrooms, mushrooms...» А какой там «машрум», когда все вокруг выхожено, вытоптано, изрыто... Идея поездки за грибами сама по себе завлекательна и прекрасна. Но где их найти — хотя бы на маленькую жареху?..
